Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
— К Лямчику.
— О-о! Да ты серьезно сегодня настроена, Графиня! — Барин ткнул кулаком в спину Чухонца, бывшего извозчика, свое дело знавшего туго. — Давай на Ватный!
Пролетка послушно закачалась на дутых шинах по брусчатке.
Вика не слушала ленивую пустопорожнюю болтовню сидящего рядом мужчины, следя, как проплывают рядом редкие в столь поздний час освещенные окна. Подумать только — еще каких-то два года назад она, юная и наивная, почти любила этого напыщенного хлыща, нахватавшегося манер, при ближайшем рассмотрении подходящих к нему, как овечья шкура — волку. Он, так внезапно появившийся в ее жизни, казался таким сильным, уверенным, надежным. Почти как тот самый принц на белом коне из девичьих снов. Как ей, семнадцатилетней, льстило внимание взрослого, привлекательного внешне мужчины, да еще — принадлежащего к такой романтической профессии.
Но сверкающие доспехи рыцаря очень скоро потеряли свой бутафорский блеск, а белый конь превратился в жалкую клячу неопределенной окраски… Дерзкому налетчику просто нужна была девушка для прикрытия. Невинное на первый взгляд создание, которому охотно откроют двери даже ночью даже самые подозрительные из потенциальных жертв. И всякие Дуньки и Маньки для этой роли не годились. Да и самому Барину было приятнее работать с броской, обладающей настоящими манерами девицей, чем с полуграмотными «Фёклами» с рабочих окраин. Близость настоящей княжны («Графиня», как ему казалось, звучало лучше, чем родовой титул), пусть даже бывшей, ему, сыну спившегося еще при «старом режиме» мастерового и прачки, льстила донельзя. Он даже не требовал от нее большего, чем просто быть рядом. Быть может, в нем, позабывшем и презревшем все на свете человеческие законы, еще сидело занозой генетическое преклонение раба перед своим господином.
О, как хотелось Виктории освободиться из липкой паутины, которой Барин опутал ее с ног до головы. Платья, туфли, шляпки и нижнее белье по последней парижской моде, золотые «цацки» с «камушками» на многие тысячи старых, царских рублей, деликатесы и вина из лучших ресторанов… И марафет. А главное — кровь, кровь и кровь, которую проливала не она. Даже капля этой крови не попала на нее, не замарала. Но она все равно чувствовала себя перемазанной с ног до головы тягучей, липкой, мертвой черной кровью, похожей на ту, что текла из стариковских голов, разрубленных топором Васи Крапленого. И избавиться от огромного чувства вины можно было только одним способом… Существовали и другие, но молодое сильное тело, так и не познавшее толком любви, хотело жить и страшилось смерти больше, чем позора и бесчестия.
Она не поняла, что произошло.
Проезжающая по узкой темной улочке мимо темного зева проходного двора пролетка резко качнулась, дико всхрапнул мешком валящийся с козел Чухонец, дернулась, больно ударив острым локтем в бок девушки, рука сидящего рядом Барина, но тут же обмякла, выпустив сцапанный изза пазухи последним инстинктивным движением смертельно раненного зверя «наган». Что происходило рядом с ней, Вика не видела: она зажмурила глаза сразу же, как только в поле ее зрения попала торчащая из-под левой лопатки Чухонца нестрашная на вид металлическая спица, по которой весело бежала черная в полутьме жидкость. И думала лишь об одном:
«Все. Это возмездие. Спаси, сохрани и помилуй меня, Господи… Лишь бы быстрее…»
О своем оружии — маленьком дамском «брауниге», лежащем в миниатюрной сумочке, она даже не вспоминала.
Пролетка еще раз качнулась, освободившись от лишнего груза, и незнакомый голос шепнул прощавшейся с жизнью девушке на ухо, овеяв полузабытым запахом «зубного эликсира», канувшего в прошлое вместе с мирной жизнью:
— Не бойтесь, Виктория Львовна. Я не сделаю вам ничего дурного.
— Кто вы? — чуть приоткрыла глаза Вика, изумленная своим именем, услышанным чуть ли не впервые за два года. Она так привыкла к «Графине», что порой дивилась странно звучавшему «Вика», «Виктория». А уж по имени-отчеству ее давно не звал никто…
— Неважно. Мне поручено передать вам привет от вашего брата.
— Сережа жив?!..
