Игорь Николаев - Триарии
Седой оратор перевел дух и продолжил:
- Это враг, которого еще не бывало в истории нашего мира. Он пришел не для того, чтобы захватить землю, забрать золото или дань, получить контрибуции и торговые привилегии. С ним невозможно вести переговоры, добиваться неких условий или покупать мир уступками. Ему нужно все, целиком. Наш враг не просто считает нас ниже и слабее себя. Нет. Он отказывает нам в самом праве на существование, в праве именоваться людьми. И когда мы вновь сойдемся с ним в решающей схватке, это будет не обычная баталия, не измерение сил и вооружений. Для нас это побоище станет Армагеддоном. Измерением нашей воли к жизни, любви к своим семьям, памяти достойных предшественников, создавших нашу великую страну.
Он сделал паузу и окинул взором всех присутствующих. Всех, молча и с предельным вниманием внемлющих его словам.
- Миллионы людей будут добывать победу на полях сражений, морях, заводах и дорогах. И среди них неизбежно найдутся предатели, глупцы или просто слабые духом. Так же постоянно будут возникать ситуации, выходящие за рамки полномочий и компетенции ответственных руководителей, требующие немедленного согласования и суровых решений. Прежде подобного рода вопросы решались с помощью специальных комиссий и арбитражных рассмотрений. Сейчас мы не можем позволить себе роскошь безукоризненно законных, справедливых и… долгих процедур. Враг стоит у ворот, и он не намерен дарить нам ни единой лишней минуты.
В кабинете раздавался только голос седого человека, и когда он делал короткие паузы, звенящая напряжением тишина почти физически давила собравшихся. Даже само солнце словно налилось тяжелым свинцовым светом, окрасив лица людей в бледно-серый цвет.
- В таких случаях последней и самой ответственной инстанцией станете вы, господа. Я избрал вас для представления моей воли в войсках, на флоте, самых важных отраслях военной индустрии и наиболее значимых участках фронта. Ваш голос отныне станет моим голосом. Ваша воля будет продолжением моей воли. Ваш приказ будет равнозначен моему до тех пор, пока я не отменю его, или вы не оставите свой пост.
Один из двенадцати, самый пожилой, кашлянул, прикрывая рот рукой, на мгновение взоры всех остальных обратились на него, с тем, чтобы сразу же вернуться к человеку в синем костюме.
- Итак, - промолвил Константин Второй. – Властью, данной мне народом Российской Империи, богом и моими предками правящего дома Рюриковичей, я объявляю существующим in corpus институт генеральных инспекторов Ставки. Завтра вы будете приведены к присяге и получите все необходимые удостоверения и предписания. Сейчас же – подумайте еще раз, готовы ли вы к столь тяжелой ноше. Вам будет многое дано… Но и многое спросится. За ошибки и просчеты вы ответите лично передо мной, без жалости и снисхождения.
Он помолчал, смотря словно на всех сразу, проникая в душу каждому.
- Ступайте. И еще раз взвесьте свои силы.
Когда инспекторы потянулись к выходу, император, глядя в окно, произнес, словно в пустоту:
- Господин Терентьев, задержитесь.
Иван обладал весьма богатым воображением и мог представить свое будущее в самых разных образах. Но если бы лет десять назад ему сказали, что советский контрразведчик станет почти еженедельно пить чай в компании самого настоящего монарха… Терентьев даже не рассмеялся бы, а просто пожалел скудного разумом и фантазией. И все же, именно так и произошло.
Поначалу Иван не очень понимал, к чему эти нечастые, но более-менее регулярные встречи. Они всегда проходили по одному и тому же сценарию – Константин приглашал Терентьева обсудить некие существенные проблемы, император и служащий Мобилизационного Совета уединялись в специальной приемной и пили чай за вдумчивой, неспешной беседой. Причем это были именно беседы, иногда о вещах значимых и важных, таких как, скажем, тоннаж многоосных грузовиков, сравнение пропускной способности железнодорожной сети и автострад. А иногда просто разговоры как бы ни о чем – о советском быте, персоналиях руководства, интересных эпизодах из жизни самого Ивана.
Терентьев не понимал, что это за времяпровождение, неуместное и малопродуктивное в условиях тяжелейшей войны, когда каждая минута должна быть отдана работе. Но, спустя месяц, более-менее разобравшись и войдя в новый статус приближенного советника, сообразил, в чем дело.
