Алые сердца. По тонкому льду - Тун Хуа

На рассвете я увидела Иньчжэня. Одетый в черный халат, он стоял на вершине горы Цзиншань, окруженный пеленой белесого тумана, и взирал на раскинувшийся внизу Запретный город. Вне себя от радости, побежала к нему, на бегу выкрикивая его имя, но Иньчжэнь не оборачивался. Как ни мчалась, у меня никак не выходило к нему приблизиться. Все, что я могла, – это глядеть на его одинокий равнодушный силуэт.

В тревоге и печали я стояла, понимая, что ничего не могу сделать. Цяохуэй легонько потрясла меня за плечо, и я пробудилась ото сна.

– Приснился кошмар? – спросила она, вытирая пот с моего лба.

«Из склонности рождается печаль, из склонности рождается страх; у того, кто освободился от склонности, нет печали, откуда страх? Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным – болезненно. Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного»[109]. Я помнила о том, что нет уз для тех, у которых нет приятного, нет любви; но что насчет ненависти? Не бо́льшие ли она накладывает путы, не заставляет ли испытывать еще более сильное сожаление? Не лишает ли она сердце спокойствия днем и ночью?

Я очень долго пребывала в растерянности, усиленно размышляя. В конце концов велела Цяохуэй:

– Разотри для меня туши.

– Не стоит сегодня упражняться, – с заискивающей улыбкой попробовала уговорить меня Цяохуэй, – подождите до завтра. Вам станет получше, тогда и будете писать.

– Я хочу написать письмо, – объяснила я. – Принеси мне почтовую бумагу.

Чэньсян помогла мне приподняться. С минуту я молча размышляла, а затем взяла кисть и начала писать. Замирала, вновь писала, потом опять останавливалась… Прошло очень много времени, прежде чем я наконец закончила.

Дорогой Иньчжэнь!

Человеческая жизнь – сон, и все вокруг нас меняется так же быстро, как появляются и исчезают облака на небе. Мы поступаем праведно и совершаем ошибки, проявляем доброту и гневаемся, но все это ничтожно пред лицом небес: все исчезнет, не оставив и следа. Воистину глуп тот, кто не находит в себе сил расстаться с прошлым! Когда-то один человек мимоходом бросил слово «желаю» – и я вручила ему ключи от своего сердца. Когда он, отбросив зонт, стоял рядом под дождем, вместе со мной страдал и терпел, я широко раскрыла двери ему навстречу, а когда он защитил меня, своей спиной закрыв от летящей стрелы, я поняла, что никогда не смогу его забыть. После этого происходило многое, но моя любовь становилась лишь сильнее.

После всего, о чем я упомянула, ты еще хочешь спросить что-то о восьмом господине?

Любовь рождает гнев, ненависть, спутанность сознания и заставляет помнить. После нашего расставания я злилась и ненавидела, мои мысли пребывали в беспорядке и я не могла забыть – в конце концов все это превратилось в безграничную тоску. Злишься ли ты на меня сейчас, ненавидишь ли по-прежнему? Гневаешься ли, обижен ли на меня? При свете луны, на холодном ветру Жоси сидит под ветвями глицинии и пишет. В ее сердце нет императора, нет четвертого принца – лишь Иньчжэнь, укравший ее сердце и душу! «Тоскую, думая о вас, но все ж не вместе мы»[110]. «Уж лучше я лишу себя души, чтобы от чувства сердце не устало. Но музыка мне сердце разбивала, пока письмо читал, уткнувшись в стену, и слез пелена глаза мне застилала»[111]. «Когда-то я в изломе темной галереи увидел вас опять, в который раз»[112]. Изо дня в день надеюсь вновь встретиться с господином.

Жоси

Внимательно перечитав письмо, я запечатала его и написала на конверте:

Его Величеству в собственные руки

Цяохуэй с Чэньсян поспешили помочь мне лечь обратно.

– Позовите четырнадцатого господина, – велела я, закрыв глаза.

Едва произнесла это, как занавеска приподнялась и в комнату вошел четырнадцатый. Цяохуэй с Чэньсян торопливо удалились.

Присев на край моей постели, он улыбнулся и мягко спросил:

– Может, хочешь сегодня съесть что-нибудь особенное?

– Нет, – ответила я. – Сгодится самое простое блюдо.

– Разве ты не говорила, что в детстве любила побеги родиолы, растущей у заставы Янгуань? Я уже послал за ней, – произнес четырнадцатый господин. – Точно, еще я приказал найти музыканта, который умеет играть на сатаре[113]. Думаю, завтра-послезавтра он уже будет здесь и ты сможешь попросить его сыграть для тебя любую мелодию, какую захочешь.

Я улыбнулась, показывая, что очень тронута, а затем достала из-под подушки письмо и передала ему со словами:

– Вынуждена затруднить господина просьбой передать это Его Величеству.

Улыбка застыла у четырнадцатого на губах. Он долго глядел на письмо, прежде чем сказал:

– Хорошо.

– Нужно сделать это побыстрее, – попросила я, сжав его руку.

Он кивнул.

– Завтра мне все равно нужно отправить ко двору доклад, так что велю отвезти его вместе с письмом.

С этими словами он поднялся с постели и быстро покинул комнату.

Вздохнув про себя с некоторым облегчением, я принялась считать дни. Отсюда до столицы не больше двухсот пятидесяти ли[114]. Если гнать во весь опор, это расстояние можно преодолеть верхом всего за две-три стражи. Если посланец выехал сейчас, то уже к вечеру он должен прибыть в Запретный город. Даже если он вдруг задержится в дороге, то приедет самое позднее к завтрашнему утру. Иньчжэнь особым указом велел передавать ему докладные записки без малейшего промедления, а значит, он увидит мое письмо уже завтра-послезавтра. Если добавить еще день на обратный путь, то получается, что я смогу увидеть его через три дня. Три дня!

На рассвете четвертого дня я попросила Цяохуэй помочь мне облачиться в одно из старых платьев, села у окна и застыла, глядя на улицу со смесью печали и радости в душе. Когда четырнадцатый господин зашел проведать меня, я выпроводила его под предлогом, что мне нужно отдохнуть.

Солнце медленно поднялось, застыло в зените, потом опустилось к западу, и все это время я понемногу мрачнела. Вскоре последний солнечный луч блеснул над землей, и мир погрузился во тьму вместе с моей душой.

Цяохуэй, заметив, что я, не шевелясь, сижу, устремив неподвижный взгляд за окно, шепотом спросила:

– Барышня ждет Его Величество, да?

– Он не желает меня