Станислав Гагагрин - Страшный суд
Пахло не только дерьмом. В воздухе, вконец испорченном оборзевшими в усердии потрафить хозяину тележурналистами и горе-аналитиками с откровенно нерусскими фамилиями, в иудином поте искариотского лица отрабатывающими зелененькие западных спецслужб, уже ощущался устойчивый запах крови.
Вечером девятого мая мне позвонили.
Трубку взяла Вера Васильевна и позвала к телефону.
— Голос мужской, — несколько озадаченно сообщила она, — и как будто знакомый…
— Немудрено, — мысленно усмехнулся я, взяв трубку и сообразив, что со мной разговаривает Стас Гагарин, — это же молодой муж с тобою говорил… Выходит, что и голос у меня не изменился?
Для себя я еще не решил, знакомить ли супругу с самим собой из шестьдесят восьмого года.
— Все обошлось, — сообщил мне Стас, хотя я уже знал, что мирная демонстрация в Москве по случаю Дня Победы, прошла мирно. — Партайгеноссе передает вам по случаю праздника привет…
Я вновь собирался поехать в Москву в этот день, но Гитлер предложил посидеть дома.
— Возможны эксцессы, — сказал Адольф Алоисович. — Власти стягивают в город значительные силы. Могут и сорваться… Оставайтесь-ка лучше на Власихе. Потом с молодым другом расскажем вам подробности.
Потому я и находился девятого мая дома.
— А где он сам? — спросил я по телефону Стаса.
— Готовит нам ночлег на сегодня, — отозвался двойник.
…Едва Стас появился в Доме литераторов, я предложил помочь ему в решении бытовых проблем, и деньги предлагал, и на Власиху зазывал, но Стас Гагарин мягко, с доброй улыбкой, вежливо благодарил за проявленное участие, но попытки мои взять его — хотя бы временно! — на содержание категорически отверг.
— Теперь мне куда легче, — объяснил тридцатитрехлетний Станислав Гагарин. — Ведь заботиться придется только о себе…
Я поначалу разделял его опасения за судьбу Веры и Анатолия-сына с дочерью моей, маленькой Ленусей, оставшихся за четвертьвековым порогом: не осиротели невзначай эти трое, если их папаня ходит на первомайские демонстрации девяносто третьего года?
Но партайгеноссе фюрер сразу нас успокоил, сообщив, что тот, прибывший с морей штурман и начинающий сочинитель благополучно отбыл с женою к детям в Свердловск и начинает налаживать быт в столице Среднего Урала, осваивает помаленьку опорный край Державы.
— Значит ли это, что на жизни той Веры и наших с нею детей появление Стаса здесь, в девяносто третьем, никак не отразится? — спросил я Гитлера, мельком взглянув на двойника, напряженно ожидавшего ответа.
— Абсолютно не отразится! Их муж и отец пребывает с ними, — объяснил нам фюрер, и оба мы облегченно вздохнули.
И тут я подумал о том, что личность двойника станет теперь развиваться иначе, нежели развивался я сам, да и уже, спустя какое-то время с момента переброса Стаса Гагарина в наши дни, этот человек всё дальше отходит от меня, живущего еще там, в апреле и мае одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года.
Новый Стас Гагарин, мне не дано понять, каким образом возникший здесь, на особицу постигший тайны зловещей перестройки и вынужденный жить сегодня с нами, которых медленно, но верно болванили в течение восьми лет, уже иной человек, и всё дальше и дальше он будет отходить от судьбы нынешнего председателя Товарищества Станислава Гагарина, недаром, видимо, просуществовавшего четверть века, которой уже не будет — такой! — и это естественно у моего двойника.
И понятие двойник теперь не соответствовало складывающемуся порядку вещей. Это был вовсе не двойник, а скорее сын-единомышленник, сын-друг, сын-соратник, видоизмененное продолжение моего Я во времени и пространстве, сын-наследник, наконец…
При всем моем уважительном отношении к собственному, так сказать, законному, сооруженному по обычным человеческим правилам сыну Анатолию, к его успехам в философской науке, я не был удовлетворен мерой духовной близости между нами.
Да и бытовые привычки, манеры, житейские приемы были у нас с Анатолием разные, на роль наследника Анатолий никак не годился, не тянул, одним словом, и до обидного порой был равнодушен к делу моей жизни.
Многое меня не устраивало в нем, хотя я, разумеется, понимал, что сын не может быть однозначно равен отцу.
