Цеховик. Отрицание - Дмитрий Ромов
Ммм… Как же вкусно!
— Ой, я же капусту не полила!
Мама вскакивает и достаёт из шкафа бутылку с подсолнечным маслом. Я даже есть прекращаю, залюбовавшись, густой золотисто-зелёной жидкостью, играющей на свету. Я и забыл, как выглядит настоящее масло. От масла идёт крепкий аромат семечек. Мой отец, мой настоящий отец, обожал это масло и никак не мог найти замены вот этому натуральному советскому. Эх папа, вот бы ты попал сюда вместо меня…
Как же всё это вкусно. Просто восхитительно вкусно. И даже глаза не нужно закрывать, чтобы представить прошлое. Вот оно, доподлинное и натуральное.
— Мама, как ты вкусно готовишь, обалдеть! — произношу я с набитым ртом. — Мишлен отдыхает!
— Чего? — недоверчиво улыбается она. — Оголодал ты просто на больничных харчах. Чего тут вкусного, всё самое обычное. Мишеля какого-то придумал…
Это тебе, милая барышня, обычное, а мне вот совершенно диковинное.
Чай, конечно, так себе, грузинский. Я ожидал увидеть индийский со слоником, но приходится довольствоваться тем, что есть. Зато халва просто тает во рту. Я тут, наверное, очень быстро отожрусь до размера совхозного хряка. Надо держать себя в руках. Но не сейчас, сначала всё перепробую, а уж потом и сяду на диету.
Хотя этому телу ещё очень долго не грозит жирок. И кстати, что касается тела. Надо срочно взяться за его улучшение. А то оно совершенно дохлое, вон ударить даже не мог как следует. Позорник ты, Егор Брагин. Ну ничего, я из тебя сделаю человека. Шварц, наверное, не получится, но силу мы с тобой наберём. Да же, Радж?
Я подмигиваю псу и кидаю ему маленький кусочек хлеба. Он с невозмутимым видом ловит его, хлопнув челюстями, как капканом и неотрывно следит за моими руками — не прилетит ли ещё чего.
— Послушай, Егор, — говорит мама со смущением. — Хочу спросить у тебя кое-что… Но если ты не помнишь, то поговорим когда-нибудь потом.
— Конечно, мам, спрашивай.
— Ты знаешь, я кладу деньги на хозяйство в ту жестяную коробку…
Так, хорошо, буду знать…
— У меня там лежало тридцать семь рублей… А когда… когда с тобой это случилось… Ну, то есть… В общем, я собралась на рынок, тебе чего-нибудь вкусненького купить, а там оказалось только двадцать семь… Я подумала, если бы тебе понадобились деньги ты бы обязательно сказал… И потом, в больнице ты тоже про это ничего не говорил… Наверное, не помнишь…
Радж не выдерживает моего безразличия к своему аппетиту и коротко гавкает. Я отламываю ещё крошечный кусочек хлеба и, макнув в остатки подливки, бросаю ему. Хлопают челюсти и, пёс мгновенно глотает подачку. При этом он продолжает неотрывно смотреть на меня. Что же ты, Егор, как бы говорит он, у родной матери деньги украл? Вот же ты сволочь… я то есть…
— Мам, я помню, — спокойно говорю я, поднимая на неё глаза. — Я не хотел тебе говорить, думал, что успею всё сделать, до того, как ты заметишь.
— Что сделать? — тихо спрашивает она.
Ну зачем, эти огромные, полные слёз глаза! Ну не надо, не люблю я это, говорил же уже… Я встаю из-за стола и иду в прихожую, где во внутреннем кармане пальто лежит пятьдесят восемь с копейками рублей. Достаю десятку, возвращаюсь на кухню и кладу её перед матерью.
— Прости меня. Если бы не эти олухи, ну, если бы они не напали на меня, ты бы ничего и не узнала.
— Да почему?! — начинает кипятиться мама. — Что это значит? Если тебе нужны на что-то деньги ты должен в первую очередь сказать мне, а не таскать втихаря, чтобы я не узнала. Мы же семья, Егор!
— Эх, ну я хотел тебе сюрприз сделать, поэтому и тайна, как ты не понимаешь?
— Какой ещё сюрприз?! Ну?! Говори, всё равно уже сюрприз не удался. Давай, признавайся.
— Да блин…
— Что?! — глаза у мамы становятся огромными, как блюдца. — Что ты сказал?!
— Блин… — пожимаю я недоумённо плечами, мол что такого.
— Какой ещё блин?! Ты совсем уже, матери такое выдать?! Ты что, действительно с хулиганами связался?
— Мам, да это присказка такая, ничего ведь страшного, чего плохого в слове блин? А хулиганы не так говорят, ты уж мне поверь. Просто слово-паразит.
— Вот именно, что паразит! Это эвфемизм, замена бранного слова, несущая смысл того самого… матерка. Ты говоришь, «блин», а подразумеваешь… э-э-э…
— Оладью, — вывожу я её из ступора.
— Чего? — не понимает она.
— Ну, оладушку, чё?
— В общем, чтобы никакой выпечки в речи, понял? Давай, объясняй зачем деньги утащил.
— Да, б… ой, хотел духи тебе купить на день рождения. Французские.
— Какие ещё духи?!
— «Климá» — пожимаю я плечами.
— Зачем?! — изумляется она. — Они целое состояние стоят, гораздо больше, чем десять рублей!
— Сорок, — соглашаюсь я. — Я скопил почти всю сумму.
— То есть как это ты скопил?!
— Ну экономил на карманных, подрабатывал там.
— Где ты подрабатывал?
— Мам, ну, что за допрос. Не крал же я их, и у тебя только на день одолжил, но из-за этих… нехороших редисок… овощи можно употреблять в речи? В общем из-за них всё сорвалось.
Мама хмурится, просвечивая меня рентгеном прищуренных глаз:
— Во-первых, до дня рождения ещё почти месяц, а во-вторых, с чего это такая дикая идея?
— Мам, — вздыхаю я, — ну ты же молодая, красивая женщина. Тебе надо свою личную жизнь устраивать, а ты всю её на меня гробишь, лучшие годы, можно сказать.
У неё дар речи пропадает. Она долго смотрит на меня вновь повлажневшими глазами, а потом встаёт и прижимает мою голову к своей груди. Вернее к животу. Ох, не нужно этих нежностей, очень прошу, не нужно…
— Как ты быстро повзрослел, — шепчет она, — а я даже и не заметила…
— Ай, — вскрикиваю я, — Мам, у меня голова того… не кантовать, ладно? Не забыла?
— Да-да, прости, — разжимает она свои объятия. — Не убирай ничего, я сама потом помою.
Она выходит из кухни и идёт в спальню, а я плетусь за ней. Спальня мной ещё не исследована. Похоже, отец действительно уже давно не с нами и я попал в самую точку. В спальне стоит старинный полированный шифоньер, мамина кровать, а в углу за дверью мой письменный стол.
Всё, как в моём детстве, только жили мы в такой же хрущёвке втроём, так что здесь у меня явный апгрейд в сторону роскоши.
— Мам, я пойду с Раджем
