Сергей Алексеев - Ох, охота!
Впрочем, пушной промысел продолжается и летом – доводят план на крота, на того самого отвратительного зверька, что сейчас распахивает огороды и дачи, но это тоже дело пацанов. На подземном ходу крота ставишь проволочную кротоловку или выкапываешь яму, устанавливаешь капкан (№ 1) или трехлитровую банку, сверху прикрываешь корой и снова засыпаешь. Два раза в день надо оббежать все ловушки, взять добычу, принести домой, снять шкурку, растянуть на доске гвоздиками и высушить – девять копеек заработал! До сей поры гадаю – что за вещи производили из меха крота? На известные нам изделия он не годится…
В конце августа, коль раз в четыре года случится урожайный год, надо ехать на шишко-бойный промысел. С собой берут запас продуктов, мешки, валики – устройство для перемалывания шишки, веялки-решета, все в лодку и на неделю в кедровники. С болотного кедра шишку бьют бойком или колотом: толстая длинная слега с закрепленной на конце чуркой. Боек приставляют к прогонистому дереву, привязывают резиной, оттягивают и с силой бьют по стволу. От сотрясения шишка валится с кедра дождем – несколько ударов и все чисто. На разлапистые боровые кедры лазают с шестом, поэтому они называются лазовыми. По мере того как забираешься на дерево, сбиваешь шестом шишки с сучьев, и так до самой вершины. А чтобы не спускаться на землю да снова не подниматься, ловкие шишкари подтягивают к себе вершину соседнего кедра, перебираются на него и продолжают работу. Кстати, ветви очень хрупкие и не глубко вросшие в ствол, особенно ближе к вершине, отчего часто под ногой выворачиваются или ломаются, поэтому у бойца, как у альпиниста, всегда должно быть три точки опоры. Когда созреет шишка, в кедровники сбегается все животное племя, потребляющее орех, от бурундука, белки до птицы-кедровки и мышей. Иногда только собьешь шишку, а бурундук преспокойно садится и начинает ее шелушить, не обращая на тебя внимания – кедровник-то общий.
Сбитую шишку затаривают в мешки, несут в лагерь и там перемалывают на валиках в труху. Затем отсеивают орех через калиброванные решета, отвеивают легкую шелуху на ветру, затем копают ямы, разводят там костер, насыпают на железные решета, калят на слабом огне и сдают государству. А для себя еще и подкоптят на дыму из кедровой хвои и черемухи. Как вечер, так все за стол, поставят тазик с орехом и щелкать да беседы вести. Или насыплешь пару карманов полушубка да в клуб…
С шишкобойного промысла приезжаешь насквозь пропахший и промазанный кедровой серой, чудный аромат которой пропадает лишь после третьей бани. А волосы так не расчесать, стричься приходится.
В октябре начинается осенний сезон, причем сразу на несколько видов дичи: к этому времени почти поспела ондатра, белка и уже пора бить боровую дичь – глухарь, тетерев, рябчик. Промысловик с раннего утра бежит с собаками по борам, поскольку белка выходит на кормежку, глухарь – собирать камешки на песчаные высыпки по дорогам и рябок хорошо идет на манок – начинается ложный гон. Тут уж что попадет, поэтому, бывает, к обеду рюкзак уже отяжелел: в удачный год с парой собак мой отец добывал в день до тридцати белок (шкурки с них снимают сразу же, чтобы не носить лишнее), по двадцать-тридцать рябчиков, а если еще пара глухарей? Прийти домой нужно засветло, чтобы успеть еще на озера, где расставлены капканы на ондатру по кормовым площадкам или столикам.
Этого заселенного в Западной Сибири американского зверька к шестидесятому развелось неимоверное количество, отчего полностью исчезла водяная крыса – кормовая база одна и та же. Доходило до того, что ондатра из-за перенаселения уходила жить в реки с довольно быстрым течением. И как следствие случился мор от туляремии, после чего поголовье резко убавилось, а точнее, выровнялось. В хорошие годы наши охотники тогда добывали в сезон (до прочного ледостава) до восьмисот штук каждый. Отлов достаточно примитивный, без всяких особых хитростей, капканы ставят на травянистых прибрежных или плавучих кочках, корягах, куда ондатра выходит на кормежку, или проволочные морды в протоки между озер, в редких случаях, возле нор и хаток. Такую охоту можно было бы поручить и мальчишкам, что мы и делали, но «производственный процесс» связан с вертким обласом, частым перетаском его из водоема в водоем и ледяной октябрьской водой, когда по утрам уже забереги – руки вечно в цыпках и коростах. Ондатру ловят всегда поздно, поскольку она по-настоящему становится бездефектной только к ледоставу, а в октябре она еще с подполью, но зимой взять ее трудно. По этой причине одно время разрешали даже весеннюю охоту на ондатру. Когда озера замерзнут, ее ловят так: возле «сырых» выходов из нор, а их хорошо заметно на льду, еще не занесенном снегом, – замерзают белые пузыри воздуха, долбят майны и опускают капканы, при этом потаску оставляют наверху. Но такой лов малопродуктивен, хотя шкурка к этому времени становится белой и чистой. Шкурки снимают обычно в избушке уже ночью, натягивают на специальное правило (пялы), мездрят, когда подсохнет, обезжиривают сухими осиновыми опилками и сушат, пока она не захрустит, как оберточная бумага.
