Следак 4 - Николай Александрович Живцов
— Приехали, — прервал мое словесное избиение Крапивин.
Я не стал пререкаться, ввязываться в споры и что-то доказывать. Во-первых, мне было все равно, что обо мне думают эти двое. Во-вторых, зачем? Они уже все для себя решили. И независимо от того, чтобы я им ни сказал и какие бы доводы ни привел, опровергая их поверхностные выводы, они все равно разнесут по отделу именно свою версию событий. Так и пошли они тогда куда подальше.
— Это только мы в ресторан под Новый год ездим работать, — проворчала Котляр, спрыгнув на землю вместе со своим громоздким чемоданом.
Обычно на дежурствах эту махину вытаскивал из машины я. Но сегодня Инна строила из себя независимую от всяких блатных женщину. Ну и флаг, то есть чемодан ей в руки. Пусть корячится.
Лестница, что вела к входу ресторана оказалась высокой, и она корячилась. Капитан Кузнецов ее страдания проигнорировал. Он еще утром заявил, что настоящий инспектор УГРО должен быть одиноким, вот и не отвлекался на симпатичных криминалисток, а шел к своей цели, помахивая легкой папкой. За ним поспешил и я, тоже не обремененный габаритными вещами. Котляр же вошла в ресторан самой последней и напугала своей тяжелой одышкой метрдотеля. Он вообще оказался каким-то задерганным типом, во время объяснений то и дело срывался в истерику.
— Может вы заберете ее и уедете к себе в отдел? — уже в который раз заглядывая нам с Кузнецовым по очереди в глаза, требовательно просил он. — Уже скоро прибудут гости из горкома, а тут такое! — он бросил неприязненный взгляд на женщину средних лет и средней упитанности, которая не переставая ревела, сидя на скамье возле гардероба. От обилия слез ее лицо уже почернело из-за потекшей туши, а ее красные, опухшие глаза, смотрели на нас с надеждой.
— Верните ее мне, пожалуйста! — попыталась она схватить Кузнецова за руку. Но он был профессионалом в деле общения с потерпевшими и ловко увернулся. Я, не обладая таким богатым опытом, на всякий случай, сделал два шага назад.
— Она такая рыженькая, длинною мне до пят, с капюшоном, — сглатывая слезы, перечисляла нам приметы похищенной шубы женщина.
Звали ее Анастасией Павловной Галдиной и сегодня у нее должен был состояться романтический ужин с очень привлекательным мужчиной с военной выправкой и шикарными усами. Они познакомились только вчера вечером, случайно столкнулись на улице, он поддержал ее за локоть, когда она уже готова была навернуться от его неловкого толчка, и между ними сразу вспыхнула искра. Затем выяснилось, что они оба одиноки, и он пригласил ее в ресторан вместе встретить Новый год.
Она так надеялась, что у них с Алексеем, так он представился, все сложится, а он, сдав ее шубу в гардероб и проводив до столика, отпросился в туалет, велев напоследок сделать заказ и ни в чем себе не отказывать. Она ждала полчаса, греша на расстройство желудка, с кем не бывает, но затем все же пошла на поиски кавалера. И выяснила, что он ушел из ресторана, прихватив заодно и ее новую шубу, купленную за полторы тысячи рублей в местном ЦУМе. Выбросили под Новый год, а Анастасия Павловна как раз оказалась в том месте, в то время.
Все это я скрупулезно вносил в протокол допроса потерпевшей.
— Чек вы сохранили? — спросил я у нее.
— На какое имя он бронировал столик? — в тоже время напирал на метрдотеля Кузнецов. — Хочешь сказать, что 31 декабря у вас были свободные столики? Зови сюда швейцара!
— Номерок где? — выведывала Котляр у гардеробщика, который стоял бледный от переживаний из-за возможного увольнения. — Пальчики попробую снять. Вдруг не стер.
— Идут! — обреченно выдохнул метрдотель, и, позабыв о нас, резво устремился к входной двери.
В холл ресторана стали заходить важного вида чиновники, все как один в дорогих пальто и каракулевых «шапках-пирожках», как у нынешнего генсека.
Один из них остановился прямо напротив меня.
— Работаешь? — спросил он, охватывая взглядом, зареванную потерпевшую, сотрудников милиции и папку с исписанным бланком поверх нее в моих руках.
— Работаю, — признался я Свиридову, кожей ощущая цепкие взгляды коллег.
— Шафиров говорил, тебя в Москву вызвали? — продолжил допрос второй секретарь горкома.
— В начале января еду.
— Как вернешься, на охоту пойдем. Зима, лед, топить ружье негде, если только в сугробе, — он хохотнул, похлопал меня по плечу и пошел сдавать гардеробщику верхнюю одежду.
В отдел возвращались в гнетущей тишине. Котляр больше не злословила, сидела, уткнувшись в окно. Кузнецов дремал.
Без пятнадцати двенадцать мне опять позвонили. Я уже думал, что Журбина нагло соврала, но оказалось, что это не вызов на выезд, а приглашение встретить Новый год.
В отличие от кабинета начальника следствия, в дежурной части алкоголь был убран с глаз и ждал своего часа на нижнем ярусе. Из закуски же был нарезанный батон со шпротами и уже надоевшей мне кабачковой икрой.
— Ну, с Новым годом! — произнес тост оперативный дежурный, когда куранты по радио пробили двенадцать раз.
Пили мы не рабоче-крестьянскую водку, а благородное шампанское. Чисто символически по половине граненного стакана каждому. Хотя возможно водку мне просто не показали. Опасались, что настучу, я ведь теперь особа, приближенная к небожителям. Кузнецов с Котляр, уверен, в красках расписали встречу в ресторане всем присутствующим. А здесь помимо двух человек из ДЧ, СОГ и водителя был и наряд ППС, заехавший в отдел на огонек.
В общем, я почувствовал себя чужим среди коллег, спасибо Котляр, которая продолжала пытаться меня поддеть.
— Альберт, что ты ждешь от нового 1977 года? — настойчиво повторила она свой вопрос.
В первый раз я его проигнорировал, так как он был более развернутый с упоминанием Москвы. Не хочу я ей объяснять, что это простая командировка, а не перевод. Задолбала. Вот вернусь, пусть позлорадствует, что меня выкинули из столицы, может, хоть успокоится.
— Новой Конституции жду, — разговоры за столом сразу стихли, все удивлено уставились на меня.
— А что со старой не так? — спросила за всех Котляр.
— То, что она старая. Страна сорок лет живет со сталинской Конституцией и никого из юристов это не волнует. Вот и вам, вижу, это по барабану, — обличил я их, после чего удалился к себе в кабинет, где и проспал, никем не потревоженный, до самого
