Марик Лернер - Другая страна
О Победе узнали, вернувшись с очередного маршрута. Я собрал всех, в первый раз за все время надел ордена. Сидели молча за накрытым столом. В центре пять бутылок водки. На каждого пришлось граммов по сто. Ждали, что я скажу.
— За тех, кто умер, чтобы мы жили, — сказал я и выпил.
Никто не спал, люди праздновали. Со стороны кибуца доносились женские радостные визги и время от времени стрельба. А у меня на душе было муторно. Умом я и раньше понимал, что возврата нет. Скорее всего, я записан дезертиром. Теперь война кончилась. В лагерь мне совершенно не хочется, наслушался я от своих солдат, что это за место. Хорошо еще, что никого у меня там, в СССР, не осталось.
Мои ребята запалили здоровенный костер и тоже устроили шумное веселье. Я устроился на ступеньках у входа в барак и наблюдал, как, прикрывая спинами, они передавали друг другу бутылки. Наверное, думают, что я не замечаю. Наивные, не всегда нужно реагировать, даже если видишь. Иногда, бывают случаи, когда надо дать возможность вздохнуть свободно. Тут попытался запеть Дов. У него не было ни слуха, ни голоса, но огромное желание исполнить погромче. Только совместными усилиями его удалось заткнуть. После спора запели хором. Я не в первый раз такое слышу, по радио часто передают, и не могу понять, как к этому относиться, мелодия знакомая, какая-нибудь «Катюша» или «Синий платочек», слова ивритские. Иногда совпадает, иногда ничего общего. Вот «Жди меня», Симонова, один-в один, а мне не нравится. Нельзя стихи правильно перевести, совсем по-другому звучат, хотя это дошло до меня гораздо позже. Чтобы это понять надо говорить свободно на обеих языках. Потом завели воинственные марши — «От Дана до Беер-Шевы», «Тебя я не забуду», «Верь, наступит день». Это по радио регулярно гоняли и даже я умудрился выучить.
Рядом села Анна.
— Скажи, почему ты так относишься, к нам, девушкам. Я знаю, что Юдифь, Нина и Марьям не могут, вытянуть физически то, что требуется, но я и остальные?
— А что, это так заметно?
— Мне — да.
— В тылах, как медики, машинистки, повара, связистки, зенитчицы, технический персонал женщины очень полезны. Но на переднем крае женщины находиться не должны. Ты просто не знаешь что такое настоящая война. Грязь, пот, вши — это не для женщин. Но самое страшное даже не быть убитым. Страшно, когда осколок в живот и никогда больше не родишь. Мужчина-инвалид — это не сильно красиво, но женщина без ноги никогда не выйдет замуж. А самое плохое — попасть в плен. Ты не представляешь, что в таких случаях бывает.
У костра кто-то достаточно громко сообщил, что они то еще повоюют. Арабы никуда не денутся. Голос был изрядно поддатый. Вроде всего 3 бутылки на 30 человек уговорили. Совсем еще дети. Или я все-таки, не все видел? А, сегодня можно. Потом, все равно, все с потом выйдет. А пока нечего здесь торчать, может начаться стадия, когда им захочется про войну послушать. Я такие вещи не люблю. Кто много треплется, тот ее, скорее всего, вблизи не видел. У каждого свои воспоминания и мне ни с кем этим делиться не хочется, а тут даже смерть другая. Трупы на жаре долго не лежат и вздуваются. А в пустыне, говорят, наоборот, ссыхаются в мумии. Неудивительно, что и евреи, и арабы стараются хоронить на следующий день.
— Извини, Анна. Скажи всем, завтра выходной кроме караула. Я пошел в мастерскую.
— Это хорошо, что ты пришел, — сказал Ицхак. — вот это тебе знакомо? — спросил он, кивая на разложенные, на верстаке детали.
Я посмотрел внимательно.
— И что особенного? МП-43. Штурмгевер. У эсэсовцев в конце войны такие были. Прицельность паршивая, патроны какие то не стандартные, не достать. Рукоятка, правда, удобная. Мы такие даже не подбирали.
— Ты ничего не понимаешь, — сказал он и постучал твердым, грязным пальцем меня по лбу. — Учись думать не только о том, что у тебя под носом. Мы сейчас имеем или американский Гаранд, или собственный Узи. Автомат Карми так большими сериями и не выпустили, слишком много недостатков. Стены — это вообще штамповка военного времени. Все остальное мелкими партиями. Война кончилась, ленд-лиз тоже. Узи хорош разве что пастухов пугать, трещит, как трактор, и толком не прицелишься, зато в танке места мало занимает. А покупать новые винтовки у американцев — сильно накладно будет.
