В. Бирюк - Прыщ
Ага, сторож прибежал. Как это мне знакомо, как оно мне всё надоело, за восемь веков — ничего не изменилось… Не изменится. От дня нынешнего до века грядущего. Но попытаться нужно, прямо сейчас:
«Сегодня самый лучший день, Пестреют флаги над полками. Сегодня самый лучший день. Сегодня битва с дураками».
Сторож орёт, заводя себя всё более громким визгом, всё более сильными выражениями. Машет клюкой на Добробуда. Тот, с охапкой поленьев у груди, испугано отступает, запинается, грохается на задницу в снег. Сторож вскидывает клюку. Бить, наверное, не будет. Если будет — не сильно. Так только, «для науки».
Ну что за страна?! Ну что за народ?! Безудержное служебное рвение. «Бдеть, переть, не пущать». А посмотреть? А подумать? Ведь по этому Колупаевичу видно — парнишка не из простых, на дровяного воришку… — не типичен. Просто спросить — нельзя? Теперь вот прыгать придётся.
«Пусть болит мая травма в паху, Пусть допрыгался до хромоты…».
Спрыгиваю у сторожа за спиной. Тот разворачивается как есть: клюка — поднята, глаза — вылуплены, борода — заплёвана, речи — матерные. Укладываю поленце на ладонь левой, левую — к его лицу. Толчком правой пропихиваю поленце по ладони левой — к его носу.
— А-ах!
И — сел. На Добробуда. Тот… визжит, пищит и поленьями гремит. Не прекращая звучания, переходит к движению: выворачивается, выскабливается из-под сторожа, подымается. Медленный парнишка. Но цепкий — дровишки так и не отпустил.
— Дядя, мы — новые княжие прыщи. Все обиды — ко второму ясельничему Мончуку. А ты кто?
— Я? Я… эта… Я княжий слуга! Я самого светлого князя…!
— Цыц. Вот он (тыкаю пальцем в Добробуда) — боярский сын. Сын столбового боярина из славного града Пропойска. Ты ему только что слов разных наговорил. Про его матушку, про батюшку и про прочую высоко-боярскую родню. Знаешь сколько, по нынешним временам, стоит так поругаться? По «Уставу Церковному»? А нынче ещё и пост. Иван Златоуст сказал, а князь Роман подтвердил: «Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева…». А ты на боярича со злом, да с необузданным языком… Прикидываешь, какого размера на твоей спине «отложение гнева» произойдёт?
— Не… Дык… чего ж… я ж… И чего?
Вменяем и конструктивен — можно не бить.
— Вставай, отнесём дрова — печь в гриднице протопить надо.
Набираем дров, топаем в казарму. По ходу выясняется, что дядя — не только дровяной сторож, но и истопник. Смысл… Вполне наш, исконно-посконный: «Кто что охраняет, тот то и имеет». Кончатся дрова, топить нечем станет — истопнику бяку сделают. Вот он и сторожит… «исходное сырьё для актуализации своих трудовых навыков». Топит он печи в шести помещениях, а клюка у него — не клюка, а здоровенная кочерга. Бить всяких татей и охальников — удобно, а вот таскать с места на место…
— Дядя, а ты бы выпросил себе по кочерге на каждую печку. Не таскался бы с ней туда-сюда. Удобнее же.
— Э… Это ж скока будет? Ещё пять… этих… Не… не дадут.
Специфическая форма «проклятия размерности». Как будет четыре «этих» — понятно: четыре кочерги. А вот пять… Кочергов? Кочерг? Кочергей? Этот вопрос бурно обсуждался даже и в 20 веке, в эпоху Советской России, в тогдашних госучреждениях. Грамматическое решение проблемы правильного поименования пяти «этих» — человечество так и не нашло, актуальность отпала вместе с печным отоплением.
Красимил истопнику обрадовался — аж розовым малость подёрнулся. Оставил дядю печку топить, а сам повёл нас на кормёжку.
Мда… Я и раньше Домну добрыми словами вспоминал. А теперь — ещё и с необъятной тоской. Можно добавить: неизбывной, невыразимой, невыносимой… Но хорошо объяснимой: жрать хочу! Человеческую еду в человеческих условиях!
Как-то за эти годы в Пердуновке, без особых рывков, реализацией кое-каких мелких изменений, исправлений, улучшений, мытьём полов и столов… получилась нормальная столовка. А здесь…
«Гарри посмотрел на стоявшую перед ним пустую золотую тарелку. Он только сейчас понял, что безумно голоден».
Ну, типа — «да». Очень кушать хочется. Позавтракать толком мне сегодня не дали.
