Валерий Большаков - Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин
Силуэт московский был совсем иным, и нужно было приглядываться, чтобы заметить нечто знакомое.
Хотя в самом центре примет времени хватало – гостиница «Москва», Центральный телеграф, здание Госплана, ГУМ и Кремль.
Тут почти ничего не изменилось для «путешественника во времени».
Глянув в зеркальце заднего вида, Быков заметил маленький юркий «Опель».
Не обгоняя «ЗИС» и не особо удаляясь, «Опель» ехал следом, как привязанный.
Слежка, что ли? А мы сейчас проверим…
Плавно завернув за угол, Григорий дал газу.
Пронесся по улице, свернул в переулок. Еще разок свернул и еще…
Оторвался вроде.
Припарковавшись, Григорий вышел и направился к деревянной телефонной будке.
Закрыв за собой скрипучую дверцу, вынул записную книжку, доставшуюся ему «в наследство» от Василия Сталина.
Телефонных номеров там было немного, и все удивляли малым количеством цифр. Зато присутствовали буквы.
Ага! Вот тот, кто ему нужен.
«Павел Анатольевич», в скобках – «Андрей».
Оперативный псевдоним Судоплатова, знаменитейшего советского разведчика, диверсанта и осназовца.
С началом войны Судоплатов возглавил ОМСБОН – Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.
Отряды ОМСБОН шныряли у немцев по тылам, помогали партизанам и громили, громили врага.
Почти полторы тысячи эшелонов пущено под откос, уничтожены тысячи грузовиков, многие десятки танков и броневиков, сбито полсотни самолетов, взорвано триста с лишним мостов, разгромлено сто двадцать гарнизонов, убито сто тридцать тысяч солдат и офицеров вермахта.
Каково?
Ныне Судоплатов, пребывая в должности комиссара госбезопасности 3-го ранга, рулил Особой группой при наркоме, то бишь 4-м управлением НКВД, занятым террором и диверсиями в тылу противника.
И кто, кроме Павла Анатольевича, мог помочь Василию Сталину в благородном деле, спасении Якова Джугашвили?
Опустив в щелку монету в 15 копеек, Григорий набрал номер. Насчитал два гудка, пока не прорезался спокойный, холодноватый голос:
– Судоплатов слушает.
– Здравствуйте, «Андрей», – сказал Быков.
После секундного замешательства Павел Анатольевич осторожно проговорил:
– Помехи на линии, не узнаю голос…
– «Флигер», – назвал Григорий собственный код Василия, под которым того «вели» чекисты.
– Вот теперь узнал!
– Надо поговорить, «Андрей».
– Это важно?
– Очень.
– Где?
– На «дальней даче».
– Заметано. Но не раньше девяти.
– Буду ждать.
Положив трубку, Быков вернулся к машине.
Постоял, подумал, повздыхал…
Было нужно съездить еще на одну встречу.
С женой.
Быков-то давно разведен, а вот Сталин еще нет, хотя дело идет к тому.
И что ему делать с бедной женщиной?
Жить с ней он точно не будет, это ясно, но…
Григорий поморщился.
Вот, не хватало ему еще и семейные проблемы решать!
А придется.
Жену Василия звали Галей. Галиной Бурдонской.
Фамилия шла от прадеда Бурдонэ, пришедшего в Россию с Наполеоном.
Раненый французский солдат задержался в Волоколамске, да там и женился.
Галю Василий называл «Рыжулей»…
Быков задумчиво посмотрел в сторону Кремля, чьи звезды сияли над крышами.
Бурдонская жила неподалеку, на улице Горького, в трехкомнатной квартире над магазином «Сыры».
Свекор лично оплачивал довольствие невестки и няню для внука Сашки да внучки Нади – Иосиф Виссарионович, зная нрав Василия, не хотел, чтобы Галина с мужем жила.
Быков вздохнул.
Самое неприятное в его положении – это брать на себя чужие грехи, чужие измены.
Он-то ни в чем не виноват перед Галиной, но не скажешь же ей правду…
Проехав немного, Григорий вышел, постоял, оглядывая дом, и прошел во двор.
В парадном было чисто, тихо и гулко. Поднявшись, он постучал, чувствуя отчаянное желание уйти.
– Кто там? – послышался приятный женский голос.
– Я, – ответил Быков.
Дверь быстро открылась, и на пороге оказалась миловидная девушка.
Невысокую, кареглазую, с рыжеватыми волосами, ее нельзя было назвать красавицей – Галина брала обаянием и тем шармом, что достался ей по наследству от предка-француза.
– Здравствуй, Галя, – затрудненно сказал Григорий.
– Здравствуй! – обрадованно ответила Бурдонская. – Что же ты не заходишь?
Быков шагнул за порог квартиры, окунаясь в чужой уют, в чужое тепло.
Из дальней комнаты доносился детский смех и лепет, из кухни наплывали вкусные запахи, но вся эта жизнь принадлежала не ему.
Разувшись и повесив фуражку, Григорий подцепил тапочки.