Теперь смотрим на эту вещь, — он любовно погладил автомат. — Магазин большего объема, Дальность не хуже чем у винтовки, может стрелять очередями. Никакие немцы с нас ничего не получат, не хватало еще лицензии, у этих скотов покупать. Надо кое-что переделать. Затвор мне не нравится, калибр тоже не подходящий. Переключатель режима стрельбы лучше сделать слева. Тогда можно заряжать, не убирая правой руки со спускового крючка. Стрелянная гильза, тоже должна лететь вправо, чтобы себе же за шиворот не получить. Если сделать, как следует, будет у нас собственная винтовка.
— А патронный и пороховой заводы ты уже построил? — скептически спросил я.
— Всему свое время, — задумчиво сказал он. — Чтоб ты знал, есть в Израиле свое производство патронов, Таасия много чего выпускает и по лицензии и свои разработки — минометы малого и среднего калибра, боеприпасы, мины и взрывчатку. Еще в 1938 г. наши купили оборудование для производства боеприпасов и оружейные технологические линии. А в войну мы не только себя обеспечивали, но и по обратному ленд-лизу американцам поставляли.
Я, собственно, о чем рассказать хотел? Тут, пока тебя не было, приезжал товарищ Табенкин. Это он мне попутно задачку подкинул, да не сам, кто-то ему идею дал. Сам он больше по политическому направлению. Встанет, и речугу толкнет про сегодняшний момент. И все вроде бы правильно говорит, но как-то так оказывается, что исключительно его партия знает что делать. И партии уже давно нет, сначала объединились в МАПАЙ, потом в МАПАМ, а все равно он лучше всех все знает. Очень ему было охота с тобой повидаться, а ты, не вовремя смылся. Он прекрасно знал, что ты в это время на стрельбище обычно ходишь. Хотя, — задумчиво сказал он, — может это и к лучшему. Ляпнул бы что-нибудь про нелюбовь к партийным функционерам, а они такого не прощают.
Кибуцы — это его любимое детище, всегда поможет и заступится. Естественно, за свои, социалистические. Есть в стране еще и религиозные, хотя и мало. Да и для выборов очень полезное дело красиво помочь, в кибуце же как, все дружно проголосуют, как начальство сказало. После выборов бюллетени пересчитывают, сразу будет видно.
— Так они ж анонимные!
— Ну, великая проблема. Все о всех, прекрасно знают, чем человек дышит. Если из ста двое проголосуют за другую партию, сразу понятно кто. А про то, что все знают, я не для красного словца. Хочешь, скажу, кто из твоих вчера, стреляя, траву поджег или кому плохо стало на тренировке?
— Ты-то откуда все знаешь, ты ж только с поля вернулся, опять свой любимый трактор перебирал?!
— О! Это великая и тайная мудрость! У нас тут два основных развлечения. Работа и сплетни. А разговоры в кибуце делятся на три группы. О сельском хозяйстве говорят очень конкретно, и постороннему мало понятно и не интересно. На втором месте перемывание костей друг другу. Кто получил больше, чем другие, кто сделал меньше, чем другие. Это ж какое удовольствие рассказать в свежие уши занимательную новость!
И, наконец, третья, очень важная тема для обсуждения. Политика. Когда мы основали кибуц, то вся группа была с очень левыми взглядами. Естественно, своим всегда легче договориться, чем спорить по каждому поводу. И, хотя, он изрядно разросся в конце 30-х, руководство, кроме меня, осталось прежним. Так что прием новых членов был не столько по деловым качествам, сколько по политическим взглядам. Но даже такому постороннему, как ты, должно быть видно, что внутри, кибуцники делятся на две неравные группы. Практически все начальство «поляки», работники — «румыны».
— Я заметил, это действительно бросается в глаза...
— Значит, не совсем дурак. Так что страсти кипят нешуточные. А мне любят пожаловаться, знают, что не передам дальше. Кстати, ты с тренировками не шути. У нас тут не Россия. Когда хамсин, ветер дует из пустыни, температура градусов под сорок, надо постоянно и много пить. Лучше пусть с потом выходит, чем тепловой удар получить. От этого, бывает, умирают. Следи постоянно, чтобы вода во флягах была и чтоб пили, даже через силу.
— Да, мне говорили, — с досадой ответил я. — Но они ж совсем мальчишки, все выпендриваются и передо мной, и перед друг другом. Вот я, весь, какой! Пока не свалился я и не знал.
— А ты не спрашивай, заставляй. У нас, одно время, сильно умные врачи обнаружили специфическую болезнь у европейских евреев — камни в почках. В несколько раз чаше, чем у африканских и азиатских. Потом оказалось, что просто надо больше пить. У молодого поколения таких проблем нет, во всяком случае, не больше чем у остальных. Я после этого к врачебным рекомендациям с большим подозрением отношусь. Лучше послушать местных безграмотных феллахов, у них эти рекомендации жизнью выработаны.
