Борис Орлов - Начало великих свершений
– Подполковник Соколов по Вашему приказанию прибыл.
Рядом рапортует Суворин. Я не смотрю в его сторону, но и так могу сказать: соратник цветет, как майская роза. Чувствует, что сейчас изольются потоком награды и чины.
Джихархан, склонив голову, смотрит на меня, словно видит впервые в жизни. Затем, скучным канцелярским голосом сообщает, что согласно решению Великого Хурала (Тут его голос неожиданно крепнет и звучит как орган в консерватории.) я награжден Большой Звездой Монголии, с вручением мне соответствующих грамот, регалий и денежных выплат. Вот это да! Действительно, не забыл меня господин фельдмаршал! Четко рублю "Служу делу Союза!", а сам все пытаюсь сообразить: как же это Джихархану удалось пробить такое награждение, если по статуту, этим орденом награждают только высших офицеров.
После этого награждение "Николаем Чудотворцем" первой степени, которое производит Малиновский, уже не так впечатляет. На кителе под расстегнутым комбинезоном переливается своими пятью десятками бриллиантов Большая Звезда, а это кое-чего да стоит. В самой Монголии награжденных этим орденочком четырнадцать человек, да в России – человек семь, да в Германии – один, кажется. Если мне не изменяет память, то наградная выплата за него 200 000 тугриков, а это – 50 000 рублей, отдай и не греши! Кстати, по "Черному Колюне" тоже полагается не мало. Да, если бы еще отпуск после такого, то провести его получится весело!
Мои мечты прерываются громким докладом:
– Залегли, господин фельдмаршал, залегли и не встают. Еще чуть-чуть – и покатятся назад!
Так, это не весело. Где-то залегли наши мотострелки или кавалеристы. Их прижали пулеметами, и, наверняка, уже накрывают минометами и артиллерией. Это плохо. Если сейчас не пошлют подкрепления и не подавят авиацией пулеметы и артиллерию, пехота поползет назад, а потом и побежит…
Ага, это на выходе из сеттльмента. Помню я это поганое местечко, там еще широкая такая площадь – не площадь, поле – не поле…
– Вот что, соратник, придется тебе с отдыхом повременить… – Голос генерал-лейтенанта Малиновского бесцеремонно врывается в мои "стратегические" рассуждения. – Других резервов у нас под рукой нет, так что давай, собирай своих бойцов и в последний раз сходи, подними этих…
В город, в атаку? В этот ад?!
– Господин генерал-лейтенант, нас выводили в тыл, поэтому у нас практически нет боеприпасов…
– Сколько есть?
– У кого семь, у кого восемь снарядов на ствол. Патронов – по сотне на пулемет.
Он мрачнеет, долго молчит, а потом произносит:
– Понимаешь, надо. Других все равно нет, а вы хоть прикроете броней.
Да все я понимаю.
– Я знаю, что посылаю тебя только что не на верную смерть, но, – Малиновский берет меня за руку и пристально смотрит в глаза, – но ты ведь везучий, я ж помню. Тебя ж два раза, считай, хоронили…
– Слушаюсь, – я вскидываю руку к шлемофону, и, уже повернувшись к выходу, позволяю себе мелкую дерзость, – Бог – Троицу любит?
Выхожу я четким строевым шагом, унося на своей спине последнее пожелание Родиона Яковлевича: "Вернись сам, соратник!"
На улице у танков стоят мои ребята. Смотрят радостно: Суворин выкатился из штаба с новеньким "Владимиром" на груди и рассказал, что меня награждают. Теперь все ждут обмывания…
– Полк, становись.
Они встают возле машин, и все еще ждут чуда.
– Ребята, – голос предательски срывается, – братцы. На выходе из сеттльмента залегла пехота. Надо идти поднимать, потому, что если они покатятся назад, то можно потерять даже то, что уже заняли. А тогда – вся операция была бессмысленной. Вот так вот, соратники.
Я вижу их враз помрачневшие лица. Кто-то тихо произносит:
– На верную погибель идти…
– Да, черт побери, да! На смерть идти придется и атаковать мы будем сами, без чьей-либо помощи… Тем более что боекомплект нам не пополнят. Но идти надо. Все, что я могу пообещать – всех выживших представлю к "Георгию". Парни, я в вас верю!
Я уже поворачиваюсь к своей "тридцатке", как вдруг Суворин низким, охрипшим голосом затягивает песню 25-го года:
Вставай, страна огромная!Вставай на смертный бой!С жидовской силой темною,С проклятою ордой!Пусть ярость благороднаяВскипает как волна!Идет война народная,Священная война!
Кто-то подхватывает, и мы расходимся к танкам под чеканные слова:
Гнилой жидовской нечистиЗагоним пулю в лоб!Отребью человечестваСколотим крепкий гроб!Пусть ярость благороднаяВскипает как волна!Идет война народная,Священная война!
