Иван Петров - И.В.С.
Ленин сохранил свою власть и авторитет. Все довольны. Троцкий — тоже, разводящий не подвел, прикрыл. Я к этой игре не допущен. 23 февраля, в последний момент перед грядущим подписанием, Ильич даже грозился уйти в отставку, если не заткнусь. Понятно, чья это могла быть отставка. Доигрался.
Собственно говоря, это началось уже давно, когда Ильич санкционировал аккуратно подрезать мой отряд. Как-то сразу серьезно не воспринял, подумаешь, Леха стал часто общаться с Дзержинским. Интересно им вдвоем, Феликс Леху не отгоняет, когда подходит к нам в коридоре во время беседы. Делится проблемами с товарищем, равного нашел, Леха цветет, в рот ему заглядывает, уши развесил. Что тут удивительного, когда один из руководителей восстания на глазах переходит в разряд приятелей? Бывает такое, проникся мой коллега к молодому парню. улыбка его, может быть, понравилась. Действительно ведь, хорошая у Лехи улыбка, располагающая. Ну и ладно, только дисциплинка у товарища Ефремова поплыла. Там занят, здесь занят, не успел. Был у товарища Дзержинского, тот попросил… Так, потихонечку. В начале декабря, когда формировали первый состав Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, все-таки, подошел посоветоваться — Дзержинский к себе приглашает, со всей командой. Посоветовал подумать. Наверно, думал, когда соглашался и уходил. Людей его я держать не стал, доверие уже не вернешь, не стоит перебирать в поисках жемчужины. Молодой, предпочел серым будням порученца серого кардинала жизнь, полную великой революционной романтики. И то верно, спросят приятели — с кем работаешь? — что отвечать? Со Сталиным. А кто это такой? Что у него делаешь? И — нечего сказать. Никто и ничего, оно и верно, по-другому и не надо, пока не разрешу. Жалко парнишку, я ему жизнью обязан. Но — только ему. А как член коллегии ЧК и куратор этой интересной структуры по линии Политбюро, в курсе о борьбе в застенках. Кому же еще быть в теме, сверять курс товарища Дзержинского, как не члену комиссии ЦК по разработке программы партии? Должен же у партии быть свой товарищ Суслов, макинтош ходячий? А кому ж еще этот макинтош примерять, как не мне, председателю редколлегии "Правды" и Комитета по контролю за печатью? Ты у меня зуб выбил? Бывает…
Чтобы чиновник вернулся работать в министерство, и ключи от сейфов не потерял, надо его мало-мало испугать. Чтобы спекулянт охолонул трошки, в себя пришел, о душе вспомнил — тоже надо. И по основному профилю — тоже. Но тяжеловата рука у Железного Феликса, больно привлекательным показалось молодым, неокрепшим, помахать карающим мечом революции. Гормоны играют, а ограничители Феликс Эдмундыч снял. И моих бойцов разослал с карт-бланшем по губерниям, на усиление. Как там у Шарикова было?
— Уж мы этих котов душили-душили, душили-душили…
Кому бы говорить о милосердии… Но никогда против своего народа, своих женщин, детей.
Ребятки не в курсе по-молодости, а им с этим жить.
Отольются мышке кошкины слезы. Может — и без меня справятся.
Вначале никак не мог понять, кого мне Феликс напоминает. Не Ильича, это само собой, попривык я уже к стандартам местной моды, тут такие через одного. Что-то глубинное в нем мне покоя не давало. Говоришь с ним, в глаза взглянешь — и как будто давешний разговор продолжаем. Стоит за ним другой человек, знал я его! А где-то дня через два после плотного общения меня как током шибануло. Хорчи, его глаза! Он себя рысью любил называть, и ведь, правда, было в нем это. Вот так, ясновельможный, и ты из наших. Так вот, почему ты Железный! Характер такая вещь — не поддается разрушению, даже если века пройдут. Предок твой кремень был, редко такого встретишь. Гордый воин, слово его было золотым. Многие за честь держали встать под его руку. Его благодари — и за характер и за остальное… все. Да ведь не догадаешься.
Говоришь с кем-то незнакомым и вдруг улыбка Чжирхо мелькнет, он всегда глазами улыбался, а когда смеялся — ладонью щеку поглаживал, она пол-лица ему закрывала, только глаза были видны. А Октай плечом поддергивал, его был жест. У кого что-то в профиле общее, у кого — разворот головы. Абсолютные копии не встречаются, разобрали моих воинов на фрагменты. Но, если южнее поехать, там… Ильич башкирских или калмыцких, не помню, кровей, что-то есть знакомое в нем, но не из близких… Не могу вспомнить.