А с шести утра ружье на плечо и снова в бор.
И это благо, охотник в осенний сезон работает от темна до темна. Неизвестно, что будет зимой, но задел сделан, план перевыполнен и уже пора готовить приваду для ловли капканами. Между делом, пока рыщут по озерам, ставят сети и ловят рыбу на приваду – карась, щука, окунь, отбирают разбитых выстрелом, некондиционных рябчиков, тушки белок и от великой нужды – ондатр. Все закладывают в ямы и квасят, чтобы появился резкий запах падали. На Севере и в Восточной Сибири, в труднодоступных местах, где мало боровой дичи и рыбы и где за охотником нет надзора, делают проще: на приваду бьют лося или оленей и также зарывают в землю. В короткий период, когда начинается переход от осени к зиме и зверь словно замирает, промысловик наведывается домой на недельку – отдохнуть, отоспаться, подкормиться и вынести добытую пушнину. Заодно поросенка забить, телушку, поскольку в охотничьих семьях не очень-то любят дичину. А заготовители держат нос по ветру, уже тут как тут, едут на телегах по тряской мерзлой дороге, по мелкому снегу – надо поспеть, пока охотник не сбагрил налево пушнину – ондатровые шапки в моду вошли. Опять водка, гармошка, пляски, опять клешня вместо руки, подающая не деньги, а справку о сданной пушнине, и опять батя наутро тихонько матерится и ворчит бабушка…
Потом мы всей семьей сидим за столом, делаем пельмени, морозим их и складываем в мешок – это отцу на охоту. И не те мелкие, к коим мы уже привыкли, а настоящие, когда кружки теста режут самоварной конфоркой, а мясо накладывают столовой ложкой. Думаю, пельмени в Сибири изобрели промысловики, поскольку не нужно с собой брать ни хлеба, ни картошки, ни лука и приправ – все есть в этом чудном продукте. И главное, они не портятся, не мнутся, весят немного, сытные и не приедаются, как магазинные.
А приготовить – двадцать минут…
Зимний ловчий сезон начинается обычно с ходовой охоты из-под собаки, когда еще снег не завалил буреломник и можно ходить без лыж. В основном промышляют так соболя, попутно местную белку, поскольку миграционная к тому времени уходит, и как ни странно – норку и колонка, которые почему-то по мелкому снегу лезут на ивовый кустарник в пределах уреза воды уже замерзших озер и рек. Это как бы прелюдия к основному промыслу, эдакое музыкальное вступление, аллегро веселой удачи, везения. Именно ее особенно любят штатники, поскольку есть поверье, что как походишь пешим с ружьем, так и на лыжах. Когда собака начинает тонуть в снегу и быстро выдыхается, начинается самая основная, добычливая охота в зимний период ловушками – капканами, кулемками, плашками и пастями.
У промысловика в тайге непременно две, а то и более пар лыж. Это великое изобретение северных народов иногда бывает спасением от гибели. Можете себе представить, что будет, если вы в десятке километров, не имея набитой путиковой быстрицы, сломали лыжу? На одной добрести как-то можно, а если обе, а снег по пояс? Нужно оказаться в такой ситуации, чтобы прочувствовать эти острые ощущения – представить себе трудно. В старые времена в Сибири существовало наказание за пакостничество на охотничьем участке: застигнутого на чужой ловушке негодяя не били – попросту рубили в щепки лыжи и отпускали. Выберешься – значит, боженька тебя пощадил, а нет – туда и дорога. Дядя Гоша Таурин (Барма) однажды поленился спуститься с речного крутого берега пешим, скатился, угодил обеими лыжами в ледяной торос, скрытый под снегом, и разломал их в лучину. А до избушки – семнадцать верст, на дворе же метельный февраль. Дойти пешим нереально, через три километра выбьешься из сил, заснешь и замерзнешь. Спасло то, что Барма все время носил с собой нож (даже спал с ним) и небольшой промысловый топорик. Он выбрал прямослойную сырую осину, свалил ее, кое-как, с помощью деревянных клиньев расколол, отодрал две дра-нички, распарил концы в костре, загнул носки, кое-как зафиксировал их, и на этом приволокся домой уже ночью.
