Николай Андреев - Рыцари Белой мечты (Трилогия)
— Господа, надеюсь, вам не следует вновь напоминать, что всё, о чём мы будем здесь говорить, не должно слететь с ваших уст даже на допросе под пытками, не то что на исповеди? — это было чем-то вроде одной из немногих традиций, установившихся в ложе.
— Конечно же, нет, — ответил за всех остальных какой-то статный господин. Ему очень бы пошёл полицейский мундир, многие могли бы сказать. И не без оснований.
— Замечательно. Братья и сёстры, именно сегодня я окончательно понял, что перед нами открылся путь, который приведёт нас к давней великой цели. Старый, прогнивший режим может рухнуть в любую секунду, его надо только ткнуть, как гнилую доску, и гниль рассыплется. Это сделать достаточно легко: стоит лишь только вывести народ на улицу, дать понять, что он в силах покончить с тормозом развития нашей страны, глупостью, сумасшествием и тиранией дураков!
Вне всяких сомнений, Керенский намекал на Протопопова, своего земляка. Как позже вспоминал Александр Фёдорович, изначально последний министр внутренних дел царского правительства производил на него впечатление воспитанного, элегантного, умного человека. Но затем…
В середине сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года. Неожиданно для многих, царь назначил товарища председателя Думы Александра Дмитриевича Протопопва. Он славился своим богатством и крупным земельным владением, некоторое время являлся предводителем дворянства Симбирской губернии. Однако никто не мог понять, почему именно Александр Дмитриевич назначен на столь ответственный пост министра внутренних дел? Да и в его умственном здоровье многие сомневались.
Керенский посетил Протопопва в его кабинете, практически сразу после назначения министром. Александр Дмитриевич встретил своего земляка в жандармском мундире, она ему невероятно шла, делала его весьма импозантным и эффектным, но никто не мог понять, зачем же Протопопов надел форму.
Затем Керенский обратил внимание на письменный стол, а точнее, его левый угол. Там, в рамке, находилась репродукция картины Гвидо, на которой автор запечатлел лицо Христа. Если смотреть издалека на изображение, то глаза казались закрытыми, если подойти ближе — можно было явственно понять, что веки подняты.
Протопопов бросил взгляд на Керенского, улыбнулся, и отметил:
— Я вижу, Вы удивлены, не правда ли? Вы так пристально всё время рассматривали Его. Я никогда не расстаюсь с Ним. И когда нужно принять какое-то решение, Он указывает мне правильный путь.
Этот разговор и то, что, как чувствовал лидер фракции трудовиков, происходило, Керенский назвал странным и необъяснимым. Протопопов говорил что-то ещё, однако Александр Фёдорович совершенно его не слушал. Он был ошеломлён, думал, сумасшедший ли новоиспечённый министр внутренних дел, или просто притворяется, что он ловкий шарлатан.
Министр всё излагал планы спасения России и сплочения её народа. Однако Александр Фёдорович более не обращал на его слова особого внимания. Откланявшись, перебив Протопопова на середине фразы, стремглав помчался в Таврический дворец, в кабинет Родзянко. Там как раз собралось несколько депутатов Думы.
— Да он сумасшедший, господа! — почти что кричал Керенский, не в силах промолчать.
— Кто сумасшедший? — переспросил Родзянко.
И Керенский пересказал всё, чему был свидетелем в кабинете нового министра внутренних дел. Едва дойдя до описания жандармского мундира, Александра Фёдоровича переб перебил Родзянко, рассмеявшись и заулыбавшись. Оказывается, Протопопов и Думу посетил в точно такой же форме.
А ещё председатель Думы поведал историю назначения Протопопова на место министра. Летом тысяча девятьсот шестнадцатого в Париж, Рим и Лондон совершила поездку парламентская депутация некоторых членов Государственного совета и Думы. Целью, конечно же, упрочение связей и сближение с союзниками. Протопопова назначили главой делегации, и со своей ролью он справился блестяще.
На обратном пути делегация остановилась на несколько дней в Стокгольме. И там будущий министр внутренних дел встретился с советником германского посольства, немецким банкиром Варбургом. А тот, в свою очередь, являлся другом посла Германии в Швеции Люциуса, занимавшегося вопросами пораженческой пропаганды и заведовал разведывательной работой в России. После известия об этой встрече в России и думе поднялась огромна буря возмущения. Это дело навсегда омрачило репутацию Протопопова, хотя тот и старался доказать, что провёл встречу далеко не по своей инициативе. Никто ему не верил. И все указывали на императора как на автора этой идеи…
— Однако извольте сказать, каким образом, Александр Фёдорович, — встрял в разговор Львов. Похоже, он оказался выразителем мыслей остальных собравшихся на квартире Керенского. — Можно будет вывести народ на улицы, чтобы правительство не предприняло никаких ответных шагов?
