Шапка Мономаха. Часть I - Алексей Викторович Вязовский

За воротами нас встретили узенькие улочки старейшего района города, если не считать сам Кремль. Здесь уже огородов не было. Дома были каменные иногда с деревянным вторым этажом. Стояли они как бы по красной линии, но сама эта линия была проведена как бык поссал. Улица была узкая, поэтому жители глазели на мой кортеж из окон и с крыш домов. Публика тут была побогаче, чем ранее, и встречала не так шумно, как на Таганской или Соляной площадях.

Варварка вывела нас к средним торговым рядам. Над крышами этого рынка, напомнившего мне «лихие девяностые», величественно возвышались купола Покровского собора, более известного как «Храм Василия Блаженного». Мой кортеж повернул направо, проехал мимо него и наконец-то выполз на Красную площадь.

Я, конечно, понимал, что тот вид, который Красная площадь имела в мое время, это следствие долгой эволюции. Но все равно разочарование мое было велико. Застроенная лавками узкая площадь не производила привычного величественного впечатления. Булыжная мостовая едва виднелась из-под многолетних наносов грязи. Кусты и деревья привольно росли на валах петровских бастионов и между зубцами кремлевских стен. Побелка на кирпичной кладке облупилась, и все стены и башни выглядели неряшливо. Кроме того, Никольская башня не имела привычных мне барабанов, таких, как у Спасской, и венчалась совершенно простенькой четырехскатной крышей.

Напротив Никольской башни вместо пышного корпуса Исторического музея стояло простенькое трехэтажное здание бывшей Главной Аптеки, а теперь Московского университета. Все окна в нем были распахнуты, и из них гроздьями торчали любопытные студенты и не менее любопытные преподаватели. Мой кортеж, не останавливаясь, завернул под арку Спасской башни. И мы наконец оказались в Кремле.

На Ивановской площади меня ждала композиция «кающиеся грешники». Вместе с генералом Мясниковым каялись восемнадцать казаков Гурьевского полка, в том числе и полковник Речкин. Все были в полотняных рубахах, босые и простоволосые.

Я спрыгнул с коня. Причем люди Никитина быстро развернули ковер, дабы я ноженьками своими по земле не ходил. Ох уж этот этот пафос. Не хочу становится его заложником. Но приходится быть святее Папы Римского и корчить из себя истинного царя династии Романовых. Причем по допетровским канонам.

Мясников повалился на колени, протягивая мне кнут:

— Государь мой, нет мне прощения! Недоглядел я за сыном твоим. Казни меня любой казнью, но прости моих людей. Не по злому умыслу они это сделали.

Я грозно посмотрел на Мясникова, на казаков, которые тоже повалились на колени вслед за генералом, и взял в руки плеть. К Мясникову подскочили мои телохранители, рывком разодрали на нем рубаху и с нарочитой жестокостью нагнули к земле.

Я размахнулся и со свистом ожег соратника крутом. Народ на площади выдохнул как единый организм. Я ударил ещё раз и третий. Потом откинул плеть и приказал:

— Заковать их в железо.

Кандалы уже были наготове и через пять минут вся группа кающихся казаков «украсилась» цепями и браслетами. Мясников поднялся на ноги.

— Пусть и не по злому умыслу, — обратился я к толпе, — но они совершили тяжкое преступление. А потому понесут свое наказание на Нерчинских рудниках в Сибири. Я не потерплю в своем царстве нарушения закона. И не позволю пренебрегать им даже самым заслуженным и верным. Закон един для всех, и все равны перед ним. Но если злой умысел на убийство моего возлюбленного сына будет найден, то не избежать им плахи! Уведите!

Осужденные пошли, звеня кандалами, в Чудов монастырь, отведенный самим же Мясниковым под содержание особо важных пленников. Полуголый генерал возглавлял шествие, демонстрируя спину, покрывшуюся вспухшими красными рубцами. Впрочем, и я, и они сами прекрасно знали, что ни в какую Сибири не пойдут. Что бы я там пафосно ни вещал толпе, своих людей понапрасну обижать не собирался. Посидят пока в темнице, отдохнут, а там уже решу, как их спрятать от подслеповатого взгляда старухи Истории.

— Ступайте за мной, государь! — тихо шепнул мне главный из людей Никитина.

Я в сопровождении телохранителей отправился за ним в Платоновский архиерейский дом, где меня ждали несколько служек. Сам архиепископ уже был в Архангельском соборе — нам предстояло важное политическое дело, похороны моего якобы сына Павла. Требовалось переодеться и получить нужные инструкции.

В Москве последние похороны члена императорского дома прошли 44 года назад, когда хоронили юного Петра II. Еще были живы свидетели траурной процессии, даже сохранились документы с расстановкой всех участников. Прощание состоялось в Лефортовском Дворце. Потом печальное шествие двинулось к Соборной площади. Само захоронение провели в Архангельском соборе, в котором вынули два гроба каких-то сибирских царевичей, чтобы поместить раку с телом императора. В общем, суть была понятна, но технически не осуществима. По понятным причинам, в отсутствии лейб-гвардейцев, шталмейстеров, гоф-курьеров, маршалов и прочих высших офицеров империи, камергеров, кавалергардов, важных чиновников гражданской службы, процессией решили пренебречь. Прощание должно было состояться на Соборной площади. Ждали только отца покойного, царя или самозванца (кому как) Петра Федоровича.

Быстро объяснив этапы предстоящего траурного мероприятия, служки нарядили меня в траурную епанчу, в своего рода длинный черный плащ. Отдав корону Коробицину, волосы я распустил и прикрыл их офицерской двууголкой без знаков различия, но с предлинной черной лентой, спускающейся почти до пола. Напустил на лицо скорбный лик. Двое «рынд» подхватили меня под руки и осторожно повели на Соборную площадь, будто я от страданий потерял последние силы.

Зрелище внушало. Площадь была заполнена множеством народа. Кого тут только не было! Архиереи, архимандриты и всякого духовного чина служители церкви. Иностранные и московские богатейшие купцы. Мои генералы, бригадиры и казачьи старшины. И, что удивительно, даже аристократы, осмелившиеся прийти проводить в последний путь своего дворянского государя и наследника престола (в этом я видел и вызов, и удачную для Хлопуши и Шешковского ситуацию, когда будущие политзаключенные сами дались им в руки). Многие из них держали в руках подушки с символами императорской власти — с государственными мечами, орденскими кавалериями, коронами, державой и скипетром — и большой государственный и земельные гербы, а также большие зажжённые свечи. Все толпились вокруг гроба в виде раки, стоявшей на четырех ярко вызолоченных лапах на постаменте, к которому прислонили мраморные доски с эпитафиями на русском и латыни. На одном торце раки, в ногах, был изображен государственный герб. На другом, у головы — крылатый череп, увенчанный лавровым венком. Над гробом