Барышня ищет разгадки (СИ) - Салма Кальк
— Надя, чаю подай, будь добра, — крикнула ей в спину.
— Чай не обязателен, а вот услышать ваши объяснения я бы хотел, — покачал головой Соколовский.
— Вы не мёрзнете? — удивилась я.
В больнице было… как-то. Во время осмотров и допросов я не помнила, насколько там холодно. А в кабинете, где писали отчёты, стояла небольшая железная печка, её Василий подкармливал дровами, труба от той печки торчала через небольшое окошечко наружу.
— Я? Мёрзну? Не жарко, конечно, но всегда же так, нет? — не понял он. — Где вы сегодня были и чем были так заняты, что ничего не слышали?
— Да в больнице я была, где мне ещё быть-то! Знакомилась с местным населением… живым и мёртвым, — фыркнула я. — Вот только недавно пришла.
До меня всё ещё не доходило, кто и куда меня звал, что я не отзывалась.
— Очень хорошо, — он смягчился. — Тогда рассказывайте о результатах вашего знакомства. Кого видели, что делали.
Он ведь мне начальник, да? В большей степени, чем доктор Зверев? Значит, нужно отчитываться. Я рассказала о Звереве, о Брагине и Василии, и о том, что прямо с ходу приступила к работе.
— Сейчас, я вам точно скажу, у меня ж записано, как вы просили.
Лист бумаги, на который я занесла все сегодняшние случаи, лежал сложенным вчетверо в кармане платья, я достала и разгладила. Добавила ещё один магический шар — потому что писала мелко, чтоб всё уместить.
— Давайте сюда, сам гляну, — он вытащил лист из моих пальцев и развернул.
Взглянул на мои каракули. Потом на меня. Потом ещё раз на лист. Положил лист на стол, выдохнул.
Я ничего не поняла кроме того, что он, кажется, снова злющий. А он рассмеялся.
— Что смешного вы нашли в этих записях? — всё же спросила я.
— Это гениально. Пишите, Ольга Дмитриевна, никто ничего не поймёт. Включая меня. Всё правильно.
Я не успела расспросить, о чём это всё, когда вошла Надежда, поклонилась Соколовскому и поставила на стол поднос с чаем, нарезанным белым хлебом, малиновым вареньем и мёдом. Он едва успел вытянуть из-под чашек тот самый злополучный лист. Надежда же разлила чай, а чайник поставила на печь, чтобы потом можно было налить снова.
— Благодарю вас, любезная девица, — кивнул ей Соколовский.
— Девицу зовут Надеждой. А это мой начальник, маг для особых поручений при губернаторе, его высокоблагородие господин Соколовский.
Надежда распахнула глаза широко-широко и низко поклонилась. И исчезла — только юбка мелькнула в двери. Соколовский же усмехнулся и протянул мне мой лист.
Я посмотрела… и рассмеялась. Потому что писала я для скорости карандашом и на чистом русском языке. Моём домашнем русском языке. И сокращала слова привычно, и значки некоторые ставила.
Вообще я неплохо научилась писать по-местному, лекции почти всегда писала именно так. Поначалу прорывались прежние навыки, я их давила — мне же здесь жить, нужно делать, как правильно здесь. Опять же, кто-то мог заглянуть в ту лекцию, и начать спрашивать — что за каракули.
А тут, видимо, холод и усталость добили, и вылезло то, что долго лежало под спудом, и здравствуйте, Ольга Дмитриевна, вы так глупо спалились.
— Так вышло, — пожала я плечами.
Он хищно огляделся, щелчком пальцев поставил завесу от прослушивания и спросил:
— Это язык вашей родины, я верно понял?
Что теперь? Сама виновата.
— Верно.
— Раньше… вы не подтверждали моего предположения о вашем происхождении, но и не опровергали его, — и смотрит пристально.
— Думаете, это легко — взять и рассказать? — усмехаюсь в ответ. — Когда вообще ничего вокруг не понятно?
— До сих пор не понятно? — приподнял он бровь.
— Теперь уже в меньшей степени, — отвечаю, берусь за чашку с чаем. — Берите чай, а то льдом покроетесь. Здесь прохладно, мягко говоря.
— Действительно, прохладно. Почему? — нахмурился он.
— Мощности печи не хватает на эту площадь.
— А в спальне?
— Да примерно так же.
— Дозвольте взглянуть.
Я пожала плечами и кивнула на открытую дверь. Он вошёл, понюхал воздух, потрогал печь.
— Так, я подумаю, что тут можно сделать, или спрошу тех, кто поумнее в таком деле. Пока же давайте ставить вашу кровать рядом с печью.
И пока я собирала какие-то слова о том, что её пододвинуть-то целое дело, потому что железная рама и изголовье с изножьем тоже кованые, он собрал меж ладоней клуб серебристой силы, потом как-то её переформатировал… и передвинул клятую кровать боком к печке, не притронувшись к ней и пальцем. К чести хозяек, под кроватью оказалось чисто.
— Полить вам на руки? — спрашиваю.
— Полейте, — соглашается он.
Я лью из кувшина на его ладони, смотрю — обручального кольца нет как нет. Впрочем, а вдруг просто не носит? У меня дома тоже некоторые говорят, что им неудобно и не подходит. Впрочем, другие-то он кольца как раз носит, три штуки. Так, не о том я думаю, вовсе не о том.
Новой порции горячего чая он прямо обрадовался, взял чашку, и тоже явно грел пальцы — прямо как я поутру, а потом ещё в перерыве на работе. Тоже, наверное, с самого утра на ногах, подумалось мне.
— Что ж, раз я не в силах прочесть ваши мудрёные записи, Ольга Дмитриевна, вам придётся самой изложить мне, о чём там говорится. Точнее — о ком.
— Да, конечно, — я тоже глотнула чаю и взялась за лист.
Рассказала по порядку — кто был, что говорил, каковы мои предположения о причинах кончины. Вплоть до последнего неудачного пятого номера.
— И что думаете? — приподнял он бровь.
— Думаю, что тот, кто убил Игнатку, его заколдовал, чтобы он не отвечал некромантам. Или Игнатка сам был магом и заколдовался как-то так, чтобы его нельзя было допросить посмертно. Была ещё версия о том, что божий человек, оттого и не отвечает, но почему-то мне кажется, что дело не в этом.
— Ничего не скажу о божьем человеке, да и не знал я его, если честно, — вздохнул Соколовский. — Но готов завтра забежать с утра и взглянуть — что там за казус такой. Нет, я понимаю, бывает всякое, и не все при жизни-то способны о себе и своих обстоятельствах явно сказать, а после смерти —
