Владимир Контровский - Томагавки кардинала
Французские войска шли вперёд, к атлантическому побережью Северной Америки.
* * *В палатку через приоткрытый полог проникал багровый отсвет — где-то что-то горело. «Значит, не все ещё фермы в округе превратились в пепел, — подумал маркиз Монткальм. — Что поделаешь, война — война, которую пора кончать…».
— Итак, господа, — он посмотрел на двух парламентёров, сидевших за поставленным посередине палатки столом переговоров, — вы пришли обсудить условия сдачи Бастони? Так вот, моё главное условие — капитуляция и признание власти короля Франции!
Одного из двоих бостонцев Луи-Жозеф знал — Бенджамин Франклин был личностью известной, причём не только в американских колониях, — второго парламентёра, молодого человека лет двадцати, маркиз видел впервые, а имя Джон Адамс ему ничего не говорило. Но если Франклин взял этого Джона Адамса с собой, рассудил французский командующий, значит, этот юноша того стоит.
— Да, мы пришли обсудить условия сдачи города, — спокойно сказал Франклин, хотя было заметно, что это спокойствие даётся ему с известным трудом. — Мы не хотим штурма и многочисленных жертв. И мы не хотим, чтобы ваши индейцы, эти кровожадные дикари…
«Да уж, — подумал Монткальм, — ирокезы вам всё припомнят: и пекотскую войну, и ваши бесконечные рейды на индейскую территорию. У «римлян лесов» удивительно цепкая и злая память».
— Мы с вами белые люди и христиане, мсье, несмотря на кое-какие религиозные разногласия, — Франклин словно прочёл мысли маркиза. — Неужели вы допустите массовое избиение невинных христианских душ? Индейцы помогли вам победить, но не боитесь ли вы, что в дальнейшем ирокезы могут и перестать быть вам лояльны? Или король Франции всегда будет терпеть присутствие многочисленных и опасных богопротивных язычников на своих землях?
— Я не решаю за моего короля, — холодно ответил Монткальм, — я только выполняю его волю.
Маркиз де Монткальм лукавил. Кое-что он знал — хотя бы потому, что рядом с ним сидел советник Бюжо, очень хорошо осведомленный о положении дел. Но маркиз не считал нужным обсуждать здесь и сейчас вопросы будущих отношений французов с индейцами — он хотел получить ключи от Бастони. Страх перед ирокезами заставит заносчивых пуритан быть посговорчивее, а будущее — он воин, а не прорицатель.
— Вы собираетесь опустошить земли английских колоний? — вмешался Адамс.
— Бывших английских, — с нажимом поправил его Монткальм.
— Бывших, — легко согласился молодой человек. — Но зачем королю Франции голая пустыня? Трудом поколений английских колонистов здесь построены города и верфи, форты и мастерские, дома и фермы — вы хотите всё это разрушить, чтобы потом начать всё сначала? Не разумнее ли принять под свою руку богатые и процветающие земли?
— Мы готовы сложить оружие, — веско произнёс Франклин, — на следующих условиях: остающееся здесь английское население сохраняет право исповедовать протестантство, право на собственность и неприкосновенность жилищ. Вы окажете медицинскую помощь раненым и больным английским солдатам, а затем доставите их на своих кораблях в Европу, взяв с них обязательство не участвовать более в этой войне. Гражданские лица, которые пожелают уехать, смогут это сделать за деньги, как обычные эмигранты. А здесь останутся ваши верноподданные, маркиз, а не скрытые ваши враги. Что же касается самоуправления бывших колоний короля Георга…
— Самоуправление? Не слишком ли многого вы хотите? — перебил его Монткальм. — Мои войска стоят у ворот Бастони, а не ваши у стен Квебека!
— Подумайте, маркиз де Монткальм, — с еле заметной угрозой в голосе сказал Адамс. — В Массачусетсе и прочих наших провинциях живут сотни тысяч людей, они родились и выросли на этой земле. И они умеют стрелять, господин маркиз, и они будут стрелять, если их взять за горло!
— Самоуправление — это вопрос отдельный, — бесцветным голосом произнёс советник Бюжо. — А прочие ваши требования разумны и могут быть нами рассмотрены. И вы правы, мсье Франклин: королю Франции не нужны ни пустыня, ни бесконечный бунт, хотя мсье Адамсу, — он посмотрел на младшего парламентёра, — не следует нас пугать. Помните об ирокезах, господа колонисты, — теперь только французские штыки смогут оградить вас от их томагавков.
Джон Адамс хотел было возразить, но встретился взглядом с господином советником и осёкся, удивлённо приподняв брови. Маркиз де Сен-Веран молчал, не слишком скрывая своё раздражение.
— Ваши условия разумны, — повторил Бюжо, — и соответствуют рыцарским нормам ведения войн. Резни не будет, господа парламентёры: ни один ирокез не появится на улицах Бастони. С момента подписания акта все земли бывшей Плимутской колонии переходят под юрисдикцию его величества Людовика XV, короля Франции; французский язык станет здесь официальным языком. И мы надеемся, что на этих землях будут царить мир, спокойствие и процветание. Во имя нашего будущего, — добавил он с какой-то странной интонацией, вновь встретившись взглядом с Адамсом. — А если кто-то из уважаемых людей бывших английских колоний пожелает принять посильное участие в управлении этой областью Новой Франции, будучи назначенным — с нашего одобрения, разумеется, — на официальный пост, это будет только приветствоваться.
