Провокатор - Д. Н. Замполит
Унылые картинки еще больше укрепили меня в том, что гражданской войны надо избежать любой ценой, иначе и без того невеликий уровень жизни уйдет в ноль, а местами и в минус. Нет, я и раньше это знал, но вот увидел и прочувствовал только сейчас.
Глядеть в окно непрерывно было тяжело, я перемежал это малополезное занятие изучением немецкого, в котором делал изрядные успехи, не в последнюю очередь благодаря Варваре.
В Новороссийске меня с подачи полицмейстера вывели на почетного консула САСШ, местного негоцианта Триандафилиди. Он оказался моим полным тезкой – Михалисом Димитриосом, да еще и крупным акционером цементного завода, на который у меня было поручение от Бари, взявшегося за бетонную тему всерьез. При знакомстве мы порадовались совпадению имени и отчества, а после визита на завод и обеда в ресторане, на который я пригласил консула, я поведал ему мою печальную «историю». Все было решено в один день, благо стараниями полицмейстера в записи таможни и порта о пассажирах французского парохода «Прекрасная Луиза» были внесены дополнения в виде моей фамилии. Пароход этот был выбран не случайно – он утонул полгода тому где-то среди Ионических островов вместе с судовыми документами. Так что опровергнуть вожделенную справку, выданную задним числом и подписанную Триандафилиди, о том, что гражданин САСШ Майкл Скаммо действительно сошел с корабля на территорию Российской империи в апреле 1897 года и зарегистрировался у почетного консула, теперь будет весьма непросто. А со всеми этими бумагами, включая копии из таможни и порта, уже можно было ехать в американское посольство в Петербурге и получать новый паспорт. Технически это можно было бы сделать и у консула в Москве, но Зубатов рекомендовал именно Питер.
До Екатеринодара я добрался местным поездом, оттуда уже шел прямой до Москвы, и сдал в багажный вагон за целых шесть копеек уже два чемодана – с вещами и дарами новороссийского полицмейстера московским коллегам.
В купе со мной сел казачий офицер, подъесаул Болдырев, чистый пан Володыевский – невысокого роста, залихватски усат, ладно скроен, эдакий живчик с хитрым прищуром. Мы неожиданно хорошо сошлись, в основном потому, что он предпочитал не карты, как большинство офицеров, а шахматы, за которыми мы и проводили время. Он все косился на мой рубец на лице и в конце концов не выдержал, спросил:
– Михаил Дмитриевич, простите великодушно, уж больно на след от шашки плашмя похоже, кто это вас?
– Помилуйте, где я и где шашки?
Болдырев недоверчиво хмыкнул, но от дальнейших вопросов воздержался, а я погрузился в воспоминания.
Наметанный глаз не обманул Болдырева – меня спасла меховая шапка, но удар был столь силен, что очнулся я тогда на ломовой телеге, мимо медленно проплывали те самые патриархальные домишки вдоль Камер-Коллежского вала, а рядом лежало еще несколько тел. На облучке, или как он там называется, сидели извозчик и городовой, еще один полицейский шел сзади, следом гнали два десятка арестованных.
Досталось работягам крепко: даже не считая избитых до потери сознания, было много шишек, фингалов и ссадин, хватало глубоких рассечений, как минимум одна сломанная или вывихнутая рука, которую баюкал седоусый рабочий.
По соседству повернулся и открыл глаза коротышка с кулачищами, тяжело вздохнул, повозился и сел, сплюнув на землю кровь. Некоторое время он сосредоточенно шевелил языком во рту, а потом полез туда пальцами и вынул зуб, сопроводив это крепким словом. Обтерев руки о пальтишко, он заметил меня:
– Итить, инженер? А тебя-то за что?
– Баб защитить хотел.
– А ну там молчать! – прикрикнул городовой, и мы перешли на шепот.
– Правильные вы там у Бари. Федоров Иван, слесарь. – и он протянул мне мозолистую лапищу.
– Молчать! – снова рявкнуло сверху. – Сейчас высажу, пешком пойдете!
Голова еще кружилась, Иван тоже был не ахти, так что мы предпочли замолкнуть, судя по всему, у нас будет время наговориться в камерах Рогожской части, куда нас вскоре и привезли.
Работяг загнали во двор и поставили под конвоем перед арестантским домом. Кружился снег, время шло, слышно было, как в здании часы два раза отбили четверть, значит, прежде чем перед нами явилось начальство, мы мерзли во дворе не меньше получаса. Я с удивлением узнал пристава, с которого и началась моя здешняя эпопея, Кожин прошел вдоль строя, мазнул по мне взглядом и двинулся дальше, но запнулся, вернулся обратно и вгляделся в меня.
– Господин Скаммо! – надо сказать, что изумление в его голосе было неподдельным. – Как это вас угораздило?
– Жандармы избивали женщин, я пытался прекратить.
– Ну, знаете ли, вступаться за смутьянов…
– Женщин. Бить. Нельзя. – как можно тверже отчеканил я.
– Хм… Ждите. – И он двинулся в сторону группки полицейских чинов и штатских у дверей части.
Иван выслушал наш разговор и, простецки дернув меня за рукав, поинтересовался:
– Это кто?
– Пристав, знакомый.
– А что за фамилие – Скаммо? Чухонец?
– Нет, американец.
– Америка-анец, – удивленно протянул Иван, – а как же ты по-нашему так ловко болтаешь?
– Предки русские, – я был немногословен, потому как замерз, да и рубец от удара саднил немилосердно.
Кожин закончил свои разговоры, что-то приказал и махнул в мою сторону рукой городовому, который немедля выцепил меня из строя и повел в здание.
– Ну, бывай, американец, бог даст – свидимся!
– Бывай, Ваня.
В кабинете Николай Петрович, которого буквально месяц назад временно перевели в Рогожскую часть, выслушал мою версию событий и поинтересовался, сумел ли я тогда попасть к Зубатову.
– Так вы сами справьтесь у Сергея Васильевича, полагаю, телефон в части имеется?
Еще полчаса ушло на «телефонирование», во время которого полицейский врач обработал мне ссадину, после чего Кожин довольно сухо со мной попрощался, посадил на извозчика и отправил домой, где меня встретила Марта, а вскоре примчалась и Варвара, горевшая желанием вылечить меня вот прям щаз. Но для начала мне пришлось их успокаивать, потому как след от удара выглядел страшновато, так что в оборот они меня приняли несколько позже, а под конец после перевязки Варвара осталась на ночь, за явив, что я промерз и меня обязательно нужно согреть. Рубец этому, как выяснилось, не помешал.
Приключения мои попали в газеты, «Ведомости Московской городской полиции» сухо сообщали о беспорядках и о том, что «при разгоне смутьянов пострадал проходивший мимо инженер завода Бари», а всезнающий «Московский листок» прямо написал, что инженер Скамов пытался защитить женщину. Эта заметка, кстати, стала первым печатным появлением моей фамилии в «русской» форме.
На третий день Зубатов вызвал меня запиской на
