Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
И камень обрушился под его ногами.
– БЕСЧИСЛЕННЫЕ ГОДЫ! – раздалось в пещерных сводах. – ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЛЕТ Я ЖИЛ БЕЗ ГЛАЗ!
Старик упал, кувырком покатился по груде сокровищ. Сел, моргая и откашливаясь. Он пытался за что-нибудь ухватиться, пока летел вниз. Совершенно оглушенный, Друз не мог собрать рвущиеся изнутри и снаружи голоса в единый хор, необходимый для колдовства. Он яростно заколотил по пылающим волосам и бороде. И тут почувствовал, как рука тянет его наверх, увидел Клирика, взирающего на него, его фарфоровое лицо, исполненное тревоги и облегчения. Услышал завывание пламени, треск и грохот обвалов. Валились древние колонны. Падали каменные пласты. Весь мир словно сжался, а потом обрушился на них.
Камни градом посыпались на Чары Нелюдя, словно боги колотили кулаками по ним.
Последние частицы света погасли, наступила полная темнота.
В ушах звенело. Во рту был вкус пыли.
– Он похоронил нас, – проговорил Правитель Нелюдей, когда все стихло. – Замуровал здесь.
Мимара скинула ботинки.
Развязала шнурки на жакете, стянула его, обнажая плечи, и он сам мягко соскользнул вниз. Выпростав руки, сбросила его на листву.
Расстегнула застежки и, вздрогнув от дурного запаха, сняла блузу через голову. Бретельки упали с плеч. Она подставила обнаженную грудь свежему воздуху. Сосцы поднялись от поцелуев легкого ветерка.
Потом развязала кожаные штаны. Извиваясь, стянула их до колен. Шагнула из них, открывая воздушным потокам бедра… свое лоно.
Схватила проволочный циркумфикс, который она подобрала на поле битвы, висящий меж грудей, решив снять, но потом передумала, не желая отказываться от символической защиты, пусть даже ложной.
Скальперы смотрели, не шевелясь. Сарл свободной рукой потирал себе промежность. Под мышкой он по-прежнему держал голову Капитана. Даже Колл, полумертвый от изнурения, глядел с похотливой алчностью. Их осталось всего пятеро, но рядом с ними будто толпилось множество других, сидя на заросших развалинах, глядя во все глаза, одни – злобно, другие – с жалостью и надеждой, но большей частью – с похотью и откровенным желанием.
Мимара думала, что с кирри идти будет легче, что снадобье доставит ее туда, где она всегда пряталась – в этом ведь не было ничего нового. Но она ошибалась. Чтобы спрятаться за своими движениями, нужно иметь больше сил, а у нее их не было.
Кирри свело на нет все ее усилия.
Ее передернуло от более глубинного чувства, чем просто стыд, словно сброшенные одежды были чем-то большим, чем кожа и ткань. Покровом из надежд и иллюзий, к которым она обращалась в бегстве от боли, но тщетно. Ведьма. Принцесса. Воительница. Все это ложь, которую она вызывала в воображении, чтобы скрыть факт своего порабощения.
Впервые она была полностью той, кем было ей предначертано быть. Колчаном на бедре лучника. Подушкой под головой короля. Имуществом. Сосудом с пищей. Источником удовольствий и потомства…
Нагой.
Колдун и Нелюдь припали к земле, выждав, наверное, сотню мгновений, пока уляжется шум, и вслушиваясь в пещерную черноту чуткими ушами. Ничего не было слышно, кроме грохота оседающих обломков.
Владея воздушной геометрией, они принялись раскидывать массивные камни и обломки стен. На протяжении всей истории правители искали способы, как склонить Избранных к служению, к работам, которые можно выполнить только ценой страданий и пота многих тысяч. Дороги. Укрепления. Храмы. Войны. Для людей, которые могли манипулировать самой системой сущего, чародеев, требования выполнить такие работы вызывали лишь ярость, сродни просьбам к лорду омыть ноги нищим. Как заявлял Тсотекара, гранд-мастер исчезнувшей школы Сурарту, Триаму Великому: выполнять труд рабов – значит быть рабами, – и эти слова стали широко известны.
Но до сих пор по прихоти судьбы все люди, независимо от своего положения, время от времени играют роль слуг. Каждый колдун знает, что некоторые заклинания пригодны для того, чтобы двигать камни.
Тьма грохотала от их раскопок. У них за спиной простирались развалины Сокровищницы, света их жалкого огонька не хватало на весь сумрачный мир, который не хотелось исследовать, чтобы не погрузиться в безнадежные поиски золотого футляра с картой среди руин и обломков. Только две колонны остались стоять, другие лежали, как поваленный лес. Каменные осколки продолжали сыпаться с разрушенных утесов и площадок.