— Будем считать, что предварительная договорённость нами достигнута, — с видимым облегчением произнёс Франклин, разворачивая приготовленные бумаги, — остаётся уточнить детали. Не будем терять времени, ведь время — деньги.[29]
Луи-Жозеф де Монткальм-Гозон углубился в изучение документов, а советник Бюжо и Джон Адамс ещё раз обменялись взглядами.
«Надеюсь, у тебя хватит ума попасть в число тех, кто «пожелает принять посильное участие в управлении» новыми землями его величества Людовика XV, — подумал Бюжо, — за «нашим одобрением» дело не станет. Короли приходят и уходят, а мы — мы остаёмся».
«У меня есть шансы оказаться в числе «одобренных кандидатур», — подумал Адамс. — А имя — моё имя легко можно сменить на Жан Адамо, какая разница? Противостояние наций закончилось, а религиозное противостояние мы выиграем — французы-католики бесследно растворятся в массе английских пуритан и французов-гугенотов. И лет через двадцать…»
Люди Круга умели находить общий язык…
* * *1762 год
На улицах Нувель Орлеана бушевал праздничный карнавал. Разноязыкий город, родившийся полвека назад из слившихся посёлков, рассыпанных вдоль берегов Миссисипи, праздновал свой день рождения и одновременно — окончание колониальной войны. Где-то там, далеко, за морями, в Европе, Азии и Африке, война ещё продолжалась, но в Северную Америку уже пришёл мир. И горожане всех цветов и оттенков кожи — французы, испанцы, индейцы, негры, метисы, квартероны, — веселились бурно и самозабвенно, опьяняясь вином, музыкой, улыбками женщин и ощущением радости жизни.
Французские земли — земли Новой Франции, — осенённые королевскими лилиями, простирались теперь от скал Ньюфаундленда на севере до границ испанских владений на юге и от побережья Атлантики на востоке до великих прерий на западе. И ждала своей участи прилепившаяся к телу материка испанская Флорида: времена конкистадоров канули в Лету, и только союзный договор Испании с королём Людовиком XV спасал Флориду от захвата её французами — пока ещё спасал.
В Новой Франции проживало больше трёх миллионов человек, и многие из них уже называли себя американцами. И все они — и приехавшие недавно, и местные уроженцы, — были полны кипучей энергии: той, что позволила им сорваться со своих насиженных мест и отправиться в далёкие края навстречу неизведанному. Они жили, сеяли, строили, торговали, воевали, богатели, рожали детей и надеялись, что дети будут жить лучше своих родителей. Разделённые границами колоний великих держав, американцы полтора века смотрели друг на друга с опаской, не выпуская из рук карабинов, но теперь этих границ больше не было: осталась только общность судеб.
И мало-помалу — вроде бы сама по себе — складывалась в общем сознании всех этих людей крамольная мысль: а так ли уж нужна нам теперь жёсткая рука далёкой метрополии?
ГЛАВА ПЯТАЯ. ПРОКЛЯТЫЕ БУНТОВЩИКИ
1770 год
«Нас предали, — с горечью думал Дик Шейс, сжимая в руках разряженный мушкет. — О, если бы эта двуличная лиса Жан Адамо, как он себя теперь называет, оказался бы от меня на расстоянии ружейного выстрела, я не пожалел бы для него последнего заряда… Он нас всех обманул — никто не пришёл на помощь Бастони, и уже не придёт: поздно…».
Возвращения губернатора Бастони, которую большинство её жителей по старинке всё ещё называло Бостоном, ждали с нетерпением. Жан Адамо отправился в бывшую Виргинию (в Пэи-де-Фам,[30] как говорили французы, намекая, что после вторжения отрядов канадских волонтёров генерала Конрекура девственностью там и не пахнет) за помощью восставшему Массачусетсу. На Адамо возлагали большие надежды, однако Шейс принадлежал к числу тех немногих, которые сомневались в успехе миссии мсье губернатора. Дик Шейс знал, что виргинцы не имели особых оснований быть недовольными правлением французов: местные лендлорды сохранили свои дома и поместья, а то, что они теперь ругаются не по-английски, а по-французски — какая разница? Саксы в своё время тоже побрыкались, да и смирились с правлением норманнов, как только поняли, что привилегии и родовые замки остались при них. Да и виргинки, по слухам, не сильно жаловались на поведение французских гренадёр: насилий не было, а что через отведённый природой срок в Пэи-де-Фам родилось множество младенцев, так Господь для того и разделил род людской на мужчин и женщин (которые к тому же во все времена питали слабость к победителям). А теперь Дик уже не сомневался — в том, что помощь не придёт: бывшие враги договорились между собой. Да и как можно было сомневаться, если осаждённые уже знали — об этом было прямо сказано в ультиматуме — их, как бунтовщиков, ждёт участь «кабальных слуг», белых рабов на табачных плантациях Юга (вероятно, господам плантаторам не хватало негров, или же они просто хотели получить лишние рабочие руки бесплатно).
