Сергей Алексеев - Ох, охота!
Профессионалы не признают покупных лыж: даже самые прочные, многослойные и клееные, они всегда тяжелы и часто при фронтальных ударах расклеиваются и щербатятся носки – на сезон не хватает. Обычно лыжи, как голицы, так и подбитые камусом, делают сами, загодя и сразу несколько пар. Березовые очень прочные, ноские, однако такие же тяжелые, как казенные, и за день ходьбы ноги от них отваливаются. Сосновые обладают хорошей скользкостью, но хрупкие, так же как легкие еловые. Самая лучшая древесина для этой цели горькая осина- и что только из неё не делают!
Толстое, растущее на высоком месте и прямослойное дерево валят весной с началом сокохода, отпиливают чурку от комля, без сучков и гнили, по нужной длине (обычно широкие и короткие, но в зависимости от веса охотника), после чего раскалывают на четыре части по центру. Никогда не берут сердцевинную часть, поскольку она обязательно расколется вдоль, древесина должна быть одинаково белой по всей ширине. С каждой части клиньями отдирают по одной заготовке толщиной до двух сантиметров, подсушивают в тени, после чего выстругивают с обеих сторон, чтобы плоскость была идеально ровной, и придают нужную форму. Затем высушивают до конца (два-три месяца на чердаке), еще раз выстругивают, если вдруг повело в «пропеллер». Ни в коем случае нельзя сушить под гнетом: при намокании их снова изведет. Лишь после этого опять возвращают на чердак и выдерживают год. Осина к тому времени «привыкает» к колебаниям влажности, твердеет и становится как костяная – гвоздь в нее заколотить невозможно, гнется. Потом снимают, распаривают в воде концы, загибают с помощью специального правила и возвращают на чердак еще минимум на полгода. Только тогда уже окончательно выстругивают (толщина – сантиметр), устанавливают крепления, пропитывают и мажут воском с помощью горячего утюга с обеих сторон, и можно вставать.
Если не ходить по насту, не кататься сдуру с горок и не прыгать через колодник – на пять сезонов обеспечен.
Итак, пеший поиск дичи закончился вместе с глубоким снегом, охотник встал на лыжи и начал бить путик, поправлять хатки – незамысловатое строение в виде грота. Делают ее чаще всего под самым толстым в округе деревом, желательно на возвышенности – такие места любят посещать соболи, норки, колонки и горностаи, и там чаще всего встречаются сбежки – перекрестье путей зверька. Строят хатки из сучьев, коры, обломков дерева и так, чтобы оставался один-единственный вход, куда и устанавливают замаскированный капкан или черкан, а вглубь помещают приваду. Капкан снабжен вертлюгом, цепочкой или метровым куском отожженной стальной проволоки и потаской – прочной привязанной палкой. Попадая в капкан, зверек уносит его, бывает, достаточно далеко, если открытое место, но чаще зацепляется в ближайших кустах. Черкан даже не привязывают, поскольку он бьет зверя поперек туловища, сокращая его мучения до секунд, чем и хорош, – увы, ловля – дело жестокое, и, глядя на шубку своей жены, забывать этого не следует.
Кроме того, на соболя, например, зверька очень сильного и чуткого к посторонним запахам, устанавливают кулемки и пасти. Делают их летом, на тех местах, где зимой были подмечены сбежки – перекрестки, и тоже обычно на высоких местах, чтобы не задувало снегом. Преимуществом является то, что самодельная ловушка не имеет в конструкции металла и не отпугивает зверька незнакомыми запахами. А новые промасленные капканы вываривают в хвойной, с добавлением осиновой и ивовой коры ванне и потом уже берут только в матерчатых рукавицах, которые всегда держат в начале путика, дабы не напитались домашними ароматами. И все-таки не удается избавиться от стойкого запаха железа, даже если спущенные капканы на лето оставляют в лесу, вблизи от хатки. Теоретики охоты советуют использовать для маскировки пропитанные хвойным экстрактом столовые салфетки, которыми накрывается настороженная ловушка, но толку от этого мало: бумага покрывается намерзшим снегом, в результате капкан не срабатывает, или ее попросту сдувает ветер.
Отохотившись всю жизнь, мой батя года за три до смерти изобрел новый, оригинальный способ ловли норок, без хаток, привады и прочих ухищрений, основанный, как ни странно, на этимологии названия зверька. Результат оказался потрясающим: из десятка выставленных ловушек девять приносят удачу. Поведал только мне и брату Тимофею, но строго наказал молчать. На вопрос почему, сказал определенно:
– А выдавят всю норку за один сезон.