Наши танки идут вперед. Поскорее проскочить сеттльмент насквозь и поднять эту клятую "пехтуру", этих "топтунов", чтоб им "на том свете галушкой подавиться", как любит выражаться Пивень. Мы проносимся через остатки окраинных улиц, мимо разбитых, точно раздавленных великанским сапогом домов. Вот гаубичная батарея, у которой имеет смысл остановится и немного разобраться в обстановке. Высовываюсь из люка:
– Кто командир?
Подходит невысокий штабс-капитан:
– Штабс-капитан Берг.
– Подполковник Соколов. Соратник, кто командует атакой из сеттльмента?
– Полковник Дегтярев и генерал Приколо. Они на НП, вон там, – артиллерист показывает рукой. Только на танке туда лучше не соваться.
– Связь с ними есть?
– Да.
– Штабс-капитан, свяжитесь с полковником (Стану я связываться с итальяшками, как же. Да я по Испании их помню!) и скажите ему, что через пять минут мы поддержим его пехоту броней. Пусть поднимает всех, кто у него остался и идет за нами.
Берг козыряет и бежит к телефону. Ну, пора и нам…
– Я – Ворон. "Коробочки", идем в три линии. Первая линия – Суворин, вторая – я, третья – Фок. Вопросы?
Молчание.
– Ну, братцы, с Богом! Вернитесь сами!
Нашего появления макаки не ожидали. Мы идем медленно, стараясь не передавить своих. Но уже после первых танков я вижу, как начинают подниматься солдаты, вжимавшиеся до этого в землю-матушку. Так, а вон и пулеметное гнездо.
– Стой! Михаэль, сделаешь его с одного выстрела?
– Так точно, господин подполковник!
– Давай!
Айзенштайн наводит орудие. Б-А-А-У-М! Есть! Попал, родненький!
Дальше, дальше, дальше. С той стороны бросается к танкам группа людей с бамбуковыми шестами в руках. Смертники. Их поливают из пулеметов, но до двух танков они все же добегают. Встают огненные столбы взрывов. Отъездились, соратники.
– Вперед, ребята! Берегись смертников!
Подойдем чуть-чуть ближе, еще ближе. Вот он, ДОТ на две амбразуры. Айзенштайн долго целится… Выстрел и одновременно "тридцатка" содрогается от страшного удара. В нас попали! Тут же мой мехвод Рогатин басит:
– Господин подполковник, гусеницу сняли!
– Ну так чини, быстро!
А вот так мы не договаривались. К нашей машине бегут, торопясь и спотыкаясь… Так, теперь понятно, почему здесь пехота залегла.
– Внимание всем! Внимание всем! "Томми"! "Томми"!
К нам бегут гурки. Ну, держитесь, суки гималайские!
Я выпрыгиваю наружу и стреляю в ближайшего из своего "Лахти". Рядом Пивень лупит от пуза как из шланга из ППД. Что, милые, не нравится? Как там ваши ножички-то, кукри, кажись? Против пули не помогает, правда? Из башни Айзенштайн поддерживает нас из пулемета. Э-эх! Это кто ж мне на спину спрыгнул?! Горло сдавили твердые пальцы, а другая рука тянется к глазам… Еле-еле удается завести руку с пистолетом за спину. Выстрел. Слава Перуну, руки ослабли. Ну, и куда ты со своим ножом лезешь? А если я тебе ногой в то место, которым ты маленьких гурчиков делаешь? Оп! А теперь – рукояткой пистолета по темечку. Хрустнуло и чмокнуло что-то. Эй, Пивень, сзади! Н-на! Что? Какая Мадонна? А, союзник… извини, родной, кто ж видел, что ты – итальянец? Ну вставай, вставай, а то на снегу простынешь… Ну-ну, без фамильярностей… Хех!… Больно то как!… С трудом разгибаюсь и еле успеваю отшатнуться. Перед глазами свистит широкое лезвие. Выстрел… Кто это визжит? Рогатин? Он пытается отбиться от троих гурков, отмахиваясь стальной выбивалкой, и визжит дурным бабьим голосом, совершенно неожиданным для этого крепыша. Братцы, на помощь! Мы ж одни не управимся! Откуда-то сбоку выныривают мотострелки в коротких ватниках. Трещат очереди ППЛ и гурки откатываются. Ну что, тебе, союзник? Ну, я ж извинился, хотя тоже смотреть надо, куда лезешь. А если б я не кулаком, а пистолетом тебя саданул?
– Grazia, segnore colonele.
Постой-постой, а форма-то у тебя… Черт возьми, это я что ж генералу Приколо наподдал? Господи, он хоть по-немецки понимает?
– Синьор генерал, прошу прощения за … э-э… неаккуратность…
Тут бой разъединяет нас, а через пять минут Рогатин рапортует, что гусеница в порядке. Тут же залезаем в танк, и обнаруживаем, что у нас надрывается радио.
