Царь нигилистов – 5 - Наталья Львовна Точильникова
— То есть они ведут себя как молекулы газа в вашем выводе уравнения для температуры?
— Да, очень похоже.
— Это тоже только теория, — заметил Якоби.
— Конечно, — кивнул Саша. — Я и не призываю верить мне на слово.
Академик посмотрел на мутное окно, задумался.
— Ваше Высочество, а вы не лампы Гейслера имели в виду?
— А что это?
— То, что вы описали. Только там не вакуум, а пары ртути.
— О! — воскликнул Саша. — А они светятся?
— Да, но довольно слабо.
— Надо люминофором покрыть изнутри, — предложил Саша.
— Фосфором? — спросил Якоби.
— Может быть.
Он не был уверен, что для люминесцентных ламп подойдет фосфор.
— Вряд ли, — сказал Якоби, — для свечения фосфора нужен воздух.
— Значит надо экспериментировать с чем-то ещё, — сделал вывод Саша. — Но сначала генератор. А то мы так далеко уйдём в сторону.
И поймал на себе восторженный взгляд Женьки.
Он подозревал, что таковым взгляд был на протяжении всего разговора, но под конец восхищение зашкалило настолько, что кумир, наконец, заметил.
Женя перевела глаза на гувернантку и заявила.
— Елезавета Андреевна, я тоже хочу изучать физику.
Если бы Толстая не была графиней, она бы, наверное, всплеснула руками.
— Ваше Высочество! — воскликнула она. — Вы хотите стать эманципе? Над вами будут все смеяться!
— Мама́ учили физике, — возразила Женя.
А Саша подумал, что со способностями батюшки и бешеным характером матушки из Женки, может, и выйдет толк. А потом ее можно загнать на физмат универа, а принцесса Богарне на физмате — это отличный пиар идеи женского образования.
— Смеяться не будут, — сказал Саша. — Я не позволю.
И перевел взгляд на Бориса Семеновича.
— Возьмете ученицу?
Академик вздохнул.
— Если вы настаиваете…
— Будет двоечницей — прогоните.
— Обязательно, — усмехнулся Якоби.
— У тебя был замечательный папа́, Жень, — сказал Саша. — Как жаль, что я его не застал. Мы бы горы свернули!
— Немного застал, — возразила Женя. — Тебе было семь лет, когда он умер.
— Совсем его не помню. И был слишком глуп, чтобы оценить.
В тот же вечер Саша списался с Мамонтовым.
'Сегодня смотрел завод моего дяди герцога Лейхтенбергского. Честно говоря, возлагал на него надежды как на возможное место для телефонной станции. Но он распродан по частям, и гальванические батареи отошли новым владельцам. Остался никому не нужный лом.
Помещение занято складами сухопутной таможни. Ведомство казённое, и я попробую выпросить комнатку у отца, но не уверен, что вообще стоит связываться с казённым имуществом.
Зато у меня возникла идея перейти с дорогой энергии батарей на энергию генераторов и построить электростанцию для питания и телефонов, и, возможно, освещения города.
Борис Семенович Якоби рассказал мне о трубках Гейслера, которые светятся при пропускании через них тока. Думаю, их можно усовершенствовать, чтобы они давали больше света. Будем экспериментировать'.
После отъезда Гримма Яков Карлович Грот воспрянул духом и начал возрождать свои порядки.
Выразилось это в возвращении ежедневного русского чтения, которое Гримм полностью заменил чтением на иностранных языках.
Начали с «Одиссеи» в переводе Жуковского, и это было тяжёлым испытанием. Гекзаметр убаюкивал так, что Саша начал клевать носом.
— Александр Александрович! — окликнул Грот.
И Саша проснулся.
— Извините Яков Карлович, — сказал он. — Но для меня это очень медленно. Можно, я сам прочитаю, а потом сдам какой-нибудь зачет.
— Хорошо, — согласился Грот с интонацией, не сулившей ничего хорошего.
На следующее утро Саша честно взялся читать сам, и понял, насколько опрометчиво поступил. Печатный текст усыплял ничуть не меньше. Тот факт, что Саша в общих чертах знал содержание, спасал мало, ибо в именах второстепенных персонажей и их родственных связях было совершенно нереально разобраться.
Например, Саша положительно не помнил, кто такие Эгист и Атрей. Википедию мне, Википедию!
За неимением последней, он стал выписывать незнакомые имена, чтобы потом предъявить Гроту в качестве доказательства прочтения и заодно спросить, кто это.
Метод сработал, и персонально для Саши скучное чтение было заменено периодическими экскурсами в древнегреческую мифологию.
Что было явно полезнее для расширения эрудиции.
Саша вообще недолюбливал аудиокниги. Слушать и больше ничего не делать всегда казалось ему недопустимой потерей времени. А прослушивание за рулем грозило утратой контакта с дорогой и представлялось безответственным.
«Одиссеей» дело не ограничилось. За ней в плане стояли «Записки охотника», от которых Саша отбоярился, сказал, что недавно перечитывал.
Но после Тургенева его с Володькой ждало нечто худшее. А именно Яков Карлович притащил свежеизданный перевод с малороссийского «Украинских народных рассказов» некоего Марко Вовчока. Перевод был Тургенева, но это не спасало текст, посвященный тяжелой доле украинских крестьян, а более крестьянок.
Герои, а пуще героини, много занимались альтруизмом и тяжелой работой, а в пролитых ими слезах можно было утонуть.
Бедный Володька, слушая, тоже зашмыгал носом.
Сашу не трогало совсем.
Больше вечера он не выдержал и тоже выпросил себе право на самостоятельное чтение. Надо заметить, что прочитал он их несколько быстрее «Одиссеи». Его умиляло бережное отношение переводчика к оригиналу. Народные поговорки Иван Сергеевич дублировал в скобочках на украинском: «нехай над обома земля пером», «нехай ему легко лежати, землю держати» или « Люде́й не було́ там, — сами пани́».
«Пишущий эти строки поставил себе задачей — соблюсти в своем переводе чистоту и правильность родного языка и в то же время сохранить, по возможности, ту особую, наивную прелесть и поэтическую грацию, которою исполнены „Народные рассказы“», — признавался сам Тургенев в предисловии переводчика.
Проэкзаменовав, Грот спросил мнение ученика о прочитанном.
— Местами мило, но для меня слишком сентиментально, — признался Саша.
— Александр Александрович, вас совсем не трогает? — удивленно спросил Грот.
— Почти, — сказал Саша. — По крайней мере, не до слёз.
Вообще, человеку двадцать первого века много надо, чтобы его разжалобить. Если поэзия после Холокоста ещё возможна, сентиментализм точно невозможен. И Марко Вовчок невозможен после дневника Анны Франк.
Саша подумал, что, наверное, кажется бесчувственным сухарём местному населению.
— Ну, почему! — воскликнул Грот. — Вы же вовсе не так холодны. Мне рассказывали, как вы спасали котёнка в Твери.
— Киссинджер живой и сам хотел спастись. Если бы он не стащил рыбин на