Пыхтя от напряжения, Акхеймион запускал руки в груду обломков от зубчатых стен, разгребал их вспышками волшебных огней. Обломки сыпались на освобожденное пространство, которое он расчистил, но уже не в таком количестве. Ступая по ненадежному, разъезжающемуся под ногами щебню повергнутых и покосившихся колонн, они двинулись вперед, пробиваясь к выходу. Когда свет наконец забрезжил по краю верхних обломков, они остановились, чтобы перевести дыхание и собраться с силами.
– Эта тварь ждет нас, – сказал Клирик.
Акхеймион кивнул. Он живо представил Ваттита, лежащего в проходе, который только и ждет, чтобы пустить струю извивающегося пламени. Устраивать засады было печально известной тактикой Раку. При всей своей дикой мощи они были исключительно умными и коварными созданиями, – гораздо хитрее, чем шранки. Жертве не оставалось иного выбора, как только спрятаться в нору и попытаться выжить под натиском силы…
– Один из нас должен прикрывать, – сказал он, – а другой в это время бросится в огонь.
Нелюдь, не успев кивнуть, резко обернулся во тьму за спиной.
Нахмурившись, Акхеймион проследил, куда направлен его взгляд, и, прищурившись, всмотрелся в пустоту наверху. Поднял палец, чтобы соскрести пыль…
Вломившись в дымку света, словно призрак, ставший реальным, сверкающим чудищем, дракон вытянул когти, захлопал крыльями, пасть разверзлась, скрывая увенчанную рогами голову…
Он выскочил из мрака. Акхеймион в тщетной попытке защититься выбросил руки вверх.
Все охватил огонь.
Мужчины безмолвно взирали на нее.
– Что вы видите? – спросила она.
Звук ее голоса словно встряхнул их. Лицо Галиана потемнело от безотчетной ярости.
– Видим? – выкрикнул он, и лицо у него задергалось от навязчивого тика. – Я вижу, что все осквернено. Ты… И Гробница вон там… А когда мы вернемся, любые лакомства, каждый персик и каждая шелковая подушка в Трехморье будут наши. Я вижу вкусный мир, моя маленькая блудница, и я намерен пировать!
Блудница. От звуков этого слова что-то шевельнулось в ней, давно забытая привычка. Она знала, как обуздать и направить самые безумные страсти мужчин…
– А душа? – спросила она спокойно. – Как же душа?
– Для ведьмы не будет ничего хуже, уверяю тебя.
– Разграбим, – засмеялся рядом с ним Поквас.
В осанке зеумского меченосца было что-то неловкое и развратное, словно он склонился к ногам, уже поднятым. Даже было видно, как выгнулся его фаллос в штанах.
– Грабь… грабь…
Галиан двинулся к ней.
Она пыталась отыскать в душе ненависть, которая всегда питала ее силу, но смогла только вызвать моменты любви и нежности. Она улыбнулась сквозь слезы. Провела теплыми ладонями по изгибу своего живота. В первый раз она осмелится сжать, схватить того, кто вторгнется в нее.
Ну, здравствуй, малыш…
Галиан, сжав ей горло, замотал ее головой из стороны в сторону.
– Сладкий Сейенус… – пробормотал он почти с нежностью. – Ты и вправду красива… Только жаль червячка.
– Червячка? – с трудом выдохнула она.
– Личинку, что ты носишь в своем чреве.
Слезы брызнули у нее из глаз.
– Почему? – спросила она, готовая разрыдаться.
Колумнарий наклонился так близко, что чуть не провел языком по лицу.
– Боюсь, что он не выдержит моего натиска.
– Нет! Прош…
– Да! – выкрикнул он с новым приступом бессердечия. – Нам в персиках червяки не нужны, правда, ребята?
Поквас и Ксонгис опять расхохотались, на этот раз нервно и по-мальчишески. Их легко было увлечь и повести за собой. Они переминались у границ дозволенного, позволяя себе только думать о нем.
Ятвер… Милая Богиня, помоги…
Ее голова была зажата в тисках его рук. Опустив глаза, она видела линию своей щеки. Но потом они встретились с его маниакальным взглядом…
И Око Судии открылось…
Она смотрела на нечто… необъяснимое.
Противоречивые чувства смешались в ней, словно она была женой этого скальпера, единственной, которую всю жизнь били, единственной, которая понимала его. Ведь нет греха без слабости, нет преступления без нужды или страдания. Она видела через трещины в черствой корке его детские страдания. Розги отца, кулаки брата. Голод и нужду и потребность, чтобы им восхищались и уважали, чтобы украсть то, чем он не хочет делиться…
Она любила его и презирала. Но больше всего боялась за него.
Мимара часто задумывалась, как описать то, что она видит – нравственный облик вещей, целой жизни. Она даже скорее не видела, а вспоминала, словно заметив знакомый томик в доме друга. Сам предмет полон значения, но все подходы к нему – заветные и грешные – видны неотчетливо. Только общий итог был ясен, как бы он ни смущал. Вот что виделось чаще всего: баланс добра и зла, нацарапанный в душе приговор.
