Главная роль 6 - Павел Смолин
Со временем, однако, мужики втянулись — не без учета харизмы батюшек на местах, конечно — и начали «политинформацию» впитывать хоть и с привычным недоверием, но с любопытством — много в мире чудно́го делается, а в родной стране и подавно. В самом деле — не всю жизнь же деревенских алкашей да прелюбодеев осуждать, чай не в средние века живут, а, как говорит Цесаревич — на пороге XX ажно века! Веры наследнику, конечно, нет, но некоторые мужики были готовы пересмотреть этот момент: обещает много, но дети в школу учиться с перспективами попасть в реальное училище пошли уже сотнями тысяч, что в масштабах даже такой большой страны заметно. Глядишь, и дальше чего-нибудь толкового сделает — эксперименты, говорит, на Кабинетских своих землях проводит, в газетах о тех краях по осени про сказочные урожаи писали, но поди-проверь как оно здесь работать будет. Не помереть бы с голодухи от таких «экспериментов» — прадеды некоторых крестьян еще помнили рассказы своих прадедов о том, как неловко на местах получилось с картошкой, которую привез Петр I. Говорят, будущий царь на предка манерами и замашками шибко похож.
К слову о «батюшках» — они вообще развили активнейшую деятельность. Все могучие силы Церкви были брошены на три направления: образование, выработка и спуск на места «методичек» политического толка — говорят, Сам лично согласует! — и конечно же освоение свежеполученных в собственность угодий. Капиталы и рабочие руки хлынули в последние полноводной рекой — духовенство и примкнувшие к нему коммерсы в едином порыве решили не плошать и создать в своих владениях, как говорит цесаревич, «центры опережающего развития». Не без прямой помощи самого инициатора больших перемен — ему побольше территорий освоить только в радость.
В городах, как и положено, «ажитации» было побольше: поднятые тиражи газет привели к желанию приобщиться к печатному слову многих, а некоторые господа даже снизошли освоить чтение да письмо — как-то раньше не пригождалось, а теперь везде только газеты и обсуждают, стыдно когда и словечка в тему вставить не может. Умные все стали, а ты подтягивайся — тьфу!
Как-то так вышло, что в один момент рабочие стали зарабатывать больше, а работать — меньше и в более приятных условиях. «Великое переселение народов в Манчжурию» в учебниках истории займет пяток глав — и это только с описанием глобальных последствий оного. Не только крестьяне решали попытать счастья в новых местах — рабочие (в основном маленькой квалификации) тоже оказались не дураки, тем более многие из них пришли на заводы прямиком из деревни, и вернуться на землю на таких шикарных условиях были счастливы. Многие, но далеко не все — где-то четверть. Этого, однако, хватило — рынок труда начал затравленно озираться и предлагать чернорабочим немыслимые доселе деньги. Вслед за этим пришлось конкурировать за рабочие руки и другим сферам рынка труда — зарплаты пошли вверх. Следом грянул пакет реформ, поднявший жалование сразу полиции, солдатам (немного — на большее денег нет, но остаток служивые доберут «отхожими промыслами», их труд ведь тоже подорожал) и чиновникам низко-среднего ранга. Верхние бухтели — маловат разрыв получается, этак никакого чувства ранга не останется! — но признавали: если взятку брать не нужно для выживания, значит по рукам можно бить нещадно. И придется, иначе сам с должности слетишь — неприкасаемых, говорят, в Империи нынче не осталось.
Немало взлету интереса к «политинформации» способствовала кампания по борьбе с голодом — тоже чудно́: говорит поп, что «приняли решение», но так это же его в далеком Петербурге приняли, а как оно будет — жизнь покажет. И показала! Раз — и в деревню прибывают экипажи с хлебом, консервами и даже солью с сахаром да чаем на зиму. И неплохо отгружают — даже самые кулачистые кулаки от царёвых гостинцев носа не воротили и охотно набивали погреба, под шумок развернув кампании по списанию долгов — теперь же есть чем отдавать. Как ни странно, но грядущий голод для многих стал не смертельным испытанием, а возможностью прочнее встать на ноги — не столько помощь помогла, сколько списание государством имеющихся недоимков и освобождение от податей на три года. С возможностью продления «по обстоятельствам».
Ну а когда принялись сходить снега, на тех же экипажах прибыло то, что цесаревич называет «семенным фондом». Радости было больше, чем по осени — гостинцы это отлично, земной за них поклон, но лета все ждали с содроганием — посевная обещала поглотить последние запасы, и до первых урожаев времена обещали наступить тяжелые. Теперь ничего, очень даже протянуть можно!
Промеж экипажей, всю зиму и начало весны, по деревням разъезжали непривычно-улыбчивые молодчики с царскими бумагами. Знай мужики, что часть из них — «перевоспитавшиеся» народники, сильно удивились бы, но кто им о том скажет? Вели себя посланцы Личной Его Императорского Высочества Канцелярии тоже непривычно — не гнушались часами сидеть с мужиками за столом, в тусклом свете лучины и под завывания метели за покрытым узорами окошком рассказывая старые, знакомые всем не первый год, но неизменно эффективные для скрашивания долгих зимних вечеров истории о хорошем царе и плохих боярах. Что ж, раз государев человек так уважительно и многословно просит, можно и поругать местные власти. Осторожно. На анонимной основе.
Ух а как весело было в августе — тогда гуляла вся страна, на свои по большей части, но повод-то нешуточный: государыня будущая, даром что немка, баба говорят толковая, и помимо замыливших глаза и потому неинтересных новостей о своих благотворительных похождениях не забыла о своей прямой, Господом дарованной обязанности: родить Наследника. Мальчика назвали Николаем — в честь погибшего (тьфу-тьфу!) цесаревича. Имечко такое, с суеверной аурой, а значит каждый подданный российской короны попросту не может не выпить хотя бы чарку за здоровье Августейшего первенца.
Особенно ликовала Николаевская губерния — самое оживленное и стремительно набухающее людьми и экономикой место в России
