Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

– Кто ещё желает сказать по этому вопросу? – спросил толстопузый (я проникся к нему таким неуважением, что заставить себя называть его Валентином Альфредовичем не мог даже мысленно).

– Я желаю! – поднял руку какой-то невзрачный парень.

Он дождался, когда толстопузый ему кивнул, прошел за трибуну и сказал:

– Я считаю, что Сазонова позорит наш коллектив. И ей не место в нашем институте! От имени нашей комсомольской ячейки вношу предложение исключить Сазонову из аспирантуры и не позволить защищаться в нашем спецсовете!

– А по поводу рабочего места, что думает комсомол? – деловито спросил толстопузый.

– Журавлёва из декрета выходит, если не ошибаюсь, через полгода, – развёл руками комсорг, – до этого времени Сазонова не защититься. Она вообще теперь не защититься. Соответственно работу она сама потеряет.

– Понятно. Спасибо! – поблагодарил комсорга толстопузый. – Ещё кто хочет выступить? Давайте активнее, товарищи.

Потом пытался сказать своё слово какой-то дедуля, но его, как и Зинаиду Валерьяновну быстро затюкали и заткнули. Потом говорили ещё пару человек, но столь невнятно, «для галочки», что и упоминать незачем.

– Слово даётся Сазоновой, – провозгласил толстопузый и ехидно посмотрел в нашу сторону.

Маша чуть сжала мою руку, встала и решительно вышла к трибуне:

– Всё что здесь сказано, – звонким от напряжения голосом сказала она в полной тишине, – всё перекручено и искажено. Я не буду говорить, кому и зачем это надо. Но скажу вам так, товарищи. Моя совесть и душа чиста! Ничего предосудительного и порочащего честь института я не сделала. И Модест Фёдорович тоже!

С этими словами она развернулась и вернулась на место.

– Молодец! – тихо сказал ей я.

Она чуть улыбнулась, совсем краешком губ. Но уже хорошо, что она не паникует, а держится.

– В таком случае, считаю обсуждения законченными, – заявил толстопузый, – сейчас из вашего числа мы изберём счётную комиссию и будем голосовать за исключение Сазоновой. Голосование открытое. Я подчёркиваю это. Поэтому мы всем коллективом увидим, пофамильно, кто потакает безнравственности и разврату.

Вот гад! По сути это не завуалированное давление на общественное мнение.

– Одну минуту! – я встал с места и громко сказал, – не всем ещё дали слово! Я ещё не выступил!

– А вы собственно кто такой? – мазнул по мне пренебрежительным взглядом толстопузый, и с возмущённым видом обратился к залу, – кто пустил сюда посторонних?

Но мне на его возмущение было чихать. Я уже шел к трибуне.

– Позвольте представиться, – громко сказал я, – Бубнов Иммануил Модестович!

На зал моментально рухнула оглушительная тишина. С задних рядов тянули шеи, чтобы лучше меня рассмотреть.

А я продолжил:

– Сейчас идёт обсуждение ситуации, которая напрямую связана с моей семьёй. Жаль, что для этого вы выбрали время, когда Модест Фёдорович в отъезде и не может сказать в свою защиту и в защиту аспирантки ни слова. Поэтому возьму эту функцию на себя. Ведь согласно регламенту, семью опрашивать вы тоже собрались. Так почему бы не сделать это здесь и сейчас?

И для аргументации я обезоруживающе улыбнулся и развёл руками.

– У нас не планировалось опрос всей семьи Бубнова, – моментально влез толстопузый, – кроме того, мы планировали поговорить только с Надеждой Петровной.

– Считайте, что я уполномочен нею, – опять улыбнулся я и спросил зрителей, – вы же не возражаете, товарищи? Позволите мне, как сыну, сказать пару слов тоже?

– Говорите! – закричала со своего места Зинаида Валерьяновна.

Её возглас подхватило ещё несколько человек, но поддержка оказалась вяленькой.

Мда, не только у Раневской проблемы с нетворкингом. Придётся с Мулиным отчимом поработать тоже. Иначе, я смотрю, он тут надолго не задержится. И научные регалии ему не помогут.

Но пауза затянулась, поэтому я сказал:

– Товарищи! Что мы сейчас обсуждаем? Я не совсем понял. В чём суть вопроса? Что Модест Фёдорович симпатизирует такой красивой и умной аспирантке?

Все взгляды моментально скрестились на Машеньке. Она вспыхнула, но спину держала ровно.

А я продолжил:

– Уверен, что любой половозрелый мужчина его поймёт и одобрит.

– Товарищ Бубнов, мы сейчас обсуждаем аморальное поведение Сазоновой, – недовольным голосом вмешался толстопузый, – у нас, в советском обществе не принято разрушать семьи.

– Как представитель семьи Бубновых ответственно заявляю – товарищ Маша Сазонова никакую семью не разрушала. Вас кто-то ввёл в заблуждение. И, очевидно, сделал это с далеко идущей целью! – сказал я.

В зале загудели. Толстяк постучал по графину.

– Поясните! – лицо толстопузого перекосило.

– Охотно поясню, – кивнул я, – Сазонова не разрушала никакой семьи, так как семьи давно уже нет.

В зале поднялся такой шум, что толстяк аж подскочил с места и принялся кричать, чтобы навести порядок. Наконец, минуты через полторы, все утихомирились, и он сказал:

– Что это значит?!

– Это значит, что моя мать ушла жить к моему отцу. И Модест Фёдорович абсолютно свободен, – сказал я и зал опять загудел.

– В каком смысле? – растерялся толстопузый. – К какому отцу?

– К моему настоящему биологическому отцу, – сказал я и добавил, – Модест Фёдорович Бубнов – мой приёмный отец.

В зале опять взорвались криками и шумом. Люди переговаривались, что-то доказывали, разговаривали громко и все одновременно.

Я взглянул на Машеньку – она сидела ошарашенная, растерянная, с огромными от изумления глазами.

Толстопузый бросил на меня укоризненный взгляд и принялся успокаивать взбесившихся от таких невероятных новостей химиков.

Когда все успокоились, я продолжил:

– Я ещё раз заявляю – Модест Фёдорович Бубнов – свободный человек. И Маша Сазонова – тоже свободный человек. Они оба – взрослые совершеннолетние люди. Нашей советской Конституцией двум разнополым людям любить друг друга не запрещено. Поэтому считаю, что обсуждать этот вопрос дальше смысла нету.

– Эту информацию ещё нужно проверить! – подскочил Попов, – давайте сделаем запрос в отдел кадров. Есть тут Мария Ивановна? Где Мария Ивановна?! Пусть скажет, приносил Бубнов справку о разводе?

Вот же гад. И не уймётся никак. И я едко сказал:

– А слова его приёмного сына, значит, недостаточно? И почему именно вы, товарищ Попов, так активно нравственность моего отчима отстаиваете? Вы в принципе такой высокоморальный человек, или это касается только