Когда это началось? Ведь первые дни, пока жили и работали в комнатенке, в правом крыле третьего этажа, все получалось, все было прекрасно. Троцкий посчитал, что с него хватит этой романтики и, переночевав еще разок, убрался из нашего общежития к себе в кабинет. Койку завел. Пятнадцать квадратных метров на двоих лучший способ начать понимать друг друга с полуслова. Да и потом, когда переехали в левое крыло, отношения продолжали налаживаться. Я все более свободно чувствовал себя с ним, перестал сторожиться, пытался уже открыто влиять на совместно принимаемые решения. Можно же договориться, объяснить человеку, ведь не дурак! Пожалуй, все поплыло, когда Надежда Константиновна решила свить свой казенный уголок на втором, в бывших апартаментах какой-то смольной инспектрисы. Коек я так и не приволок, мне на полу привычнее, а Ильич начал потихоньку отвыкать стонать по утрам о своей драгоценной спине. Я столько одеял нам натащил — на них прыгать было можно, куда там перине. Да, именно в тот день. Тогда я еще выбрался погулять по Питеру и меня там хорошо погуляли, а к вечеру Крупская посчитала, что настало время семейной жизни и, к моему приезду в Смольный, вопрос с отселением был решен. Совсем я ее деточку заморил.
Перебрался в свой наркомат, к добытому Пестковским столу, потом и койку раздобыл, поставил за ширмой. Мне, в общем-то, без разницы, привык постепенно. Зачем нам лишние вопросы? Да и спать приходилось урывками — не все ли равно, где? Теперь на диване лежу. Нормальный диван.
С котом и матросом познакомился, почти прижился. Была бы моя воля — перебрался бы к ним. Нельзя. Дистанция в положении у нас громадного размаха. Где я, а где кот?! Матрос, по-моему, еще ниже, про кота все знают, что он мой протеже.
Ну, а дальше — борьба за влияние. Обычная женская ревность к друзьям мужа, не вижу никакой политической подоплеки. Мне так кажется. Или с моим предшественником у нее контры были? Первой леди я не понравился сразу, можно сказать, отказала от дома. Слишком к мужу приблизился, он меня слушать начинает. Дворянка, супруга вождя, может, не помню, даже генеральская дочь! Столько лет в Европах промучилась, по-иностранному говорить умеет, и, вот теперь! наконец! А тут это быдло к супругу липнет, изображает из себя черт те что, воображает, смеет советовать! Кухонный мужик! Я английский, конечно, сильно забыл, но такие слова выучивал первыми и слух у меня в порядке. Чем-то барыне не угодил, разозлил хозяйку.
На людях тихая, скромная, мелкий партийный чиновник из Наркомпроса, плюнуть хочется. Владимир Ильич! Но, когда думает, что о дистанции забыли, не достаточно внимательны и почтительны, не играем в ее игру, закрутившись в делах, сразу — Володя! И все, точки над "и" расставлены. Кто есть кто. Супруга вождя и разные ху.
Не привык я пока к женской демократии, чтобы по серьезным вопросам ее мнением интересоваться. Хочешь лезть в мужские дела, так и отвечай за все по-мужски, соответствуй, а то способностей только на Наркомпрос, а гонору на весь Совнарком.
Молчи, женшина!
Анекдота этого здесь еще нет, чего же обижаться на мой ответ на поставленный вопрос?
— Что это у вас на столе, Коба?
— Манда ты!
Довела, я его вспомнил! Министр должен отчитываться перед секретуткой, что у него на столе. Ну, не мандаты, другие бумаги. Тебе-то что? А я хоть улыбнусь.
Ночная кукушка. Не в плане страстной любви, (Бонч регулярно для всех сводку по Смольному дает), а по линии семейного проекта сохранения накопленного имущества в виде прихваченной страны и занимаемого семейством положения в ней. Вертит шея головой, а голова и уши развесила. Что-то неопределенное чувствует, подозревает меня, нашептывает мужу. Это напрасно, никакой музей-квартиры Ленина в Смольном пока не планирую, считаю это преждевременным. Успокойся, нет пока никакой мумии! Но чует, зараза пучеглазая, Троцкого поддерживает только в пику мне, совсем, дура, с ума сошла, дальше носа очкастого не видит! Да без меня Троцкий твоего лилипута на повороте давно бы подрезал.
Спелись ребятки на почве острой неприязни ко мне. И остался я без штанов, один китель, с маршальскими погонами, а ниже — только крестьянские сапоги в навозе. Вот и поехал Троцкий в Брест, а злобный Сталин остался в Смольном, работать. Такова роль женщин в Российской международной политике. Будут потом историки Троцкого ругать. Да и то верно, по бумажкам выходит — Троцкий. Любят они эти бумажки, доверяют им. Написать им их, что ли, побольше? Пусть порадуются.