Золотая тарелка мне не нужна: будет отвлекать. Неотрывной мыслью — «а в какой момент её уже спереть можно?». Опять же — гнётся, царапается… А вот что в тарелке…
«Гарри посмотрел на стол и замер от изумления. Стоявшие на столе тарелки были доверху наполнены едой. Гарри никогда не видел на одном столе так много своих любимых блюд: ростбиф, жареный цыпленок, свиные и бараньи отбивные, сосиски, бекон и стейки, вареная картошка, жареная картошка, чипсы, йоркширский пудинг, горох, морковь, мясные подливки, кетчуп и непонятно как и зачем здесь оказавшиеся мятные леденцы».
Бедняга, ему бы не в Англии, а в Вайоминге жить: в меню нет ни морепродуктов, ни зелени. Отсутствие рыбы и овощей чревато, для растущего организма, серьёзными пожизненными проблемами.
Впрочем, Гарри Поттер — волшебник. Будет по утрам помахивать своей волшебной палочкой, наколдовывая себе кучку поливитаминных, мульти-микроэлементных и гормонально-корректирующих пилюль. И что-нибудь успокаивающее: в условиях нарастающего торжества справедливости над всесилием правосудием, когда количество психотерапевтов среди евро-американцев превысило количество адвокатов — успокаивающее обязательно.
Перечень жратвы от Поттера мне понравился. А теперь вспомним устав Филиппова поста: «В понедельник можно горячую пищу без масла». «Пища», что лежит перед нами в миске — пшёнка. Без тушёнки. И без масла. Совсем «без». Чуть тёплая.
Не Хогвартс. И даже — не Пердуновка.
Интересно: а бутерброды с беконом или йоркширский пудинг — это сухоядение? Буду ждать среды…
Понял! Я понял принципиальную разницу между нашим исконно-посконным и таким же, но — ихним! У нас — сперва говорят, потом кормят.
«Сытое брюхо — к ученью глухо» — наше это, русское народное мудрое!
Есть, конечно, и либералистическое: «Не любо — не слушай, а врать — не мешай». Но там же очевидное продолжение: не слушай. И — не кушай.
А брито-массоны всё делают не по-людски:
«Когда все насытились десертом, сладкое исчезло с тарелок, и профессор Дамблдор снова поднялся со своего трона. Все затихли.
— Хм-м-м! — громко прокашлялся Дамблдор. — Теперь, когда все мы сыты, я хотел бы сказать еще несколько слов».
Десерт?! В пост?! Когда надлежит произвести «прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления»? А тут сладкое… Вы же слышали, что «запретный плод — сладок»! Разврат, непотребство и богохульство! В эпоху, когда надлежит бдеть, терпеть, говеть и… и обалдевать, наконец!
Нет, наша традиция — правильнее. Голодный… он же слушает, он же внимает, он же надеется — а вдруг скажут:
— Кушать подано! Идите жрать, пожалуйста!
А сытый? Ему же всё фиолетово. У него же… леность и умиротворение. На фоне хорошо наблюдаемого снижения интеллектуального уровня от кислородного голодания мозга — кровь к желудку отливает. Который вовсю переваривает. С лёгким, даже, сарказмом:
«— Он… он немного ненормальный? — неуверенно спросил Гарри…».
Да если бы я тут так про Ромочку Благочестника спросил…
Я старательно «не отсвечивал». Никакой дедовщины! Да и зачем? — Масла-то шайбочками нет — отбирать нечего. И вообще: смешно мне — я вполне взрослый мужчина «со средиземноморским загаром»… Был когда-то. Но ведь живу уже вторую жизнь, прогрессирую помаленьку, вотчину почти построил. И связываться с 15-16-летними детьми… Выпендриваться, права качать… Вот я тут из всех прыщей самый прыщеватый…
Хлебаю себе эту… пшёнку. Спокойно, в очередь, из общей миски… Хлебушек у подбородка держу, чтобы не закапаться. Тут та самая «наглая морда» лезет без очереди. Да и фиг бы с ним — пшёнка эта… и не солена, и не промыта. «Не очень-то и хотелось» — бывает не только про женщин.
Но толкнул он меня. О-хо-хо… Ведь не хотел же! Ведь столько времени сдерживался… Не судьба.
Облизнул ложку и чудака — по лбу. Или правильнее — «в лоб»? А, без разницы. Главное — с оттяжечкой, звучно, от души.
— Ах! Ты чё?! Ты на кого?! Да я тя…
— Цыц, шмакодявка. Прикрой хайло. Пасть порву, моргалы выковырну, во фритюре отпонирую и фрикадельками по двору раскидаю.
Наглядно демонстрирую высокий уровень языковой культуры, достигнутой прогрессивным человечеством к началу третьего тысячелетия.
Забавно: что словом убить можно — все знают. Но попаданцы, почему-то, при конфликтах с враждебно настроенными аборигенами, тяготеют к заимствованию из своей эпохи огнестрельного, автоматического и крупнокалиберного. А вот с семантикой… Видимо, в попадизме навыки разговорного жанра недостаточно развиты.