Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда
тыльной стороной ладони по мокрому лицу. Мокрому как от слез, так и от капающей с листьев воды. — Моих сыновей завтра повесят. У городских ворот уже возвели помост с виселицами, и все ноттингемцы придут завтра смотреть на казнь!..
Робин Локсли щелчком сбил гусеницу на траву, Тук возвел очи горе и принялся перебирать четки. Хемлок впервые видела беспутного монаха за подобным занятием — наверняка он отобрал четки у какого-нибудь своего собрата, шедшего через Шервудский лес. Маленький Джон неловко передернул могучими плечами, Дик Бентли по-крысиному ощерил зубы, Дикон ссутулился и повернулся к женщине спиной. Кеннет Беспалый хмуро смотрел на верхушки вязов, то и дело, поглаживая искалеченную руку — она, должно быть, дьявольски ныла в такой знобящий день.
Все разбойники молчали. И их молчание походило на долгие предсмертные судороги висельника.
Надежда погасла в глазах вдовы, в них полыхнула ярость.
— Вы спасете моих мальчиков — всех троих! — резкий голос женщины заставил встрепенуться какую-то пичугу в листве. — Вы не позволите палачу затянуть веревки на их шеях!
Локсли наконец поднял голову и посмотрел вдове в глаза.
— Да ты в своем уме, добрая женщина? — казалось, йоркширец не знал, что делать — засмеяться, выругаться или просто повернуться и нырнуть в зеленый омут леса. — Ты хочешь, чтобы мы вошли в Ноттингем, перебили наемников Моллара, ворвались в тюрьму, перерезали стражу шерифа и освободили твоих парней? Разве ты видишь здесь армию вооруженных до зубов рыцарей? — он обвел рукой шестерых нахохлившихся рядом с ним людей, каждый из которых явно хотел бы сейчас очутиться в каком-нибудь другом месте. — А может, нам заодно взять Иерусалим? А на обратном пути освободить короля Ричарда из темницы?..
— Если бы король Ричард был сейчас в Англии, Локсли, — голос вдовы Хемлок стал похож на скрип расщепленного дерева в дурную ночь, — ты забился бы в самую глубокую нору в этом лесу! Но король скоро вернется, и тогда вам несдобровать! Да, ты достаточно повеселился, йоркширец! Если ты и твои голодранцы не спасете Тома, Билла и Вольфа, вы сами кончите в петле, клянусь могилой моего отца! Никто в нашей округе больше не даст вам ни хлеба, ни эля, ни крова... А когда стражники и наемники начнут за вами настоящую охоту, уж я позабочусь, чтобы весь Руттерфорд, и Блидворс, и Папплвик, и Лакстон, и Менсфилд, и Эдвинстоун поучаствовали в травле! Да, клянусь Христом, который умер на кресте, никакие распроклятые лесные захоронки вас не спасут!
Еще никогда дубы Шервуда не слышали таких испепеляющих проклятий, какими вдова увенчала свои угрозы. Недаром ее покойный муж, бочар Хемлок, слыл первым богохульником Руттерфорда!
— Попридержи язык, ты... — Вилл Статли шагнул было к изрыгающей брань женщине, но замер под останавливающим взглядом Локсли.
Вдова Хемлок напоследок плюнула под ноги главарю разбойничьей шайки и, не оглядываясь, зашагала прочь от Лисьего Яра.
Она и сама не знала, зачем сюда явилась. На что надеялась, чего ждала? Но... Все ее молитвы Пресвятой Деве, все попытки упросить настоятеля церкви Святой Марии заступиться за сыновей перед шерифом, все мольбы позволить обратиться в королевский лондонский суд — ничего не помогло. И ее последней надеждой оставался шервудский разбойник, который, по слухам, был так же изворотлив, как и удачлив, и так же бесстрашен, как милостив к беднякам...
Теперь вдова убедилась в бредовости слухов о его чудесной помощи бедным и отчаявшимся людям. И, плетясь, нога за ногу под мелкими брызгами, сыплющимися с деревьев, она чувствовала себя не только отчаявшейся, но и пустой, как разбитый кувшин. Как будто аутло Шервуда ограбили ее до нитки, отобрав то, что было куда ценней всех сокровищ Константинополя и Иерусалима. Но что именно у нее только что отняли в придачу к последней надежде — вдова бочара и сама не могла бы сказать.
Странно... Невероятно. Просто невозможно! Неужели что-то могло иметь чуть ли не меньшую цену, чем жизнь ее сыновей?
— Как эта баба сумела нас отыскать? — проворчал Вилл Статли, стряхивая брызги с капюшона. И тут же сам ответил на свой вопрос: — Держу пари, запомнила тропинку, по которой Тук и ее сыновья притащили нам четыре бочонка эля в день праздника епископа
Голии. Говорил же я, не надо было брать ее с собой! Эти женщины всегда все примечают и ложатся потом на след не хуже натасканного алана[17]...