Уже начиналась перестройка и первоначальное накопление капитала…
Второй «мертвый» сезон, когда зверек словно замирает в своих убежищах и практически не следит, начинается с середины января, и многие охотники на этот срок поднимают капканы, снимают и подвешивают приваду и уходят домой повидаться с родными, пополнить запасы, вынести добычу и просто отдохнуть. Заготовители об этом прекрасно знают и наезжают, теперь на санях, но промысловики начинают зажимать пушнину, поскольку сезон не окончен, а похвастайся удачей, так тебе могут и план поднять, который уже не выполнишь, и пусть худую, однако премию не получишь. Но и прожженные скупщики не лыком шиты: на сей раз у них в клешне не бумажка – деньги за сданную осенью пушнину, и теперь зимнюю принимают хоть и с заниженным, но прямым расчетом. И тут трудно удержаться, и от греха подальше мама с бабушкой прятали особо ценных соболей, чтоб отец не расслабился и не отдал. Пошумит, пошумит, а потом только спасибо скажет.
В феврале охотники снова взваливали на горб мешок с пельменями, становились на лыжи, и теперь уже до марта не жди. Перед гоном зверек оживал, ходил широко, терял осторожность, и иногда две заключительные недели охоты восполняли неудачу начала сезона. Однако это самый трудный период, потому что начинаются метели, заносит лыжню, замерзают засыпанные капканы, которые каждый день нужно переставлять. И особенно яро попадают в них оголодавшие за зиму, крикливые сойки да кедровки. Но уже чувствуется приближение весны, скорого тепла, оживления. Глядишь, а там встанет наст и надо идти на ток, чтобы послушать глухариный гимн солнцу…
Кроме штатных охотников профессиональной ловлей в зимний сезон занимались те, кто в теплое время года связан с работой в тайге – маршрутные рабочие в геолого-разведочных экспедициях, парашютисты-пожарники и лесники. Летом они высматривали самые заповедные, нетронутые и недоступные из-за отдаленности и никем не обловленные места, при случае рубили там избушки, оставляли кое-какой припас – сухари, консервы, соль, после чего заключали договор с местным райпотребсоюзом или зверопромхозом, договаривались с вертолетчиками (расчет соболями) и улетали до той поры, пока не встанет наст. В основном охотились они в невероятно захламленных шелкопрядниках – высохшей после нашествия сибирского шелкопряда кедрово-еловой тайге, буреломной и уже не раз горевшей. Там черт ногу сломит, но именно такие места любит соболь. Толя Сергиенко занимался этим каждую зиму и добывал – не поверите, до полутора сотен соболей в сезон. Больше половины брал из-под собак – Мухи и Шайтана, самых лучших, какие только бывают на свете. Летом он сам не ел, кормил их тушенкой и охранял день и ночь, поскольку раз десять их пытались украсть. И воровали, так что нам пришлось однажды гнаться за вооруженными ворами и простреливать им подвесной мотор. Благодаря своим собакам Толя мог бы лето не работать, а жить в свое удовольствие, однако был он обыкновенным советским бичом – ни дома, ни семьи, но не бомжом и бродягой, поскольку любил тайгу и считал ее своим жильем. Отохотившись, уже по насту, он выходил из тайги, покрывая расстояние в двести пятьдесят километров. Шел налегке, в рюкзаке только пушнина, небольшой запас пряников, сбереженных для этого случая, чая и сахара. Лыжи берег и нес на плече, шел обычно по ночам, как подморозит, ориентируясь по звездам и еще неизвестно по каким ему ведомым приметам и так до растепления наста. Стрельнет по пути рябчика, сварит и съест – вот и вся пища. Днем спал у костра на солнышке, обнявшись с собаками, и с холодком опять вставал и в путь. И так пять-шесть ночей, без карты и компаса: и в самом деле тайга была ему родным домом. Сдавал соболей, загуливал и начинал делать подарки всем друзьям и знакомым. Он часто и безответно влюблялся в экспедиционных женщин, которых одаривал, как невест, золотыми кольцами и сережками, а они за глаза посмеивались над ним, однако подарки принимали и намекали, мол, лучше бы соболька преподнес; он делал вид, что не понимает. Мужикам дарил радиоприемники, часы, портсигары. Придет, будто между прочим, сунет в руки, мол, я тебе тут безделицу купил, возьми на память. А ты не знаешь, что и делать – дорогой подарок, незаслуженный, и отказать нельзя, обижался, если не брали.
Может, потому и осенен был крыльями Удачи?
Если Толе сердобольные начинали говорить, мол, такие деньги заработал – не транжирь, купи дом в деревне, женись и живи, как все. Он смотрел детским синим взором, моргал и почему-то виновато опускал голову. А летом опять высмотрит место, пока маршрутам, отпросится на два дня и рубит избушку. За щенками от его собак была расписана очередь лет на тридцать вперед. Прежде чем раздавать, он беспощадно, по ему одному известным приметам выбраковывал их (чтоб не портить породу, говорил) и лишь после этого не продавал, а выменивал на мелкокалиберные винтовки, ружья, боеприпасы, которых у него в изобилии было напрятано в тайге. Однажды идем по дикой тайге, где люди сроду не бывали, а он вдруг останавливается возле неприметного дерева, сует руку в дупло и извлекает кавалерийский карабин, замотанный в промасленную ветошь. Рот разинешь, смотришь, а он хитровато улыбнется, в ствол заглянет – не заржавел, снова обернет и спрячет. И палец к губам приложит, глаз прищурит – тс!
