Военный инженер Ермака. Книга 4 - Михаил Воронцов
— Но помни, — Кучум положил руку на его плечо, — действовать только из засады. Мы должны использовать военную хитрость. Русские не должны подозревать, что мы рядом.
— Я знаю науку войны, великий хан, — наклонил голову Сейдяк.
— То-то же. И ещё: остяков убивать на месте. Всех. Эти перевертыши нам не нужны. Они улыбаются и нам, и русским. А вот какого-нибудь сотника живым взять — удача. Тогда узнаем, что русские замышляют и чего можно ждать.
Завыл волк. Воины поёжились, больше от суеверного страха, чем от холода. Волк перед походом — дурной знак.
Кучум усмехнулся:
— Волки воют — значит, будет добыча. Мы сами как волки: бьём из тени, нападаем стаей.
Он обратился к Карабаю:
— Ты с ними пойдёшь. Дорогу покажешь, места для засады найдёшь. Эти края ты знаешь лучше всех.
— Слушаюсь, великий хан.
— И вот ещё что, — продолжил Кучум. — Никто не должен знать об этом отряде. Для всех прочих Сейдяк с воинами ушёл в дальний улус. Если русские прознают, всё пропало.
Мурзы кивнули.
— А потом догонишь нас, — сказал хан. — Принесешь весть о своей победе и связанного казацкого сотника.
Кучум опустился на расстеленный ковер. Старые раны ныли, годы брали своё. Он смотрел в огонь и видел картины былого величия — Искер, полные сундуки дани, покорные улусы от Урала до Оби.
— Иди, готовь людей, — распорядился хан. — И скорее выступайте. Может, от успеха твоего похода зависит наше будущее.
Сейдяк поклонился и скрылся в темноте, где слышались голоса воинов. Мурзы и советники тоже ушли. Кучум остался у костра один. Он думал о том, что каждая зима может стать для него последней, что силы постепенно тают, как снег весной. Но пока он жив, борьба продолжится.
В степи снова завыли волки, и хан Кучум мрачно улыбнулся. Да, они были как волки, готовые вцепиться в горло врагу. Эти казаки ещё узнают, что значит идти по землям, где каждый куст может скрывать стрелка, а каждый изгиб реки — засаду.
Ночь становилась всё холоднее, но костры в стане горели ярко. Отряд Кучума готовился зимовать.
* * *
Мороз крепчал с каждым днём. Наш небольшой отряд растянулся по замёрзшей реке почти на версту. Нарты двигались почти безостановочно, лишь иногда, что-то заметив, люди выходили вперед и проверяли толщину льда. Остяки-каюры управляли нартами мастерски. Собаки бежали споро, дыхание их клубилось белым паром, а лай разносился далеко по заснеженной тайге.
Айне ехала рядом со мной на первых нартax, укутанная в медвежьи шкуры. Виднелись только её глаза — чёрные, как уголь. Пересела ко мне поближе, потому как надо показывать дорогу. Так и сказала, улыбнувшись. А поскольку нарты узкие, еще и прижималась ко мне поближе. В общем, хорошо, что Даши нет рядом. Аргумент «это не то, что ты подумала» мог бы ее не впечатлить.
Река петляла между высокими берегами, поросшими кедрами и елями. Снег лежал на ветвях толстым слоем; иногда огромные шапки обрушивались вниз, и тогда раздавался глухой удар, заставляющий вздрогнуть. Тайга зимой казалась мёртвой, но это было обманчиво: накануне мы видели следы росомахи, а раньше наткнулись на медвежью берлогу в корнях поваленной лиственницы. Старый казак Архип сказал, что зверь чует беду, если проснулся посреди зимы.
Солнце висело низко над горизонтом — бледное, без тепла. День короток: четыре часа светлого времени, не больше. Остальное — сумерки и длинная северная ночь. Но зато какие здесь звёзды! Я никогда не видел такого неба: Млечный путь растянулся от края до края яркой полосой, созвездия казались близкими, будто протяни руку — и дотронешься.
К полудню остановились на привал. Казаки развели костёр на берегу. Варили уху из хариуса, наловленного ещё три дня назад: рыба промёрзла насквозь, резали её топором, словно полено. Добавили сушёный лук, соль, перец — роскошь для этих мест. У остяков еда своя — строганина из мороженой нельмы да кусок оленьего жира. Ели молча, бережно расходуя силы.
Казак Василий Бурнаш подсел ко мне.
— Максим, глянь-ка на собак. Неспокойны что-то.
И впрямь: лайки поднимали морды, принюхивались, поскуливали. Некоторые завыли протяжно, и мороз пошёл по коже. Остяки переглянулись. Старший каюр Ненк подошёл к Айне, о чём-то быстро заговорил. Та кивнула, поднялась, посмотрела на лес.
— Волки, — сказала просто. — Большая стая. Голодные.
Казаки мгновенно оживились. Достали арбалеты, проверили сабли. Вряд ли нападут, нас и собак слишком много, но кто его знает.
Они появились через полчаса — серые тени на белом снегу. Сначала один, другой, потом десятки. Я насчитал не меньше тридцати. Огромные матерые звери, некоторые, как показалось, чуть ли с телёнка ростом. Они шли медленно, окружая нас полукольцом. Вожак — громадный волк с порванным ухом — вышел на лёд, остановился шагах в семидесяти. Смотрел прямо на меня жёлтыми глазами.
Собаки выли и рвались с привязи. Остяки удерживали их, уговаривали. Казаки стояли молча, пальцы на спусковых крючках. Если волки бросятся, у нас будет один залп, а дальше — рукопашная.
Минуты тянулись как часы. Вожак сделал несколько шагов вперёд, принюхался. Стая застыла, ожидая его движения. Вдруг сверху, с кедра, обрушилась тяжёлая снежная шапка — упала прямо между нами и волками, подняв белое облако. Звери отпрянули. Вожак зарычал, но неуверенно. Постоял ещё немного, потом медленно повернулся и пошёл прочь. Стая потянулась за ним, растворяясь в лесу.
— Духи помогли, — сказала Айне. — Но волки могут пойти за нами. Голод сильнее страха.
Василий сплюнул:
— Тьфу, нечистая сила! Ладно, хлопцы, собираемся. Еще топать и топать.
Двинулись дальше. Лёд местами стал неровный — торосы, трещины, заметённые снегом полыньи. Нарты подпрыгивали, собаки выбивались из сил. Каюры подбадривали их свистом, иной раз спрыгивали и бежали рядом, помогая тащить груз.
К вечеру ветер усилился, поднялась позёмка. Снег бил в лицо, забивался под одежду. Видимость упала до десятка шагов. Пришлось остановиться. Развели костёр, поставили нарты заслоном от ветра. Казаки достали медную иконку Николая Чудотворца, помолились. Остяки сидели отдельно.
Ночью дежурили по двое. Я заступил вместе с казаком Игнатом. Тот оказался разговорчивым:
— Вот скажи, Максим Петрович, зачем мы прёмся в эту глушь? Что нам эти остяки? Помрут — другие придут. А мы тут головы кладём!
— Айне помогала нам, теперь наш черёд, — ответил я.
— Верно, — кивнул Игнат. — Долг платежом красен. Но всё одно, жутко здесь. Земля чужая, нехристианская. Того и гляди душу погубишь.
Он был по-своему прав. Сибирь сурова и безжалостна