Мне хотелось пригласить Стаса Гагарина домой, познакомить с Верой Васильевной, хотя ситуация при этом могла сложиться довольно пикантной: двойник встретится с собственной женой, но с той, которая была бы у него через двадцать пять лет. А нынешняя моя Вера будет принимать необычного гостя: собственного мужа из далекого, трудного в житейском смысле, но счастливого прошлого.
Я осторожно спросил жену о том, как отнеслась бы она к возможности такой встречи, подав это как гипотетический вариант развития романного сюжета, и понял, что Вере чисто по-женски неловко появиться перед тем молодым мужем в обличье несколько повзрослевшей, произнесем сие так, женщины.
Когда Стас позвонил, я уже знал о впечатляющем победном шествии по Тверской улице, но хотел ведать подробности и потому немедленно согласился выйти из дома и погулять по городку, тем более, что двойник сообщил: с нами будет и Адольф Алоисович.
Когда я спустился с седьмого этажа по лестнице и вышел на берег озера, то обратил внимание на озабоченное выражение лица Гитлера.
— Что-нибудь случилось, партайгеноссе фюрер? — спросил я вождя германского народа.
— Ничего сверх того, что должно было случиться, — загадочно ответил Гитлер и заставил себя улыбнуться. — А вас я поздравляю, Папа Стив. «Советскую Россию» видели? За восьмое мая…
— Вчера газета не поступила… А что?
— Валентин Чикин опубликовал беседу Димы Королева с председателем Товарищества Станислава Гагарина, — сообщил Стас. — Беседа называется «Сталин в Смутном Времени»… О романе «Вторжение» разговоры с фотографией автора, лихого комбата морской пехоты. Классная работа!
— Как?! — воскликнул я. — Неужто Чикин так быстро напечатал?
— Успел, — усмехнулся двойник. — Такие вот дела… Поздравляю!
— По нашим каналам передал газету Йозефу, — сообщил мне Гитлер. — И подтверждение о получении с Того Света пришло. Товарищ Сталин тоже вас поздравляет…
— Спасибо! А когда его ждать в Россию?
Гитлер пожал плечами. Он стоял на берегу в характерной для него позе, правая рука ниже пояса удерживала левую. Лицо фюрера, которое всегда оживлялось, едва я заговаривал о его друге Сталине, на этот раз было озабоченным — я уже упоминал об этом — и одновременно отрешенным.
— Есть проблемы, мой фюрер? — спросил я.
Лицо у Гитлера посветлело.
Конечно, не имел права называть его мой фюрер, ибо моим вождем Адольф Алоисович никогда не был, но интуитивно я осознавал, что гостю, а теперь и соратнику, который прибыл из Иного Мира сражаться за Россию, будет по душе, если обращусь к нему привычным в окружении генсека рабочей партии словосочетанием.
— Спасибо, дорогой письмéнник, — сказал Гитлер. — Проблемы у нас общие теперь… Сегодняшний день — последний, увы, мирный день России.
Глава седьмая
НАЧАЛО ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
IУже десятого мая началось крутое развитие событий.
Впервые аукнулась предательская дебильная политика бывших коммунистов-циников, обозвавших себя демократами, которые всегда были всего-навсего мелкобуржуазными перерожденцами — на крупных не тянули по причине элементарной умственной отсталости — вовсе не в России. Здесь русский народ, замордованный телевизионным террором, все еще ждал с моря погоды.
Бурно и напористо забастовали шахтеры Донбасса. Они вовсе не ограничились экономическими требованиями, нет. Не было у добытчиков угля, работающих в условиях крайней изношенности подземного оборудования, отягощенного нехваткой крепежного леса, который традиционно поставляла Россия, не было у решительных парней, знающих почем фунт лиха, и куцых политических требований вроде отставки правительства или провозглашения все еще модного суверенитета.
Впрочем, речь о независимости все-таки шла. Шахтеры объявили о том, что горное оборудование принадлежит народу Донбасса, равно как и все, что находится на земле и под нею, но оставаться в составе республики, которой правит вельможный гетьман Кравчук, народ Донбасса не желает и, памятуя о завете Богдана Хмельницкого, поначалу отделяется от руховской Малороссии и бьет челом русским братьям: примите блудных сыновей до дому, до общей хаты…
В воззвании к народу Украины шахтеры Донбасса призывали остальные губернии — харьковчан, новороссийцев Днепра и Херсона, одесситов, черниговцев, полтавчан, запорожцев и особенно крымчан — последовать их примеру.
