Мечников. Том 4. Открытие века - Игорь Алмазов
Брат сделал паузу. Напряжённо отпил чаю, обжёгся, чуть не пролил содержимое бокала на стол. Его руки тряслись. Кажется, ему было трудно продолжать этот разговор, но он всё же решился.
— В-вторым указанием отца, — чуть заикнувшись, сказал он, — было передать тебе сообщение. Он сказал: «Как только убедишься, что у Алексея есть обратный виток — предложи ему вернуться в род».
— Да ладно? — усмехнулся я. — Так ты не шутил? Он и вправду готов меня принять назад? Так просто?
— Угу, — кивнул брат. — Вместо меня.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Ярослав смотрел мне в глаза, не моргая. Только сейчас я понял, на какой шаг решился мой брат.
Он ведь мог и вовсе не говорить мне об этом. Ведь если я соглашусь, то меня примут назад, а его выгонят.
— Ты-то чем так провинился? — нарушил тишину я. — Чем заслужил изгнание?
— Я ведь уже рассказывал, моя научная работа застопорилась… — отвёл взгляд он.
— И всё? Отцу этого достаточно, чтобы изгнать ещё одного сына? — нахмурился я.
— Ну, хорошо! — стукнул бокалом по столу Ярослав. — Я сильно облажался! Допустил ошибку, которая… — брат не выдержал, склонился над столом и разрыдался. — Которая стоила жизни моему пациенту.
Ясно… Ятрогения. Ошибка врача или в данном случае лекаря, которая привела к смерти больного. Но я готов поклясться, что местные лекари допускают такие ошибки крайне часто. У того же Эдуарда Родникова уже есть личное кладбище, как однажды выразился известный терапевт Захарьин.
— Этого мало, чтобы изгнать из рода, Ярослав, — подметил я. — Ты что-то не договариваешь.
— Мне тяжело об этом говорить, — он закрыл лицо пухлыми ладонями.
— Понимаю, но мы договорились быть друг с другом откровенными, — напомнил я.
— Дело в том, что этого пациента я не просто лечил, — признался Ярослав. — Я использовал его для составления научной работы. В итоге допустил серьёзную ошибку. Пытался доказать, что увеличение объёма живота может быть связано не только с болезнями пищеварительного тракта, но и с сердцем. А в итоге… В общем, лечил совсем не то. Патологоанатом сказал, что печень у мужчины совсем развалилась. Другой лекарь бы уже догадался, а я настойчиво доказывал, что у больного поражён совсем другой орган.
Я без лишних уточнений понял, о чём идёт речь. Увеличением живота Ярослав называл асцит. Состояние, при котором в брюшной полости накапливается жидкость. И он прав — такое действительно может происходить при сердечной недостаточности.
Но именно у этого пациента, судя по всему, был цирроз печени. То есть, Ярослав ради своей научной работы закрывал глаза на реальную болезнь и пытался приписать пациенту совсем другую.
— Понимаю негодование отца, — прямо сказал я. — Рисковать человеческой жизнью, а особенно жизнью своего пациента нельзя. Уж прости, я говорю, как думаю.
— Ты думаешь, что я сам этого не понимаю? Понимаю, Алексей. И жутко себя корю… — совсем поник Ярослав. — От меня требовали новые статьи, чтобы я мог сохранить место. Но…
— Так, подожди, — перебил его я. — Я понял суть. И знаешь что? Я в род возвращаться не собираюсь. Тем более на твоё место. И более того — я могу тебе помочь. Могу предоставить тебе научную работу, от которой вся столичная академия перевернётся к чёртовой матери с ног на голову!
Ярослав удивлённо вскинул брови.
— Это ты про что, Лёш? — прошептал он.
— Про микроорганизмы. Бактерии. Одноклеточные, — произнёс я. — Никто у вас пока о таком не говорит, я прав?
Ярослав молча помотал головой.
— В таком случае пойдём за мной, — велел я. — Покажу тебе своё новое изобретение. Микроорганизмы ты там пока что не увидишь, но скоро я это исправлю.
Я показал Ярославу микроскоп.
До этого момента я не понимал своего брата, но как только увидел эмоции на его лице, мне сразу стало ясно — наука действительно много для него значит. Он в истерическом возбуждении разглядывал всё, что только можно. Потратил на это полночи, даже порезал себе палец, чтобы рассмотреть под микроскопом кровь.
— Прости, что сомневался в тебе, Лёш, — сказал он, отринув от микроскопа. — Я всё ещё не могу поверить, что могут быть какие-то… Мелкие организмы! Но твоё изобретение уже поразило меня до глубины души.
Я позволил Ярославу работать с микроскопом столько, сколько ему захочется. И, судя по тому, что на следующее утро, он спал за столом рядом с прибором, мой брат делал это всю ночь напролёт.
И это — хороший шаг. Он рассказал о себе, а я дал ему понять, что занимаюсь здесь своей собственной наукой. Теперь через него я действительно смогу продвинуть в массы информацию о бактериях. Ярослав восстановит свой авторитет, а я… Я продолжу двигаться к созданию антибиотиков.
На следующий день я передал Илье Синицыну несколько своих препаратов, в которых был уверен на сто процентов. Снотворное, анестетик, слабительное, нитроглицерин и препарат-энергетик.
Их я уже тестировал и на пациентах, и на себе. Действуют отлично и побочных эффектов почти не дают. По идее, для того чтобы допустить препарат до массового производства, необходимо провести его через ряд клинических испытаний. Но в этом веке это сделать попросту невозможно.
Синицын подготовил расписку, которая позволяла ему действовать от моего лица, если дело касается патентов.
Весь день я сидел, как на иголках. Принимал пациентов, оформлял документацию, но умом был там — в Саратове. И покой, как мне казалось, наступит только тогда, когда Илья поздно вечером вернётся домой.
Кораблёв уже свыкся с мыслью, что мы с Ильёй время от времени уезжаем в орден лекарей. Он понимал, что это делается на благо лекарской науки.
Вот только, когда рабочий день закончился, а я прошёл на вокзал, чтобы встретить Синицына, я понял, что покой после его возвращения не наступит.
Илья был крайне встревожен.
— Три из пяти… — прошептал он вместе приветствия.
— Чего? — вскинул брови я.
— Я зарегистрировал только два препарата, Алексей, — признался он. — А три других уже успел создать Иван Сеченов. Он опережает нас. Всего на шаг!
