Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин
Сорокин мгновенно преобразился. Исчезла настороженность, которую я заметил при первом взгляде, — сказывался горький опыт общения со старшими коллегами. Он достал из потертого планшета из свиной кожи сложенный вчетверо ватманский лист:
— Вы понимаете, Леонид Иванович, если установить регенераторы увеличенного объема и изменить систему подачи топлива… — его пальцы, испачканные графитной пылью от карандаша «Кох-и-Нор», быстро набрасывали схему на обратной стороне температурного графика. — Вот смотрите: при такой конфигурации камер мы получаем повышение температуры подогрева воздуха на сто восемьдесят градусов. А если еще добавить промежуточный теплообменник системы «Сименс»…
Он говорил со страстью увлеченного человека, четко и по делу. В его расчетах чувствовалась основательная школа Промакадемии, помноженная на природный инженерный талант. Краем глаза я заметил, как Соколов одобрительно кивает, поглаживая бородку.
— И какая ожидаемая экономия топлива? — спросил я, хотя уже знал ответ по опыту будущего.
— По предварительным расчетам, до тридцати восьми процентов, — Сорокин достал из нагрудного кармана потрепанный блокнот в клеенчатом переплете. — Вот, я все подсчитал. Если взять текущий расход кокса на тонну стали…
— Зайдите ко мне завтра в десять, — прервал я его, заметив, как в дальнем конце цеха появилась характерная сутулая фигура Штрома. — Посмотрим ваши расчеты подробнее. И еще пару идей обсудим. Особенно интересует ваше мнение по поводу реконструкции нагревательных колодцев.
Сорокин явно не ожидал такого поворота. Он растерянно поправил очки, на линзах которых плясали отблески от раскаленного металла:
— Но… Виктор Карлович сказал, что моя идея слишком радикальна. Он считает, что немецкие печи…
— Забудьте, что сказал Виктор Карлович, — я намеренно повысил голос, чтобы слышал приближающийся Штром. — Завтра в десять. С полным комплектом чертежей и расчетов. И подготовьте смету — будем внедрять.
Когда мы вышли из цеха, Соколов покачал головой, вытирая платком запотевшее пенсне:
— Рискованно, Леонид Иванович. Штром может обидеться. Он все-таки старый специалист, с немецким дипломом…
— Пусть обижается, — усмехнулся я. — Нам нужны такие специалисты. Молодые, знающие, без старых предрассудков. А Штрому придется привыкать к новым временам. Как и всем нам.
За окном догорал короткий зимний день. В цехах гудели машины, в морозном воздухе пахло горячим металлом и приближающимися переменами.
Глава 5
Германский след
Телефонный звонок разбудил меня в половине шестого утра. Черный эбонитовый аппарат «Красная Заря» на прикроватной тумбочке заливался пронзительной трелью. Левой рукой я с трудом дотянулся до трубки — правое плечо отозвалось тупой болью, напоминая о недавнем ранении.
— Леонид Иванович, беда! — голос Головачева звенел от волнения. Я живо представил, как мой секретарь в своем неизменном сером костюме-тройке нервно протирает запотевшие стекла пенсне батистовым платком. — На заводе забастовка намечается. Люди Никольского народ мутят.
Сквозь морозные узоры на окнах пробивался тусклый свет газового фонаря. В камине едва тлели угли — Агафья Петровна, моя экономка из «бывших», всегда топила по-старому, экономно.
— Подробности, — скомандовал я, с трудом натягивая брюки. В голове уже выстраивался план действий — опыт усмирения рабочих волнений в лихие девяностые и в начале двухтысячных мог пригодиться и здесь.
— Ночная смена отказалась приступать к работе. В мартеновском цехе собрание. Человек триста, не меньше. Требуют вернуть уволенных.
Я мысленно чертыхнулся. Плечо противно ныло, а день обещал быть трудным.
— Кто зачинщики?
— Мастер Фомин из второго цеха, он с Никольским в одном доме живет. И Глушков из профсоюза там же крутится.
На губах появилась невольная усмешка. Глушков, заместитель председателя профсоюза, тучный мужчина с вечно потным лицом и жидкими усиками.
Главный специалист по «серым» схемам через кассу взаимопомощи. Неудивительно, что он встревожился после чистки кадров.
— Что Рябов?
— Николай Кузьмич на месте, пытается урезонить. Но его не очень слушают.
Я представил себе коренастую фигуру председателя профсоюза — бывшего путиловского рабочего с окладистой седеющей бородой. Рябов был из тех старых производственников, что искренне болели за дело. В нем чувствовалась природная основательность, которую не вытравили даже революционные годы.
— Буду через двадцать минут. Соберите в малом зале правления всю документацию по премиальному фонду. И пусть Котов подготовит особую папку по Фомину. Должно быть что-то интересное.
Одеваясь, я поймал свое отражение в высоком зеркале в бронзовой раме, наследство от прежних хозяев особняка. Костюм от Журкевича сидел безупречно, скрывая повязку на плече. Галстук «Пеликан» темно-синего шелка оттенял белизну накрахмаленного воротничка. Внешний вид для таких ситуаций — половина успеха, это я усвоил еще в прошлой жизни.
Новенький «Мерседес-Бенц 630K» ждал у парадного. Степан, мой шофер, молодой парень с обветренным лицом и цепким взглядом бывшего фронтовика, уже прогрел двигатель. Его кожаная куртка «Москвошвей» поскрипывала, когда он открывал дверцу. Рядом на заднем сиденье, обитом темно-зеленой кожей, лежал тяжелый портфель из русской юфти. Подарок отца Краснова еще до революции.
Мороз разрисовал стекла причудливыми узорами, но печка исправно грела салон. В полумраке приборной панели тускло светились шкалы немецких приборов.
Пока мы ехали по заснеженным улицам, я перебирал в уме варианты действий. В такие моменты особенно остро ощущалась разница эпох — в девяностых можно было действовать жестче, здесь требовалась тонкая игра.
У проходной уже собралась приличная толпа. В свете чадящих керосиновых фонарей «Летучая мышь» клубился пар от дыхания, слышались возбужденные голоса. Кто-то размахивал листовками, отпечатанными на серой бумаге «Полиграфтреста».
На импровизированной трибуне, перевернутом ящике из-под инструментов, стоял Фомин. Рябое лицо с прокуренными желтыми зубами искажала гримаса праведного гнева. Потертая кепка «Скороход» то и дело съезжала на затылок, когда он размахивал руками.
— Товарищи! — надрывался он хриплым голосом заядлого курильщика. — Не дадим разрушить наш завод! Долой буржуйские порядки!
В малом зале правления уже ждали. Головачев, в неизменной тройке и с золотым пенсне на цепочке, нервно перебирал бумаги. Рядом сидел Котов, сухонький старичок в поношенном сюртуке, явно сшитом еще до войны в ателье Манделя. Перед ним на дубовом столе громоздились конторские книги в черном коленкоре.
Председатель профсоюза Рябов, в добротном, но потертом костюме и свежей косоворотке «Трехгорка», хмуро разглядывал схему цехов, прикрепленную к стене кнопками. На его широком лице с окладистой бородой читалось беспокойство.
Под закопченным потолком тускло горела люстра с матовыми плафонами «Светлана». В углу потрескивала печь-голландка, обложенная белым кафелем «Товарищества Бергенгейм».
— Вот, смотрите, — Василий Андреевич протянул мне тонкую папку в черном коленкоре. Его морщинистые пальцы, испачканные чернилами «Радуга», слегка подрагивали. — Фомин
