Олег Авраменко - Принц Галлии
Глава LXVI
Ледяное дыхание смерти
Впервые король Кастилии Альфонсо XIII почувствовал себя плохо вечером во время заседания Государственного Совета. Внезапно у него закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные пятна, на лбу выступил холодный пот, а все тело прошиб озноб. Он мертвенно побледнел, пошатнулся и, наверное, упал бы с кресла, если бы его не поддержал камергер.
Члены Совета тотчас прекратили прения и устремили на короля встревоженные взгляды. Губы графа Саламанки тронула злорадная усмешка, но он тут же спрятал ее и изобразил на своем лице искреннее участие — даже чересчур искреннее, подозрительно искреннее.
Между тем король мягко отстранил от себя камергера, кивком поблагодарив его за помощь. Озноб и головокружение прошли. Он вытер со лба испарину, вяло улыбнулся и сказал:
— Все в порядке, господа. Верно, я переутомился.
А внутри у него что-то оборвалось.
«Господи! — подумал Альфонсо. — Неужели Шатофьер прав?… Господи, я еще так молод, я так хочу жить… Ах, Фернандо, Фернандо! Как же ты мог, Каин?…»
Он с трудом проглотил застрявший в горле комок и продолжил совещание.
На следующее утро король был уже не в состоянии подняться с постели. Им овладела необычайная слабость, мысли едва ворочались в его голове, которая время от времени начинала кружиться, и тогда перед его глазами выплясывали свой зловещий танец разноцветные пятна неприятных, отталкивающих, ядовитых оттенков. Чуть позже, к обеду, его затошнило и то и дело рвало; вскоре его стало рвать желчью. Лекари, которые всего неделю назад уверяли его, что он совершенно здоров, теперь то хватались за головы, то беспомощно разводили руками; они никак не могли взять в толк, что же происходит с их королем.
На третий день тошнота прошла, но это не обмануло Альфонсо. Слабость все больше одолевала его. Даже незначительное умственное напряжение быстро утомляло, он слишком много спал, очень мало ел — у него напрочь пропал аппетит, и каждый кусок пищи ему удавалось проглотить лишь ценой невероятных усилий.
Перечитав реляции своего посла в Риме о течении болезни святейшего отца, Альфонсо избавился от последних сомнений и одновременно лишился последних надежд — его, как и папу, отравили, причем тем же самым ядом.
Открыв эту ужасную истину, отравленный король ничем не выдал своих подозрений. Прекрасно понимая, что сейчас сторонники Инморте и Фернандо начеку, Альфонсо отверг соблазн послать навстречу Эрнану гонца с распоряжением немедленно казнить Фернандо. Он знал, что его письмо вряд ли дойдет по назначению, и этим он только откроет врагу все свои карты, не говоря уже о том, что приговорит гонца, в сущности, ни в чем неповинного человека, к почти неминуемой смерти.
Альфонсо оставалось только ждать и надеяться, что у Эрнана хватит ума превысить свои полномочия, или, в крайнем случае, что он будет строго придерживаться полученных указаний передать ему брата из рук в руки, угрожая тут же прикончить его, если кто-то попытается воспрепятствовать этому. И тогда, как уже твердо решил Альфонсо, Фернандо живым из его спальни не выйдет.
Наши друзья прибыли в Толедо пополудни на седьмой день болезни короля. Дворцовая стража была предупреждена заранее, и как только Эрнан назвался, его немедленно провели в королевскую опочивальню.
При виде вошедшего Шатофьера Альфонсо приподнялся на подушках и велел всем присутствующим оставить их вдвоем. Усталый взгляд его оживился, дыхание участилось, а на щеках от волнения проступил слабый румянец.
— Ну! — нетерпеливо произнес он, едва двери опочивальни затворились за последним из вышедших дворян.
Эрнан почтительно поклонился:
— Государь! Согласно вашему приказанию, ваш брат дон Фернандо, граф де Уэльва, был казнен утром восьмого ноября в замке Калагорра, принадлежащем дону Клавдию, графу де Эбро. Приговор был приведен в исполнение именем вашего величества, с согласия вышеупомянутого сеньора дона Клавдия и с соблюдением всех необходимых формальностей.
Альфонсо облегченно вздохнул. Томительная неопределенность последних дней наконец была разрешена, и у него будто гора с плеч свалилась. Он вяло махнул рукой, указывая на стул возле кровати.
— Прошу садиться, господин граф. Расскажите все по порядку.
Эрнан осторожно устроился на довольно хрупкого вида стуле и поведал королю обо всем, что произошло в Калагорре, не преминув также упомянуть и про отряд гвардейцев, явно пришедших на выручку Фернандо.
