Сергей Анисимов - Вариант «Бис» (с иллюстрациями)

Все участники соглашения получали массу выгод. Американцы экономили год войны и могли полностью сконцентрироваться на предстоящем далеко впереди вторжении на острова японской Метрополии. Англичане, чья экономика уже несколько лет находилась на грани необратимого коллапса, получали наконец долгожданную передышку. Германское государство превращалось в экономический придаток победившей стороны и в течение полувека должно было находиться под перманентным военным и политическим контролем объединенного британо-американского руководства – но, во всяком случае, не сметалось с карты Европы напором азиатских орд, готовых разбавить гордую некогда расу своей монголоидной и славянской кровью. В том, что русские будут остановлены самим фактом политического слияния, сомнений не было. С максимальным напряжением сил боровшиеся в течение трех лет с одной германской военной машиной, они должны были теперь быть поставлены перед тройной мощью – слитых воедино обоих германских фронтов, готовых до последней капли крови защищать Фатерлянд, и объединенной армией союзников, достигшей пика своего военного потенциала.

То, что все это выглядело, мягко говоря, некрасиво по отношению к русским союзникам, больших мук совести ни у кого, разумеется, не вызывало. Во-первых, с ними никто не собирался воевать. Им просто укажут границу, за которую их варварской кровожадности хода не будет. Все-таки они помогли американским и британским армиям сокрушить Германию и могут рассчитывать на официальные почести и некоторую долю победного пирога. Как бы ни морщились немцы, им придется пойти и на экономические, и на территориальные уступки. Почти вся Восточная Пруссия уже была захвачена, а отбирать обратно ту землю, на которую уже ступила лапа русского медведя, – извините, себе дороже. Но в большой политике славянам не место. Сталин поскрежещет зубами и утихнет, зная, что ему нечем крыть. В конце концов он все-таки остается в плюсе. С другой стороны, его согласие со сложившейся ситуацией будет политическим решением, продиктованным объективными выгодами конкретного момента. Если уж хотите, чтобы вас считали цивилизованным народом, – извольте принимать правила игры.

На второй день после того, как эмиссары Британии, а затем и США, вернулись с отчетами, полный текст материалов всех совещаний, включая ставшие их итогом «протоколы о намерениях» – с подписями и грифами, был опубликован на первых полосах советских «Правды» и «Известий Советов Народных депутатов». Зная, что гранки газет за ночь самолетами доставлялись из Москвы по областным типографиям, из этого срока нужно было вычесть еще как минимум полдня. Плюс сколько-то времени, несомненно, должно было уйти на набор, верстку да просто организационные процедуры по подаче материала в печать. Выходило, что текст был переправлен непосредственно из Женевы, а не скопирован, к примеру, по дороге или не выкраден уже в канцеляриях. Советская сторона пошла на риск, давая возможность вычислить каналы своей разведки (судя по всему, внедренной в самые высокие слои британской или американской специальных служб) – или, наоборот, жертвуя одним удачливым разведчиком.

Но публикация документов с одновременной подачей советской стороной нот протеста произвела эффект разорвавшейся бомбы. Язвительные комментарии «редакторов», выдержанные в рубленой сталинской манере, изобиловали эпитетами типа «закулисные интриганы, коварно отвергнувшие волю собственных народов» и прочими высказываниями в таком же высоком стиле. Мир, казалось, лопнул. Аресты, смещения, расстрелы лиц, причастных к катастрофической утечке информации, – все это осталось незамеченным за волной газетных истерик и молниеносных политических схваток.

Замолчать русские ноты не удалось – слишком большую независимость имели газеты западных стран, и слишком уж горячими были новости, чтобы их можно было упустить. Промышленные рабочие встали. Зачем шла война, за что гибли наши сыновья? Во фронтовые части новости дошли через неделю, к этому времени высшие штабы Британии и США уже получили по несколько пакетов с вложенными в них генеральскими погонами и полковничьими орлами. Женщина из Колумбии, потерявшая за год воздушной войны над Европой трех сыновей из четырех, покончила с собой перед оградой Капитолия. На ее похоронах муж, инженер заводов Груммана, плюнул в лицо пришедшему с соболезнованиями подполковнику. Конгрессмен от Северной Каролины был застрелен в своем кабинете пришедшим к нему на прием армейским летчиком, вернувшимся домой после полного тура на «Летающих крепостях».