— Наоборот, Георгий Евгеньевич, нам и надо, чтобы правительство дало указание предпринять какие-либо шаги, направленные на замирение трудового народа. Тогда-то наши друзья, — Керенский кивнул в сторону одного из "братьев", на котором очень хорошо смотрелся бы полицейский мундир.
— Объяснитесь, Александр Фёдорович, прошу Вас, — Львов напрягся, кулак сжался ещё сильнее. — Если, конечно, это не повредит нашему делу.
— Всё просто, дорогой Георгий Евгеньевич. Сперва рабочие выйдут на манифестации. Я думаю, примерно через неделю или дней десять. Начало этому уже положено. Но, к сожалению, — Александр Фёдорович сделал упор на последнем слове, едва-едва улыбнувшись уголками своих узких губ. Выглядело это, надо признаться, жутковато. — К сожалению, эти действия не получат ощутимой поддержки в Думе. Режим воспользуется попыткой забастовки как предлогом усилить давление на рабочий народ и на опасные для него партии. Полиция ударит по рабочим комитетам. По строго определённым, конечно же. Их список нами загодя составлен для подобных случаев. Конечно же, брожение будет ещё нарастать, и у нас будет возможность начать более активную деятельность. Наши братья и сёстры готовы принять участие в планах ложи. Уверен, что ещё не более месяца, — и гниль навсегда будет вырезана из плоти нашей страны, а над нашим излечившемся отечеством воссияет солнце свободы, равенства и братства!
Собравшиеся с замиранием сердца слушали речь Керенского. Александр Фёдорович чувствовал себя на вершине мира. Ему вспомнилась его первая политическая речь. Так ярко, словно это было вчера.
Огромная, казавшаяся тогда Саше Керенскому многотысячной, толпа толпилась у центрального входа, заполнила лестницу, коридоры. Один из студентов второго курса в каком-то неожиданном, удивительном порыве взбежал по лестнице наверх и разразился пламенной, страстной, потрясающей речью, призывая студентов помочь народным массам, их соотечественникам, в извечной освободительной борьбе. Саше Керенскому долго рукоплескали студенты.
А назавтра его вызвали к ректору. Благодаря безупречной репутации и, в особенности, личности, авторитету и заслугам отца Сашу Керенского оставили в университете. Но — "сослали" в отпуск к семье. Тогда юный бунтарь невероятно гордился этим. Ровно до того, как прибыл домой. Отец Саши был невероятно расстроен выходкой сына. Он легко доказал, что бунтарю вряд ли полностью известно положение народа, его проблемы, чаяния, желания. А чтобы сделать что-либо полезное для стран, надо прилежно учиться, стремиться к знаниям, к труду. Саша легко согласился с этим. Он понял, что почти не знает страны. К сожалению, он так никогда до конца и не узнал своего народа и его повседневной жизни. Но главное — не мог полностью разобраться в "обстановке канатоходца", когда судьба режима висела на волоске.
— Итак, Александр Фёдорович, — Львов разговаривал с Керенским далеко за полночь, когда "братья" и "сёстры" уже разошлись. — Сегодня, похоже, произошёл знаменательный разговор, не правда ли?
— Всё так, Георгий Евгеньевич! Но надо ещё очень много сделать, прежде чем всё то, о чём мы говорили этой ночью, претворилось в жизнь. Могу заверить, что примерно то же самое обсуждается и в других ложах. Мы все готовимся сделать последний, решительный шаг на пути к преобразованию нашей страны. Россия заслуживает демократию, правление народа. А не только одного класса. Как утверждают марксисты. Как может жалка горстка рабочих управлять всем трудовым населением? А ещё есть же и интеллигенция, и дворянство, и буржуазия! Решительная глупость — стараться привнести идеи марксистов в Россию, на совершенно не подходящую для этого почву.
— Ах, Александр Фёдорович, увольте меня от проповедования идей этих циммервальдцев-пораженцев! Земгор и так полнится шепотками о возможности сепаратного мира…
— Никакого сепаратного мира, ни при каких условиях! — Керенский, похоже, снова входил в демагогический угар. — Мы закончим войну, унёсшую столько жизней нашего народа, и закончим победой! Но, к сожалению, при сегодняшнем режиме добиться этого невозможно. Да, невероятно опасно устраивать революцию во время войны, она может смести страну. Но мы, объединенные великой целью, не допустим этого. Я обещаю, Георгий Евгеньевич.