— Это Саламанка, — промолвил Альфонсо. — Определенно, это его рука. Оказывается, он знал больше, чем я полагал… Нет, это безобразие! Это уже ни в какие рамки не вкладывается. Я еще жив, я еще в здравом уме и твердой памяти, а мои верные вельможи уже закусили удила. Черт-те что вытворяют! И что мне с ними делать, ума не приложу… Впрочем, с ними пусть Бланка разбирается, она-то найдет способ их усмирить. А я… Хотите верьте, граф, хотите нет, но я чувствую на своем затылке дыхание смерти… оно ледяное… Старуха с косой настигает меня.
Любой царедворец на месте Эрнана принялся бы убеждать короля в обратном, но Эрнан не был царедворцем. Он промолчал. Негоже, думал он, утешать королей. Это унижает их достоинство.
— Но нет! — спустя минуту отозвался Альфонсо. — Одно я все-таки сделаю. Позовите хранителя печати, господина де Риасу, он должен быть в соседней комнате.
Эрнан исполнил просьбу короля. Хранитель печати действительно находился в соседней комнате, ожидая, когда освободиться король, и по приглашению Шатофьер вошел в спальню.
— Господин де Риаса, — сказал Альфонсо. — Велите арестовать помощника главного кравчего Трухильо и повесить его… Нет, не сразу. Сначала подвергните его пыткам, пусть признается, кто подговорил его отравить меня, пусть выложит все, что ему известно. Пытайте его подольше, выжмите из него все, что можно, а как только увидите, что ему уже нечего сказать по делу и он начнет признаваться в несуществующих грехах и возводить напраслину на других, отправьте его на виселицу. Смертный приговор я подпишу позже; кстати, распорядитесь, чтобы его подготовили. Формулировка: государственная измена.
Хранитель печати молча поклонился и направился было к выходу, но король задержал его:
— Нет, постойте! Вот еще что. Через час соберите Государственный Совет — я назову имя наследника престола. Теперь вы свободны, сударь, оставьте нас.
Г-н де Риаса вновь поклонился и вышел. За дверью послышались его слова, обращенные к гвардейцам из охраны: «Вы двое — за мной».
— Ну что ж, — сказал Альфонсо. — Раз Фернандо нет в живых, мне уже нечего бояться за Бланку. Она может спокойно приезжать в Толедо, сейчас ее присутствие здесь просто необходимо — ведь она будущая королева Кастилии.
— По моим подсчетам, — произнес Эрнан, — госпожа Бланка прибудет самое позднее через пять дней.
Король вздохнул.
— Дай мне, Господи, еще хоть неделю жизни. Я так хочу повидаться напоследок с сестрой… Я же покрепче святейшего отца… Вы хотите что-то сказать, граф?
— Да, государь. У меня к вам одна просьба.
— Так говорите же.
— Я более чем уверен, государь, что ваша сестра явится к вам вместе с принцем Филиппом…
— Это было бы желательно, господин граф. К сожалению, времени мне отпущено слишком мало, чтобы обращаться к императору с просьбой освободить Филиппа от обязательства, данного им в отношении его дочери Анны. Так что мне остается только положиться на свою последнюю волю. Думаю, Филипп найдет ее достаточным и вполне веским оправданием для себя, а Август Юлий с пониманием отнесется к его поступку.
Теперь пришла очередь вздыхать Эрнану.
— Как раз этого я и боялся… Стало быть, вы хотите, чтобы Филипп женился на госпоже Бланке?
— Я очень этого хочу. Лучшего короля для Кастилии не сыщешь… А чего, собственно, вы боитесь?
— Буду с вами откровенным, государь, — сказал Шатофьер. — Я боюсь, что Филипп не устоит перед соблазном и исполнит последнюю волю вашего величества, о чем впоследствии будет горько сожалеть. Сейчас он не в состоянии принимать взвешенные решения, он безумно любит вашу сестру, к тому же есть основания полагать, что она ждет от него ребенка…
— Даже так? Тем лучше. Тогда у Кастилии будет и король, и королева, и наследник престола… Но почему вы считаете, что это будет неразумным решением со стороны Филиппа?
— Потому что его истинное призвание — стать королем Галлии во имя ее грядущего могущества и процветания. Я убежден, что именно ему суждено собрать все галльские земли — во всяком случае, большинство их, — в единое государство. Прошу великодушно простить меня, ваше величество, я очень уважаю вас и с уважением отношусь к вашей стране, но Галлия — моя родина.
— Ага, понятно! Значит, вы пламенный патриот своей земли?