— Не поминай мое имя всуе, — проворчал Аллан-э-Дэйл, прикрывая плащом свою арфу.
Разбойники брели сквозь заросли стрелолиста между дубами, и это было все равно, что переходить вброд ручей, потому что кое-где мокрая трава поднималась выше колена.
Брат Тук чихнул, звучно высморкался в два пальца и не менее звучно произнес:
— Да, угрозы почтенной вдовы не менее забористы, чем ее эль. К тому же — увы! — то были вовсе не пустые угрозы!
— Испугался визга спятившей старой чертовки? — обернулся к фриару Статли. — Боишься, что она и впрямь спустит на нас всех деревенских собак?
— Думаю, именно так она и поступит. Flamma fumo est proxima, где дым, там и огонь, братия мои!
— Провались ты в тартарары со своей латынью! — огрызнулся Дик Бентли. Четыре дня дождей не укротили ехидного характера бывшего вора, напротив, сделали его еще более ядовитым. — В такую собачью погоду самое время слушать латинскую заумь! Может, пропоешь еще парочку псалмов, если совсем перетрусил? Хха! А я знаю, чего ты боишься! Боишься, что не видать тебе больше эля вдовы Хемлок, лучшего пойла во всей округе!
— Я всегда смогу отыскать отличный эль в какой угодно округе, — возразил Тук. — Христианский мир велик, и, слава Господу, в нем повсюду ценят бодрящую влагу, — вагант тщетно попытался подобрать грязную мокрую полу рясы. — Да, бодрящую и вдохновляющую влагу, а не ту, от которой приключаются лихорадка, насморк и ревматизм. Несомненно, где-то существуют благословенные места, где по пятам монахов не рыщут злокорыстные стражники, где в спину служителям Господа не стреляют одержимые жаждой крови лесники, где еда не удирает от едоков со всех ног и где самая невинная прогулка в ближайшую деревню для удовлетворения скромнейших нужд не грозит обернуться для смиренного монаха скорой встречей с палачом...
— Ну, все, фриара повело на велеречие! — фыркнул Дик. — Сейчас он заболтает нас до смерти!
Зато Джон что-то совсем примолк. Эй, скажи что-нибудь! — Бентли ткнул в спину широкоплечего великана, который с самого рассвета не проронил ни слова.
Джон и раньше не был болтуном, но в последние дни на него, похоже, напала великая хандра. Теперь он открывал рот только для того, чтобы огрызнуться или выругаться — чаще всего на своем диковинном языке, которого не понимал даже Тук, свободно владевший дюжиной чужеземных наречий. И сейчас верзила как будто вовсе не услышал Дика.
За Маленького Джона жизнерадостно ответил Локсли:
— Оставь его, он все еще тоскует по своим штанам! Разве за несколько дней переживешь такую тяжелую потерю?
Вот теперь Джон резко обернулся и наградил йоркширца убийственным взглядом.
— Я бы их не потерял, если бы ты не затеял ту гонку через терновник!
— По нашему следу шли пять лесников и свора собак, так чего же ты от меня ждал? Чтобы я важно шествовал по Королевскому Пути? — возразил Робин. — Я просто не понимаю, чем ты так недоволен, Малютка! Царапины на шкуре заживут, зато ты, наконец, получил нормальную одежду вместо своих прежних смешных лохмотьев... А ведь Ури нелегко было подобрать шоссы по твоему размеру, да и мне они обошлись на два пенни дороже, чем следовало бы! Но разве я дождался благодарности? Нет, куда там! Который день слышу от тебя только попреки, жалобы и нытье!
Джон открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг совсем рядом раздался резкий вибрирующий визг, и из травяных зарослей выскочил черный, очень раздраженный подсвинок.
Брат Тук уловил краем глаза промельк черного тела справа и с криком: «Кабан!» шарахнулся в сторону. К несчастью, как раз в той стороне вышагивал по травянистому краю глубокой канавы Кеннет Беспалый, и фриар врезался в него. Кеннет вцепился в монаха, не удержался на ногах, и оба они покатились по склону, вопя и ругаясь на два голоса.
Остальные стрелки среагировали на случившееся одним биением сердца позже: при возгласе «Кабан!» Дикон и Аллан рванули к ближайшему дереву, а Вилл с Робином схватились за луки, забыв, что из-за мокрой погоды не натянули тетиву. Подсвинок же, довольный сумятицей, которую ему удалось внести в ряды двуногих, с диким хрюканьем ринулся в атаку.
Джон каким-то чудом сумел увернуться от несущихся на него полутораста фунтов свинины и приложил палкой по черному крутому боку. Удар был так силен, что хряк прокатился по мокрой траве с разрывающим барабанные перепонки визгом, врезался в ноги Виллу и послал того в бывший римский ров, навстречу карабкающимся вверх Туку и Кеннету. Сам подсвинок отчаянно барахтался, пытаясь встать, но его попытки привели лишь к тому, что он тоже перевалился через край.
