Шумилин Ильич - Ванька-ротный
– А может это наши? – спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.
– У наших, лейтенант, я трассируюших [до сих пор не видал]. Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас приг- ************
– 5- вали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом [куда] лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперед им не следует. Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром ******, цепляли за землю и веером вверх и разлетались в разные стороны. [Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.] Пулемет ещё раз полоснул в нашу сторону, пулеметчик видно хотел взять прицел чуть ниже, [вот почему] но впереди на мощеной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги, улетали веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мертвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.
– Но позвольте спросить? – обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажженной спички или папироски, если пулемет задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемета, а пулеметчик стреляет из положения лёжа. Пулемет явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается. Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемета. Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.
– Что он ждет? Чего он собственно хочет?
– Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!
– Возьмет да ещё прикажет: – Вперед по-пластунски! Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать [всех нетерпеливых] своих солдат, кто из них в канаве боязливо [прячется]. Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемет. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемету, чем от меня. Я мог его достать настильным огнем, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемета [и на дороге].
– Старшина! – сказал я твердо, – Ручной пулемет на крыльцо быстро!
– Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!
– Давай пулемет! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулеметчика оставь у забора! Солдаты в канаве попятились назад.
– Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемета испугался!
– 6- Старшина позвал пулеметчика, взял у него из рук ручной пулемет, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошел за угол дома.
– Правильно сделал, – сказал я, ложась на крыльцо, – рисковать сразу вдвоём совсем не надо. Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемета к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. Из стрелкового оружия [в училище] я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька [над дорогой] и вот он мелькнул в темноте, наконец, и я нажал на гашетку. Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.
– Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! – говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.
– Товарищ лейтенант! Пулемет замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! – пробасил старшина, выходя из-за угла дома. Я даю еще три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемет и отдать пулеметчику.
– Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?
– Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!
– Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнем!
– Попомни мои слова! И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились. У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемет. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.
– Пошли назад! – подал я команду, повернулся обратно и пошел вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял? Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо [на ремень] свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой. Ну и трусливы же они – подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят ****** рассуждают обо всем уверенно и [просто] даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своём мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. [Попали под пули, попадали все в канаву!] Услышали повизгивание пуль – и попрятались! А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто уста- ************
– 7- ногах, а для них полежать в канаве – давно желанный отдых, Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твердому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей [в бетонных капонирах]. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать [как дуракам] с винтовками наперевес и под пулями кричать – "Ура!" О многом передумал я тогда, шагая по темным улицам Ржева. Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению. В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой. Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной улицы, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело бельё, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги. И что характерного? Куда не взгляни, кругом одноэтажные, деревянные с глухими заборами собственные дома и ворота, запертые на засовы и запоры. Окна домов плотно закрыты двухстворчатыми ставнями. Стекла берегут или воров опасаются? Стоят среди них и ветхие, совсем покосившиеся домишки, крытые дранкой, позеленевшей от времени. Крыши у некоторых из них поросли мелким мхом, похожим на бархат. Ржев разнолик. Но большая часть домов ещё крепка и на совесть сколочена. На улице стояли и двухэтажные деревянные жилые дома. В них, по всему, видно, жили рабочие люди. Дома эти фасадами выходили прямо на улицу, окна у них были настежь раскрыты, двери болтались на обвисших петлях. В домах гуляли сквозняки и ветер, на улицу доносились изнутри разные запахи [и скрипы]. Пахло жильём, кухонной утварью, керосиновой гарью, чем-то кислым, вроде прокисшей вареной картошки или квашеной капусты. ************
– 8- подкашивались ноги, урчало в животе. Старшина Сенин настояний злодей! Зря он тогда на пожаре обругал старательного солдата Захаркина. Из раскрытого окна явственно подуло запахом квашеной капусты. Вот сейчас бы щец со свининкой? Вся бы усталость прошла! Старшина Сенин шагает рядом. Он потягивает из кулака папироску и молчит. Вот и он повел носом в сторону открытого окна, мотнул головой как бык, но ничего не сказал. Молчат и солдаты, улавливая запах.
