Красный вервольф - Рафаэль Дамиров
Губы сами собой начали расплываться в довольной лыбе. Есть ли у тебя план, мистер Фикс?
А ведь получается, что есть, я же сам его буквально несколько часов назад изложил командиру. А мужик сказал — мужик сделал!
Я почапал бодрее, уворачиваясь от колючих веток и то и дело смахивая с лица паутину. А ведь даже хорошо, что меня из партизанского отряда поперли. Ну, если можно так сказать, конечно. Потому что если я буду шарохаться по лесам и охотиться на фрицев, то никаких подробностей про янтарную комнату я узнать не смогу.
Надо в Псков идти. Или, как выразился недавно один оберштурмфюрер, в Плескау. На немецком я могу шпрехать как на родном, даже, если поднапрячься, могу вполне достоверно изобразить швабский и баварский диалекты. Сойти за коренного жителя Берлина, никогда не выезжающего за пределы Ганзафиртеля — тоже запросто.
Только здесь это не потребуется. Нет-нет, идти к немцам и выдавать себя там за своего — это тупой план. Мне там прострелят башку еще до того, как я им начну Германа Ленса цитировать.
Я сунул руку в карман и достал смятую бумажку. Ту самую, где было про работу по специальности и обещания прочих благ перебежчикам. «Гутен таг, фашистики, я Саша Волков или по вашему Алекс Вульф, Россию люблю, коммунистов ненавижу, работаю учителем немецкого языка и физкультуры в средней школе села Вырица, могу быть переводчиком и приносить всяческую пользу делу Великого рейха. Зиг хайль, и все такое»…
А что? План не плох. К нашим не получилось внедриться, так может к фрицам получится? А там разузнаю про янтарную комнату. И чем черт не шутит, попробую сорвать планы по ее похищению. Тогда уже свои к стенке не поставят. Наверное…
Аж присвистнул от глобальности своих намерений. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!
Только вот одежку надо все-таки сменить. На что-то более подходящее для учителя немецкого из сельской школы. А то есть подозрение, что немцы вряд ли поверят, что в Вырице ученицы старшей школы изобрели ткацкий станок для производства камуфляжа, а берцы мне вечно пьяный сапожник дядя Вася из Луги склепал. При помощи сапожного шила, такой-то матери и трех бутылок самогона.
Менять надо одежду, это точно. Только вот где ее взять?
Память услужливо подбросила сцену, которую я сначала считал любительской театральной постановкой. И скучающий басок Корнейчука, озвучивающий в особо важные моменты мой внутренний голос, сказал: «Ну что ты встал зенки выпучил? Ты точно знаешь, где лежит много людей, которым их одежда больше ни к чему…»
«Да как-то стремно это, нет?» — уже своим голосом подумал я.
«Стремно было в Сирии, когда твоих пулями изрешетили, а ты сделать ничего не мог, потому что тогда твоя миссия пошла бы по бороде…» — зло отозвался Корнейчук.
Ну да, как обычно. Вот тебе, дядя Саша, два стула. Или ты займешься бытовым мародерством и налутаешь в расстрельной яме какие-нибудь штаны и рубаху. Либо тебя в твоем камуфляже еще раз повяжут, и окажешься ты в той же самой яме только слоем повыше.
«Волков, ты чего раскис-то? — снова забасил Корнейчук. — Если бы меня фашисты расстреляли со всей семьей, я бы только рад был, если бы мои штаны потом этим фашистам в глотки забили. Ну, это я фигурально выражаясь. В смысле — послужили правому делу».
Кроме того, у меня там неподалеку нычка под вывороченным корнем…
Теперь дело за малым. Сориентироваться, где это самое место. Из партизанского лагеря я сбежал примерно в ту сторону, откуда мы с Наташей пришли, значит где-то невдалеке должна быть сожженная деревня. И дорога. По которой уехал немецкий грузовик.
Но пока я топал прямо по целине, безо всякого даже намека на тропинки. Рассвет уже практически вступил в свои права, до восхода солнца явно осталось всего ничего. Зачирикали первые утренние пичужки. Ориентироваться стало проще.
На ближайшую тропу я наткнулся почти сразу. Топтаная-перетоптаная, ровненькая, явно ходили по ней много и часто. Так… Прикинем… Партизанский лагерь отсюда примерно к северо-западу, после пробежки топал я примерно час с чем-то, значит прошел еще километра три. И если я сориентировался верно, то эта тропа должна вести в ту самую деревню. Хотя бы одним из своих концов…
Через метров триста рядом тропа пересекалась с другой лесной дорогой. И к дереву на перекрестке кто-то заботливый прибил самодельную фанерную табличку, на которой было крупными кривоватыми буквами написано «ЗАОВРАЖИНО 2 КМ». Ого, знакомые места.
Кажется, я все-таки чутка заблудился, забрал севернее, чем планировал. Но зато теперь у меня появилась четкая привязка к местности, потому что где находится Заовражино я хорошо знал. Можно сказать, в этой деревне мое детство прошло. Когда мелким был меня к бабе Нюре отправляли, у нее в этом самом Заовражино был здоровенный дом на отшибе, сразу за забором лес. Эти места я отлично знал, излазил здесь все, когда мы клад с пацанами искали. Кто-то нам рассказал по секрету, что фашисты здесь клад зарыли, вот мы и…
Тут меня, как пыльным мешком по голове ударило.
Заовражино. Баба Нюра. Она здесь провела всю войну, и в Питер ее родители перевезли, когда мне было уже тринадцать. Он даже Ленинградом уже быть перестал.
Получается, что сейчас… Она там? Моя баба Нюра, только не суровая седая старуха с черной тростью, а молодая девка. Сколько ей было в сорок первом? Девятнадцать?
Опа… По спине пробежали мурашки.
Прямо откровение за откровением меня с недосыпа накрывает. Или, как там модно сейчас среди всяких инфоцыган выражаться? Инсайт за инсайтом…
Накрыло что-то настолько сильно, что я снова нашел кочку помягче и присел.
Бабушка всегда жила одна. Никакого деда рядом с ней никогда не было, а на мои детские расспросы о нем она только шикала, грозила пальцем и огрызалась, что это не моего ума дело.
Потом уже, когда мне было лет одиннадцать, я подрался со Славкой Батраковым, сыном директора клуба. Не помню, из-за чего была драка, но нос я ему расквасил. И он прогундел, что я такой злой, потому
