Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
— Что вы имеете в виду? — теперь насторожился уже юноша. — Я по ночам никуда не хожу. Да и вы — первые ночные гости.
— Да не волнуйтесь вы! Это я так — от чистого сердца. В самом ведь деле удобно: раз — и на улице. А то через парадное тащиться…
По глазам за блестящими стеклышками было видно, что говоривший эти слова не такой уж простачок, поэтому Алеша решил держать ухо востро.
— А какова, собственно, причина… — начал он, но гость перебил его.
— Да не волнуйтесь вы! Все в порядке. Мы навели справки и выяснили, что вы, Алексей Владимирович, к Советской власти вполне лояльны, в войне ни на одной из сторон участия не принимали по причине малолетства… Вам ведь сейчас?..
— Девятнадцать лет.
— Вот, девятнадцать. Значит, когда мы Врангеля в Крыму прикончили, вам было всего четырнадцать. Нежный, так сказать, возраст. С отцом-белогвардейцем не виделись с девятьсот восемнадцатого…
— Даже больше. Я в одна тысяча девятьсот восемнадцатом уже жил здесь, у тетушки и покойного дяди… То есть как белогвардейца? — дошли до него слова гостя. — Я ничего такого… Отец воевал на германском фронте, но потом…
— Белогвардейца, белогвардейца, не прикидывайтесь, — ласково пожурил его гость, укоризненно качая головой в так и не снятой в помещении кепке. — Вам это отлично известно.
Алеша обмер.
«Все! — стучало у него в висках. — Сейчас загребут под микитки и — на Лубянку. А оттуда — одна дорога…»
— Да не бойтесь вы! Ишь, как побледнели! Ну и что с того, что знаете про отцовские делишки? Гражданская война когда закончилась… А вы себя зарекомендовали человеком Советской власти не вредным, даже полезным. В архиве, вот, служите, общественную работу ведете. В институт, вот, хотели поступать.
— Не берут, — отвернулся Еланцев. — Происхождение не позволяет.
— Ну, это дело, Алексей Владимирович, — улыбнулся тонкими губами чекист, хотя глаза его за стеклышками очков оставались пустыми и холодными, — поправимо. Если мы с вами поладим — органы могут походатайствовать за вас. Составить, так сказать, протекцию, старым языком выражаясь.
Алексей сглотнул. Чекист его вербовал, и это было видно невооруженным глазом.
— Что я должен сделать для этого?
— Что? Да ничего особенного. Вот этот человек вам не знаком?
Очкарик, не торопясь, извлек из-за пазухи сложенный вчетверо листок хорошей плотной бумаги и развернул.
С рисованного портрета на Алешу глянуло абсолютно незнакомое лицо человека средних лет. Невзрачное, надо сказать, лицо — правильной формы с аккуратными ушами, бровями и носом, чуть широковатым узкогубым ртом и маленькими острыми глазками, прячущимися под тяжелыми веками. Без особых, как говорится, примет. Таких лиц на улицах столицы можно было встретить тысячи, если не десятки тысяч. Волос незнакомца видно не было — их закрывал невнятно прорисованный головной убор, который можно было принять за что угодно. За кепку, военную фуражку, шляпу-котелок и даже солдатскую папаху, постепенно выходящую из «моды» даже среди «гегемонов». Шея тоже пряталась за высоко поднятым воротником.
— Совершенно! — облегченно ответил юноша, тщательно изучив мастерски прорисованный портрет: он страшился узнать в карандашных штрихах знакомые черты и был рад, что не узнал.
— Вы внимательно смотрели? Внимательно? — внезапно гаркнул чекист так, что за тоненькой фанерной перегородкой снова заворочалась в своей постели тетушка. — В глаза мне смотреть! Внимательно смотрели?
— Конечно… — залепетал Еланцев. — Я не знаю этого человека… И не видел никогда… А что, он…
— Ну и ладно, — так же внезапно снова подобрел чекист. — Не знаете — и ладно. Нате, держите, — сунул он в руку юноше портрет. — И внимательно изучите на досуге.
— Зачем…
— Этот человек может в ближайшее время выйти на вас, Алексей Владимирович.
— Но…
— А вы сообщите нам, как только его увидите. Если визит будет внезапным — назначьте новую встречу. И обязательно предупредите нас. От вас и только от вас будет зависеть, как дела повернутся дальше. Поступите ли в институт, куда стремитесь, или…
Говоривший сделал паузу, ожидая вопроса, но не дождался его и закончил сам.