Прошелся, шаркая, по паркету.
Заглянул в детскую…
– Папка! Папка присол! – обрадовался маленький мальчик и кинулся обнимать Быкова за ногу.
Его сестренка только глазята круглила, открывая ротик – приходила в изумление.
Григорий потрепал Надю по головенке и почувствовал, как пережало горло.
– Привет, Санек…
– Устал?
Быков обернулся.
Галина стояла в дверях, прислонившись к косяку, и с грустью смотрела на него.
С грустью и с любовью.
Василий ей изменял, придурок, а она простила…
И как быть?
Он-то хотел завести речь о разводе, так ведь язык не поворачивается…
Немного стесняясь, Быков погладил женщину по плечу.
– Странно все… – пробормотал он.
Галя прикрыла его руку своей ладонью.
– Что случилось? – спросила она с тревогой. – Я тебя не узнаю…
– А это уже не я… – криво усмехнулся Григорий.
Вернувшись в комнату, он уселся на диван, сложил руки на коленях.
Галина пристроилась рядом.
– Пятого марта меня… не стало будто, – еле выговорил Быков, стараясь соблюсти баланс между ненужной правдой и целительной выдумкой.
– Глянул в зеркало, а лицо не мое, – он отер ладонями щеки. – Достал удостоверение – «Василий Сталин»…
– Господи… – запричитала Галина. – Ты потерял память?!
– Все лучше… и хуже.
– А что хуже?
– Я обрел память другого человека, тоже летчика.
– Вася…
– Я не Вася. Меня зовут Григорий Быков.
Галина прикрыла щеки ладонями, словно не желая выдать их бледность.
– Ч-черт! – скривился Быков. – По-дурацки себя чувствую!
– Васенька… То есть… О, Господи…
– Галя, я не сошел с ума. Хочешь правду?
– Хочу.
– Я шел сюда, чтобы поговорить о разводе.
– Я…
– Ты милая, хорошая, но я тебя не знаю.
– И ничего не чувствуешь? Совсем-совсем ничего?
– Вину. И неловкость.
– И все-таки ты пришел…
– Пришел… А тут Сашка твой, дочка… Надя, да?
– Да… – глаза у Бурдонской заблестели.
Быков фыркнул и покачал головой.
– Т-твою медь… Прости, вырвалось.
– Пустяки какие.
– Сидит Вася Сталин и чушь глаголит…
– У меня тоже мысль промелькнула, что все это розыгрыш, или у тебя что-то… Ну, контузило тебя, что ли… Или спьяну.
– Я не пью.
– Вижу. Я бы сразу поняла, если бы ты… вы хоть сто грамм…
Быков уловил это «ты – вы».
– Ты мне веришь?
– Все это так странно, – вздохнула Галина, оправляя платье на коленях. – Но… Ты даже в дверь постучал не так, как Вася. И смотрел не так, и говорил иначе… У тебя даже походка изменилась. И… Ты погладил Надю по головке…
– Я девочек люблю, – улыбнулся Григорий.
– А Вася сына хотел… Говорил, если будет девочка, чтоб обратно в роддом отнесла…
Галина всхлипнула.
– Не плачь…
– Не буду… Что же нам делать-то?
– Помогать я вам буду обязательно…
– Да у нас все есть…
– Навещать, если ты не против.
– Ну, конечно!
– Спасибо.
– За что?
– За доверие. Ты первая, кому я сказал правду.
– Спасибо…
Григорий невесело рассмеялся.
– Но зачем все это произошло с тобой? Я не спрашиваю, как, но почему? Или за что?
– Не знаю. Но мне очень, очень трудно.
– Вижу…
– Я даже «ты» выговариваю с трудом.
– И я…
Они оба замолчали.
Быков откинулся на спинку дивана, стал оглядывать потолок, люстру, шторы на окнах, стол на точеных ножках, покрытый камчатной скатертью, знакомую по кинофильмам радиоточку – черную бумажную «тарелку».
– Тебе все это незнакомо, да? – тихо спросила Галина.
Григорий кивнул.
– Бедненький…
– Ты только за меня не переживай, – улыбнулся Быков. – Я справлюсь.
– Скажи… Вот ты жил себе, жил, а потом вдруг очутился… в нем?
– Был боевой вылет. И вдруг – я уже в «Яке».
– А… сколько тебе лет?
– Пятьдесят пять будет. Осенью.
– Вот почему у тебя глаза такие…
– Какие?
– Печальные. Знаешь, такое впечатление, как будто я во сне. Или в сказке… И мне хочется, чтобы это была добрая сказка.
– Мне тоже.
– Расскажи о себе.
Самое удивительное, что Быков, товарищ молчаливый и неразговорчивый, не колебался, сидя рядом с Галиной.
Он хотел все выложить, поделиться, как говорят женщины. Именно поделиться, разделить с кем-то хоть часть той ноши, что гнула душу.
– Не знаю, стоит ли… – все-таки пококетничал он для порядка.