2
Алеша проснулся от стука в дверь. Стучавший явно не имел никакого представления ни о такте, ни о том, что людям в пятом часу утра положено мирно почивать и видеть седьмой сон. Впрочем, в нынешнее сумасшедшее время слишком мало людей задумывались над такими тонкими материями, а вежливость и такт заменяли бумажка с неразборчивой печатью под названием «мандат» либо ее металлический аналог — пистолет системы «Маузер» или что-нибудь попроще, отечественного производства. Причем второе, металлическое, — значительно чаще…
В свои девятнадцать лет Алексей Еланцев все это знал очень хорошо, поэтому не стал искушать судьбу. Да и где сейчас найдешь хорошего плотника, чтобы смог установить на место сорванную с петель дверь?
— Иду, иду!.. — крикнул он, зажег огарок свечи в оловянной кружке, нашарил босыми ногами растоптанные домашние туфли и, накинув на плечи гимназическую шинель, заменявшую домашний халат, вышел в прихожую.
— Кто там? — спросил он через дверь, поскольку дурная привычка открывать без спроса канула в Лету вместе со старым добрым «довоенным» временем.
— Гэ-Пэ-У! — услышал он в ответ страшную аббревиатуру. — Откройте, гражданин Еланцев, иначе мы сломаем дверь.
Мешкать при таком представлении не полагалось, поэтому Алексей послушно сбросил цепочку и повернул на три оборота ключ в замке. Всетаки двадцать пятый год на дворе, новые власти изрядно приструнили бандитов, да и вряд ли стали бы те называть хозяина по имени…
Едва кованая «собачка» перестала удерживать дверь, та властно распахнулась и в прихожую, оттеснив юношу кожаными плечами, ввалилось не то четверо, не то пятеро воняющих хромом, лошадиным потом и табачным перегаром «товарищей». Пистолетный ствол к виску хозяина никто не приставлял, острыми инструментами вроде финки или опасной бритвы не баловался, поэтому можно было смело считать, что это — представители закона. Правда, закон этот весьма смахивал на каторжные «понятия», но это уже мелочи.
— Еще в квартире есть кто? — отрывисто спросил Алешу один из вошедших.
— Нет, я один. И тетя. Но она болеет, не встает…
С лестничной клетки вошел еще один «товарищ», заметно интеллигентнее на вид, не в кожаной униформе, а в пальто. Правда, не в шляпе, так ненавидимой «пролетариями», а в нейтральной кепке. Общее положительное впечатление от новой фигуры подчеркивали вызывающе цивильные очки в тонкой металлической оправе, сидящие на породистом носу.
— Давайте пройдем в комнату, ТОВАРИЩ, — надавил «интеллигент» на последнее слово, подчеркивая этим, что «гэпэушники» явились в дом Еланцева не как враги. Слово «товарищ» устанавливало между ним, сыном царского офицера, и «слугами народа» почти что знак равенства, не то что казенное «гражданин». Позже Алеше стыдно было признаться себе, но при этом обращении он испытал огромное облегчение.
«Кожаные» было двинулись следом за хозяином и гостем, но последний сделал останавливающий жест ладонью, и беспощадные «церберы Революции» покорно остались в прихожей.
Алексей провел очкастого чекиста (недавняя смена аббревиатур ничего в их сущности не меняла) в свою крохотную комнатку, выгороженную из бывшей лакейской, и усадил в продавленное кресло, сам примостившись на углу по-прежнему расправленной тахты.
— Алеша, — раздался из соседней комнаты (также бывшей части той же лакейской, разгороженной дощатыми щитами натрое) встревоженный тетушкин голос. — К нам кто-то пришел?
— Ничего, тетя, — громко ответил Еланцев, делая знак насторожившемуся чекисту, что все в порядке. — Это ко мне. По службе.
— Тетя, — пояснил он, понизив голос, гостю. — Жена брата моего отца. Старшего. Больна. Не встает.
При общении с «пролетариями» он невольно перенимал их манеру общения рублеными фразами и презирал себя за такое «хамелеонство». Но что делать — надо было приспосабливаться, чтобы выжить…
— Тиф? — поинтересовался чекист, опасливо косясь на дверь.
— Нет, — махнул рукой юноша. — Тромбофлебит, осложненный полиартритом. Это не заразно, — на всякий случай успокоил он собеседника, вдруг засомневавшись, что тому понятны такие мудреные медицинские термины.
— Хорошо, — успокоился чекист. — А то тиф, понимаешь, штука такая… Значит, вдвоем с тетушкой живете? Тесновато-о…
— Что делать, — развел руками Алексей. — Квартирный вопрос. Слава бо… э-э-э… что хоть одну комнату на три разрешили разгородить. Зато отдельный выход, — похвастался он. — Правда, на черную лестницу.
— Это я заметил, — покивал головой очкарик. — Очень удобно. Особенно если выйти куда ночью приспичит или придет кто… Никого не потревожишь.