Монарх может очень многое, но есть некоторые привилегии рядового гражданина, которых самодержец лишен. В первую очередь – это обычное человеческое общение, ни к чему не обязывающее, не требующее просчета всех возможных последствий. Сподвижники, помощники, подчиненные, родные – каждому из них что-то нужно сейчас, или может понадобиться после. Любое слово властителя страны будет взвешено и спрятано в дальних уголках памяти, на всякий случай, к личной пользе или выгоде группы, семейства, клана. Такова природа власти и людей в оной.
Иван был пришельцем из иного мира и в силу этого, удивительным и парадоксальным образом, оказался куда ближе монарху, нежели многие друзья детства. Он не принадлежал ни к одной группировке, борющейся за влияние на лидера, не играл на бирже и по сути ничего не хотел, ничего не ждал от Константина лично для себя.
Так и появилась небольшая тайна, связавшая одного из самых могущественных людей мира и его подданного – безобидная и по-домашнему забавная. Впрочем, Терентьев никогда не забывал, какая пропасть лежит между ними, и всегда стремился удержаться на тонкой грани, разделяющей доверительность и панибратство.
Чайник-самовар у Константина был весьма необычный – реликт рубежа веков, когда паровая техника и так называемая «steam-культура» еще определяли все, от новейшей техники до рядового быта. Высокое конусообразное сооружение с плотной крышкой на защелке покоилось на трех опорах, а под ним располагалась крошечная горелка-разогреватель, стилизованная под какой-то кораблик-монитор. Требовалось засыпать в конус чай, залить воду, разогреть горелку и выждать строго определенное время, после чего разливать напиток, не разбавляя его водой. Иван не заметил, чтобы вкус при таком экзотическом способе заваривания и пития хоть сколь-нибудь отличался от обычного, но не счел нужным сообщать о своих соображениях. Здесь был важен ритуал. И, наблюдая, как властитель шестой части суши, сосредоточенно вращает маленькие маховички, добиваясь идеального температурного режима. Терентьев каждый раз представлял себе маленького Костю, играющего в паровозики лет пятьдесят назад.
Наконец, засвистел клапан, и стрелка маленького манометра сбоку от крышки качнулась в красный сектор. Чай был готов.
- Мы неплохо поработали, - заметил Константин, делая первый глоток.
- Ага, - согласился Иван, следуя его примеру. Подумал, что «ага» – это как-то по пролетарски, в компании царя звучит не очень уместно. С другой стороны, искренне и вполне верно по сути. Так что - сойдет.
- Два года… - задумчиво протянул самодержец, всматриваясь в облачко пара над чашкой, словно надеясь прочитать там некое мистическое откровение. – Всего лишь два года, а какой прогресс в индустрии смерти.
Последние слова он произнес с отчетливым отвращением.
- Отнюдь, - не согласился Иван. – По сути – год. Настоящая мобилизация началась прошлой весной, а до этого… - он замялся. Напоминать императору о том, что время с августа пятьдесят девятого и до весны шестидесятого во многом растратилось напрасно, было бы не очень вежливо. Поэтому Терентьев сделал вид, что отвлекся на питье. – Строился фундамент.
Константин слегка усмехнулся, давая понять, что оценил такт собеседника и понял невысказанное.
- Признаться, - искренне сообщил Иван. – Я удивлен. Да чего там. Поражен почти что. За год страна побежала пару десятилетий военного прогресса, самое меньшее. Да нет, больше. Из девятнадцатого века в середину двадцатого. К танкам, самолетам, индустриальной войне и атом…
Он запнулся.
- И к атомному оружию, - продолжил мысль Константин. – Да… Путь был труден. Но, «Нам надо пройти сотню лет за десять, иначе нас сомнут», не так ли?
Иван наморщил лоб, слова казались знакомыми, но звучали как-то неправильно.
- Да, - согласился он, наконец, вспомнив. – Точно так. Если бы не долбанная гусарщина! Сколько времени потеряли с ней…
Константин вновь усмехнулся на словах «долбанная гусарщина». Впрочем, в улыбке оказалась изрядная доля горечи.
Доля государственного участия в экономике Империи была весьма высока, но при общем понимании необходимости тотального контроля и планирования, реальность военного времени оказалась слишком сурова, чтобы сразу перейти к жестким мерам. С осени пятьдесят девятого, когда обозначилась милитаризация экономики, бурно расцвели поганки так называемого «Союза земств и городов», прозванного «земгусарами», то есть самоорганизации «миллионщиков», якобы проникнутых духом истинного патриотизма.