— Или. Но второй вариант, я думаю, вас не устроит. Так что внимательно изучите портрет. Вряд ли этот человек придет сюда — встреча может состояться где угодно. Но мы должны узнать о ней первыми. Позвоните по этому телефону или придете по этому вот адресу… — на стол легла исписанная бумажка. — Вы меня поняли? Вижу, что поняли. Не прощаюсь…
Странный гость исчез, оставив Алешу с портретом в одной руке и мятым клочком бумаги с написанным от руки адресом — в другой.
Через несколько секунд входная дверь громко хлопнула…
* * *— И что мы с этим Еланцевым добьемся?
Следователь Черемыш, сидел за столом, уперев мощный подбородок в скрещенные перед собой руки, а оперативный агент Резник расхаживал взад и вперед по просторному кабинету, стараясь не наступать на светлые квадраты некогда великолепного, но теперь изрядно попорченного подкованными сапогами «шахматного» паркета.
— Чего-нибудь, да добьемся.
— Сомневаюсь.
— Что, прикажешь приставлять агентов ко всем тремстам семидесяти из списка?
— К тремстам семидесяти четырем.
— Вот именно. Никто не выделит столько людей, Миша. Даже десяти процентов не дождемся.
— И ты намерен обойти всех триста семьдесят четырех и каждому сунуть по портрету? Представляю себе реакцию Оси Шнеерсона, который все это будет рисовать!
— Ну, допустим, Осю я так уж перетруждать не буду… Ты забыл про существование типографий, Миша. Можно распечатать портрет хоть стотысячным тиражом и оклеить им всю Москву.
— Ага! Снабдив надписью «Wanted», как в любимой тобой Америке.
— Да хоть бы и так.
— И Крысолов тут же изменит внешность. Наденет дымчатые очки, отпустит усы и бороду… Мало ли что еще. Мы имеем дело с профессионалом высочайшего класса, Илья.
— И что ты предлагаешь?
— Ничего. Нужно думать, думать и думать.
— А пока ты будешь думать, Крысолов будет нагло шастать у нас под самым носом. Нет, я буду действовать своим методом. К тому же никаких трехсот семидесяти портретов не понадобится.
Резник торжественно положил перед следователем листок бумаги со столбиком фамилий.
— Что это?
— Я проверил весь список, и выяснилось, что вот эти люди — родственники офицеров, служивших в Белой Армии. Их было несколько больше, но часть из них уже успела скончаться — тиф, бандитские налеты и все такое… А остальные уже далеко отсюда — за кордоном и, к сожалению, недосягаемы.
— И сколько их?
— Ерунда. Всего лишь двадцать восемь.
— Это радует. А остальные?
— Увы, тут систематизировать не удалось. В основном ученые разных направлений.
— Связаны с военным делом?
— Очень немногие.
— А остальные?
— Тут голимая чехарда. И бывшие чиновники, и инженеры, и медики. Вплоть до типографских наборщиков, автослесарей и ветеринаров. Поверишь — нет: даже учителя гимназий!
— Да-а-а… Набор более чем странный. И почему ты думаешь, будто именно на этих вот белогвардейских родичах мы его прихватим?
— А потому что ими он интересуется прежде всего. Ты помнишь, как нам с тобой попал в руки этот список?..
* * *— Взвод Егорова — направо! Куда прешь, деревня? Направо, я сказал!.. Туда, туда… Егоров, когда научишь своих бойцов различать лево и право? Что значит «малограмотные»? Все малограмотные. Я, вот, тоже университетов не заканчивал, а право и лево различаю!..
— Товарищ Шляпников, прекратите заниматься разъяснительной работой. Вы забыли, что мы тут не строевой смотр приехали устраивать?
— Виноват, товарищ комиссар. Не хватает времени с бойцами заниматься, понимаете…
— Продолжайте, только без лирики. Если Крысолов уйдет из оцепления, нас с вами по головке не погладят.
— Так точно!
— И попрошу без шума.
— Так точно, — вполголоса повторил командир и снова принялся командовать своим воинством, постепенно повышая голос.
— Взвод Орловича перекрывает улицу… Семенихин! Твои орлы попарно по парадным. Никого не выпускать! Товарищ комиссар!
— Что вам?
— А если по крышам попробует уйти?
— Шляпников… Мы оцепляем ВЕСЬ квартал. Вы думаете, что он сможет перепрыгнуть через улицу? Тут не менее двадцати аршин!
— Не знаю… Может, и все двадцать пять… Да только ребята разное про него говорят…
— Товарищ Шляпников! Я думал, что вы передовой боец, комсомолец, а вы верите в поповские бредни! Человек не в состоянии перепрыгнуть пропасть в двадцать аршин шириной! Двадцать пять — тем более!
— Не знаю… Я как лучше хотел…
