Марик Лернер - Другая страна
— А ты не спрашивай, заставляй. У нас, одно время, сильно умные врачи обнаружили специфическую болезнь у европейских евреев — камни в почках. В несколько раз чаше, чем у африканских и азиатских. Потом оказалось, что просто надо больше пить. У молодого поколения таких проблем нет, во всяком случае, не больше чем у остальных. Я после этого к врачебным рекомендациям с большим подозрением отношусь. Лучше послушать местных безграмотных феллахов, у них эти рекомендации жизнью выработаны.
Ладно, возвращаясь к нашим баранам... Мой тезка ведь совсем не дурак, здешние расклады прекрасно понимает. Кроме Вольфа, ему еще кто-то докладывает о местных делах, никак не могу вычислить, — с досадой сказал Ицхак. — Так что он имеет независимый источник и меня обязательно проведать, по старой памяти заходит, поговорить и послушать. Мне еще и поэтому жалуются, через меня иногда помогает. По жизни-то он не вредный, обязательно что-нибудь притащит, вроде как починить, знает, что так просто подарков не возьму. Так что расспросил он меня, кто ты, что ты. Сам понимаешь, и Хава вечно на мозги капает, и из-за такой ерунды с Эльдадом цепляться не хочет.
— А это еще кто такой? — с интересом спросил я.
— Ой, вэй, сколько в тебе еще наивности, — демонстративно застонал он хватаясь за голову. — Ты что, до сих пор не знаешь, что министры у нас политические назначенцы, речи говорят, а заместители у них занимаются делом. У министра обороны Бегина заместитель Исраэль Эльдад. А Дейч его человек, только не ляпни ему, что это я сказал. Еще с тех пор, как мы на пару оружие воровали, он эту тему не выносит.
— Так, так, — поощрительно сказал я. — Израиль в моих глазах стремительно сжимается, теряя ореол романтизма. Кибуцник-анархист на пару с замминистра-ревизионистом воруют оружие со складов. Кого-нибудь, из религиозных партий с вами не было?
— Я тебе позже расскажу подробности, ты сейчас меня с мысли не сбивай, — сердито ответил Ицхак. — Так что дал я тебе самую лучшую характеристику. Профессионал, орденами награжден, 2 года с фронта не вылезал. Тебе что бейтаровцы, что лейбористы — никакой разницы, желаешь карьеру сделать, а то очень обидно из комбатов во взводные и самое главное комсомолец, причем не из фанатиков, понимаешь про наши специфические национальные проблемы. А ко мне исключительно трепаться по-русски ходишь, а то достали всякие Абутбули.
Я молча качался на табуретке.
— Вот сломаешь, заставлю самого чинить, — пригрозил он. — Ты чем-то недоволен? Вроде ничего и не соврал, а как ты сюда заехал, он и без меня прекрасно знает. Об этом в нашей армии только собаки не в курсе.
— Неприятно как-то я выгляжу, в твоем пересказе.
— Ну уж, как смог, так и сказал. Ваши официальные характеристики тоже не больно красивые.
— Можно подумать ты читал наши армейские документы.
— А читал, — злорадно ответил он. — В Испании. Большую занудность только у израильских бюрократов найти можно. Потом, — отмахнулся он от меня. — Дай, наконец, закончить. Я в высоких сферах давно не вращаюсь, но навыки еще не все растерял. Ничего он прямо не сказал, но разменяют тебя.
— Это, в каком смысле?
— А на повышение сплавят. С неудобными так иногда поступают. Выгонять, скандал будет, вонь до небес. А если повышать, то вроде бы жаловаться не на что. Зато отсюда уберут. А биография у тебя как раз под это дело, практически партийный попутчик, но совсем по другому ведомству. Все при своем интересе остаются. Дейч получит что хочет, и Хава будет довольна. А если что, он тебе не постесняется напомнить, что это от него повышение зависело.
— Наверное, я действительно, тупой, — с тоской сообщил я. — Какой отношение имеет министр строительства к назначениям в армии?!
— Никакого, — терпеливо ответил он. — Тут все идет по принципу ты мне — я тебе. Я проголосую за необходимое тебе решение, а ты — за нужное мне. А лейтенант Томский, так, попутный вопрос. Можно из вредности шум поднять, а можно все решить втихую, каждый вроде уступает, а на самом деле все в выигрыше.
— Так, — сказал он, разглядывая меня. — Похоже, на сегодня, с тебя хватит. — Это дело надо переварить, и для этого надобно выпить. Тем более и повод такой замечательный. Победа над Гитлером, пусть ему не будет покоя и на том свете, не каждый день бывает. Он разлил в кружки прозрачную жидкость из десятилитровой канистры, стоящей в углу. — За Победу и пусть все наши враги сдохнут, как этот сдох!