Все это были, конечно, частности. Но их было много. Еще хуже пришлось Британии, которая, в отличие от Соединенных Штатов, провела несколько лет в борьбе действительно на грани выживания и где симпатии к русскому союзнику были неизмеримо выше – как и ненависть к самой Германии. Кабинет Черчилля шатался и трещал. Каждый лорд, имевший за пазухой хотя бы маленький камешек, не преминул швырнуть его в премьера. Ему припомнили все промахи и ошибки, как военные, так и политические. Казалось, что «Железному Борову» пришел конец, – и так казалось почти неделю, когда газеты на улицах рвали из рук, а старших офицеров разъяренные лондонцы вышвыривали из пабов. Черчилль устоял просто чудом. Его поддержал сам король, в который уже раз лично определивший курс государства.

Легче всего новости перенесла сама Германия. Истерика окончательно потерявшего связь с реальностью фюрера никого особо не испугала. Несколько не вовремя высунувшихся с объяснениями нужности случившегося генералов были под горячую руку быстро расстреляны, те же, кто был поумнее, сделали вид, что ничего особенного не произошло. Пресечь распространение радостных слухов не удалось, германский народ наконец-то получил какую-то надежду, и самых упертых в разглагольствовании о величии германского духа и сокрушительном чудо-оружии насмешливо игнорировали. На фронтах к дошедшим с опозданием новостям отнеслись с почти истерическим благоговением. Офицеры державшихся из последних сил ошметков истрепанных дивизий Восточного фронта поили своих уцелевших солдат шнапсом и радостно обсуждали тонкости стратегии и тактики совместного с англичанами и американцами похода на восток, к доиюньским границам. На Западном фронте из окопов кричали: «Не стреляй! Мир!», на Восточном, радостно, – «Рус, иди домой!» и «Иван, сдавайся!». Правда, на землях Восточной Пруссии и главных немецких союзников – Венгрии и Румынии эти призывы звучали весьма иронично, что вполне осознавалось самими крикунами.

Воспрянувшая духом армия, ставшая последней надеждой уже осознавшего свою обреченность народа, делала все возможное – но та точка, за которой русское наступление еще можно было остановить, уже оказалось пройдена. Дивизии, одна за другой перебрасываемые с запада на восток по изношенным капиллярам железных дорог, не сумели дать ни малейшей передышки «дожимаемому» фронту. Рейнхард, принявший у Моделя бывшую группу армий «Центр», разбитую и существующую более на бумаге, нежели в действительности, перелетел в Словакию из невоюющей части курортной Франции – рая земного для оправляющихся от боев частей. Ад, каким стал Восточный фронт, произвел на желчного генерала страшное впечатление.

– Рейнхард потерял всякое чувство такта, – на следующий день отметил в своем дневнике Гальдер. – Его язык становится все более плебейским, присущим скорее унтеру, чем лицу, облеченному властью. Прогноз неблагоприятный. Форсировать переговоры насколько можно. Лимит времени – месяц?

Гальдер ошибся в очередной раз. Месяца у него не было. У него не было даже недель. Переговоры с западными членами Коалиции так и не успели начаться, безнадежно завязнув на стадии подготовки документов, обсуждении намерений, проработки возможных вариантов действий. Двадцатого фронты русских нанесли мощнейший удар опять на центральном направлении, за сутки проломив только что сформированную линию обороны. Локальные контратаки брошенных затыкать прорыв дивизий не окупили потерь, а навязать русским масштабные «Abnutzungskamfe» – бои на изнурение – не удалось, поскольку сил на это не было уже совсем. Внезапно выяснилось, что противник принял германскую тактику сорок первого за основу и под критическим взглядом Паулюса (якобы уже читающего лекции в советских академиях соответствующего профиля), раздвигая своими танковыми и механизированными клиньями ненадежные связи между отдельными «Suetzpunkt und Igelstellung»[29], неумолимо двигался вперед. По германским расчетам, русские еще в сорок третьем достигли уровня производства двух тысяч танков в месяц и к апрелю имели во фронтовых частях до одиннадцати тысяч танков. У страха глаза велики – на самом деле их было раза в три меньше. Но, даже несмотря на тяжелые летние потери, масса советской стали без особого напряжения продавливала одну разрекламированную и неприступную «Pantherstellung» за другой. В общем, это был конец.