Огнем, мечом, крестом - Герман Иванович Романов
— Все сделаю, господин, скоро вестника отправлю.
Тармо низко поклонился, и вышел из дома, а Лембит только вздохнул, он полностью вымотался за эти прожитые с ночи часы в новом для себя мире. Суматошное выдалось времечко, что и говорить, очень уж сумбурное и с брызгами кровища во все стороны — он за всю свою прожитую жизнь столько не видел, а тут сам пятерых «завалил», пусть двух и случайно. И никакого сожаления при этом нисколько не испытывал — как ни странно даже удовлетворение, какое бывает от хорошо сделанной работы. К тому же «пресная» прежняя жизнь канула в лета, а нынешняя ему даже начала нравиться, хотя пришло осознание, что в какой-нибудь неудачный для него момент ему просто выпустят кишки, и подохнет, завывая от боли. И на медицину рассчитывать не приходится, знахари есть, что лечат травами, но больше иными «препаратами», в виде сухих лягушачьих шкурок или лапок, мышиного помета, улиток, медвежьей желчи и прочих «чудодейственных» лекарств. Читал в какой-то книжке, что от такого «лечения» людей «загибалось» гораздо больше, чем от отсутствия такой «помощи».
В общем, в такой жизни, все как в анекдоте — «несмотря на все усилия врачей, больной все же пошел на поправку».
— Господин, я вам кипяток принесла, как велено!
Девчушка с разбитым лицом, с заплывшими от синяков глазами, та самая племянница Тармо по имени Айно, принесла от очага большую глиняную кружку, в которую налили вскипевшей воды из котла. Девчонку приставили к нему как служанку, хотя и в доме для нее постоянно находили дело. Тут на болоте были выстроены пара таких чисто эстонских строений — невысокие, примерно по грудь бревенчатые стенки, и высокая крыша, накрытая снопами соломы или вязанками тростника, которого тут уйма. Внутри как бы три отсека — жилой с торца, самый большой, тут стояла печь без трубы, топилась «по-черному» — дым уходил вверх, в отверстие. Вдоль стен набросаны на жердяных полатях охапки той же соломы или сена — на них спала вся та прорва народа, что оказалась на островке, к которому вела извилистая гать. Жить летом тут было невозможно, в такой сырости люди и скотина просто бы передохли. А вот зимой условия становились чуть лучше, и с наступлением холодов крестьяне из всех селений свозили сюда часть припасов, пригоняли скотину, собирались гурьбой под почерневшими изнутри крышами.
Все дело в страхе — зимой, вот уже несколько лет в подряд, приходили отряды крестоносцев, пытаясь острым железом, несущим смерть, покорить строптивых эстов. А здесь для них было вполне надежное во время набегов укрытие, куда более надежное, чем невысокий тын большого городища на берегу озера, правда, маленькое по размерам, на сотню человек, не больше. Но так и не жить тут люди собирались, нужно было только отсидеться какое-то время, пока завоеватели будут бесчинствовать в округе. Гать перекрывали два бревенчатых сруба, набитых камнями, с воротами из плотно пригнанных жердин, причем бревном их не вышибить, развернуться воинам негде. А будут топтаться на месте, ноги по колено в жижу уйдут, люди насмерть застынут, а зимой это неминуемая смерть от горячки. Даже сейчас, внутри дома, в нем сыро, и постоянно растопленная печь хоть немного высушить помещение не может. К тому же с другого торца дома загон для содержания скотины — для самого Лембита вонь стоит неимоверная, а местные привыкли — пусть в дерьме и в болотной жиже, зато живые. Посередине дома вроде разделительной клети, там вроде гумна, для соломы, сена. Зерна и прочих припасов, и там спят мужики — условия жесткие. Но тепло от большой печи все же доходит, К тому же запас дров тут изрядный заготовлен, на самом болоте только чахлые деревца растут, и то местами, лес по краям начинается.
В его времени об островке уже не знали, болото его полностью поглотило за прошедшие восемьсот лет. Так что в памяти односельчан ничего не отложилось о нынешних временах, жестоких и страшных, где люди ежедневно могут стать жертвой смерти, и не важно, в каком облике она явится к ним — как болезнь, или в виде разящего меча крестоносца…
— Вот кипяток, господин, я его принесла.
Лембиту отвлекся от мыслей — девчонка стояла перед ним на коленях, и держала на вытянутых руках кружку. Шипов чуть ли не сказал ей «спасибо», но вовремя осекся, понимая, что в его нынешнем статусе он никого не должен благодарить, ибо служение есть долг. Все состоят в определенном положении, которое обусловлено самим укладом жизни, а он сейчас «военный вождь», к тому же одержавший победы, и еще имеющий в их глазах облик «чародея», метателя грома и огненного шара. И носящего имя «Праздника Свободы», то есть того самого мессии, что спасет народ эстов от явившихся из-за моря завоевателей с крестами и мечами. И что характерно — его признали и призвали охотно, совершенно добровольно, потому наделили на период войны практически неограниченной властью.
Так что суетящиеся по дому женщины даже говорили вполголоса, чтобы его не побеспокоить, дети не играли, старались помогать взрослым, и даже несколько младенцев спали, а не устраивали «концерт». Да и место ему отвели самое лучшее, набросали на солому несколько выделанных шкур. От больших камней печи ощутимо шло тепло, и сейчас Лембит отчаянно боролся со сном, понимая, что тот его вскоре сломит. Но хотелось попить кофе, и он дождался кипятка, хотя на его поверхности в кружке плавали жировые пятна с характерными маслянистыми разводами. И хоть от природы мужчина был далеко не брезгливым, но не сейчас.
— Сюда вылей до половины, аккуратно.
Шипов достал из бокового кармана стальную походную кружку, пить из немытой посуды было чревато — хоть и кипяток внутри, но на краях неизвестно какие микробы обосновались, и сколько людей из оной посуды пило. А так все свое, да и вещица у него вполне статусная — он заметил, как женщины и дети уставились на кружку внимательными глазами, хотя все старательно демонстрировали, что им это зрелище нисколько не интересно. Зато когда он достал из нарукавного кармана блестящий пакетик кофе, того самого, где «три в одном», глаза зрителей буквально вспыхнули неутолимым огнем любопытства, которому не только одни кошки придаются.
— Хорошо, столько достаточно.
Девчонка от усердия кончик языка высунула, но не пролила кипятка. Шипов аккуратно надорвал