Мы дружно выпили.
— Слушай, — спросил я изумленно. — Это что такое? Не фабричное, и не самогон. А лучше продажной.
— Собственное производство, — гордо ответил Ицхак. — Двойная перегонка, фильтрация, в продажу не поступает. Цени! На вот, закусывай, — протянул он мне печеную картошку. — Больше все равно ничего нет. На кухне нельзя брать что-нибудь для себя, даже холодной воды. Это мы сделали вполне сознательно, или едят все, или никто. Не знаю, бывают ли желающие, но при мне нарушителей не ловили. Теперь иногда думаю, что мы с этим делом перемудрили. Девки ненавидят работу на кухне. Это для них страшно унизительно именно потому, что это более легкая работа. Не надо охранять по ночам поселок, а утром идти на тяжелую работу — строить, собирать урожай или махать тяпкой в огороде. Для них это вроде попытки признать женщин слабыми и не полноценными, поставить мужчину выше по положению и нет для наших кибуцниц ужасней наказания, чем послать на кухню. А в результате и едим одно и тоже, не сильно умело сваренное. Это не только у нас. Это везде так.
— Слушай, а ты и Изю знаешь? — с интересом спросил я.
— Ты про своего комбата? Он из другой алии, уже после образования государства приехал. Но, — Ицхак усмехнулся, — естественно я его знаю. Я ж тебе говорил, что у Меера в батальоне служил, он тоже. Ты не смотри, что он вечно скалится, он мужик железный, когда надо его с места не сдвинешь, и за своих людей горой стоит. У него еще то семейство... Когда вместе собираются — крик стоит до небес. Смотри, когда эмигрант приезжает, у него, обычно, две реакции. Причем, очень много зависит от того, чего он добиться смог. Или он все вокруг проклинает, или такой большой патриот, что испугаться можно. Потом, через несколько лет, люди привыкают и это сглаживается. Но молодые очень часто в крайности ударяются.
Так у него дочка замужем за очень религиозным йеменитом, он в жизни у них в доме в рот ничего не возьмет, куча детей. Один сын, лейборист, обожающий Сталина, женился на йекит. Ну, на репатриантке из Германии, — пояснил он на мой недоуменный взгляд. — У этой все должно быть чисто, наглажено и во всем порядок, но ей подавай сионизм без социализма. Двое детей замечательно воспитанные, но появились по строгому расписанию. Ты что еще про немецких евреев анекдотов не слышал? Про то, как на стройке передают друг другу кирпич: » Бите, господин Вайс» — «Данке шен, господин Шульц». Про них говорят, что если с парохода спустился и в руках скрипки нет, значит доктор или юрист.
А второй, вообще, состоит в «Кооперации и братстве». Есть такая партия, абсолютно без политических взглядов, им подавай свободу в экономике. Перед войной нашел себе китаянку, папа харбинский еврей, глаза такие узкие, — он показал какие. — Сам Изя, кому хочешь, за Жаботинского в глаз даст. Одна несчастная Фаина бегает между ними и с каждым соглашается. Ты вот знаешь разницу между сефардской и ашкеназской мамой?
— А есть разница? Я всегда думал, что еврейская мама ничем не отличается от другой.
— Есть. У сефардской, каждую субботу дети собираются и дружно кушают, ласково кивая друг другу, хотя за дверью вечно орут и ругаются. Она, перед этим, всю неделю готовится, варит-парит, моет. Если денег нет, займет. А ашкеназская, всю жизнь, копит для детей на учебу. Вот, что лучше, честное слово, не знаю.
— А я вот не понимаю, да на самом деле меня просто бесит, это ваше общее воспитание. Убеждение кибуцников, что в общем коллективе им будет лучше, чем с родителями. Мать и отца никто не заменит. Я то знаю, что такое жить без мужчины в семье, когда мать с утра до вечера на работе. Самостоятельность это воспитывает, что правда, то правда. Но ведь так хочется иметь самого лучшего и самого умелого, чтобы хвастаться перед окружающими. Это не говоря уж о простой ласке.
— Это, — после паузы, сказал Ицхак, — палка о двух концах. С одной стороны, вырастут они в большом коллективе, с одинаковыми интересами и правильным воспитанием. Другому взяться не откуда. А с другой стороны, ты прав. Родителей никто не заменит. Только когда все это начиналось, ничего тут вообще не было. Ни деревьев, ни травы, ни домов, ни воды. Тем более не было огородов — один сплошной песок. Поставили забор, вышку и несколько палаток. Летом в них дышать было не возможно от жары, а осенью и зимой постоянно заливало. Если бы женщины сидели с детьми, так бы до сих пор и жили. А, задним числом, выдумали про равноправие и прочие глупости. Просто нужны были рабочие руки...
