Другие грабли - Сергей Сергеевич Мусаниф
И она ткнула пальцем в мои любимые голубые джинсы.
— Виноват, исправлюсь.
— Надеюсь, что исправитесь, — сказала она. — Вы же раньше в школах не работали?
— Нет.
— Что ж, тогда совсем нелишне будет вам напомнить, что вы — советский педагог, и являетесь лицом не только нашей школы, но и всего советского образования, и обязаны подавать своим ученикам пример. Хороший пример, а не пример низкопоклонничества перед западом. Кроссовки, я смотрю, у вас тоже румынские.
— Скорее, китайские, — сказал я.
— Не имеет значения, — сказала она. — Можете носить их в свободное от работы время и где-нибудь подальше отсюда.
— Разве китайский народ — не братский нам народ? — уточнил я.
— Молодой человек, не умничайте, — сказала она. — Учебный план на год у вас уже готов?
— Конечно, — сказал я. — Виктор в него сейчас финальные штрихи вносит. Придает, так сказать, лоску.
Ее лицо чуть-чуть просветлело, видимо, Виктор у нее был на хорошем счету и в румынских кроссовках она его ни разу не видела.
— Ладно, посмотрим, — сказала она. — А сейчас вы куда направляетесь?
— Туда, — сказал я, указывая рукой вдоль коридора.
— Неправильно, — сказала она. — Сейчас мы с вами пойдем в учительскую, возьмем там плакаты, отнесем их в актовый зал, и вы их там развесите. Под моим чутким руководством.
— Яволь, — сказал я и заработал еще один строгий осуждающий взгляд.
Чувствую, мы с Надеждой Анатольевной ни фига не сработаемся.
Глава 5
В учительской мы застали Ирину, и, судя по всему, она как раз прикидывала, не стоит ли ей ретироваться через окно. Но не успела, грымза сняла ее практически с подоконника.
— Закройте окно, Ирина Сергеевна, — сказала она. — Сквозняк же, а у нас тут бумаги… И пыль налетит.
— Конечно, — Ирина повернула ручку.
— Очень удачно, что вы еще не ушли. Поможете нам с Василием…
— Ивановичем, — подсказал я.
Завуч вручила мне стопку каких-то плакатов, а также коробку с гвоздями и молоток и велела идти в актовый зал и подождать там дальнейших инструкций.
— Я бы с удовольствием, — сказал я. — Но понятия не имею, где актовый зал.
— У нашей школы типовая планировка, — отрезала Надежда Анатольевна и посмотрела на меня с чекистским прищуром. Типа, а не шпион ли ты, мил человек, если таких элементарных вещей не знаешь.
Но то, что было типовым в восемьдесят девятом, в две тысячи девятнадцатом стало уже глубокой архаикой. Не везде, конечно, но все-таки.
— И тем не менее, — сказал я.
— Тогда просто подождите за дверью, — отрезала она весьма недоброжелательным тоном.
Я вышел за дверь и услышал, как она начала что-то выговаривать Ирине начальственным тоном. Тем самым, который она использовала для общения… наверное, вообще со всеми. Я не стал подслушивать и отошел к противоположной стене коридора, но, насколько я успел понять, речь шла о неуставной длине юбки и «о чем вы вообще думаете, когда надеваете что-то подобное на работу».
У меня был опыт общения с подобными грымзами, и я точно знал, как им можно понравиться или хотя бы наладить нормальные рабочие отношения. Но процесс приручения обычно требовал много усилий, и я решил, что это того не стоит.
В конце концов, мне с ней детей не крестить. Тем более, что она наверняка убежденная коммунистка и церковь обходит десятой дорогой. Хотя это тоже не факт.
Знавал я одну женщину, она и убежденной коммунисткой была, и в пионеры одной из первых вступила, на самой заре организации, и все это не помешало ей до конца жизни святые мощи между страницами партбилета хранить.
Потом они закончили, и мы отправились в актовый зал, где я сгрузил плакаты на пол, влез на стремянку и принялся махать молотком. В целом все оказалось не так плохо, как могло бы быть, и даже было немного привычно. Когда ты работаешь в школе, то довольно часто занимаешься всякой фигней, которая в твои прямые рабочие обязанности не входит.
Я стучал молотком, Ирина подавала мне плакаты, и я вешал их на стену, а Надежда Анатольевна следила за тем, чтобы они висели ровно и в полном соответствии с курсом партии, жить которой оставалось всего два года.
Но никаким предчувствием катастрофы в воздухе не пахло. В воздухе пахло последними деньками лета и немного затхлостью, но это наверняка от того, что актовый зал давно не проветривали.
Я повесил последний плакат, слез со стремянки и торжественно вручил молоток Надежде Анатольевне.
— Неплохо справились, — сказала она. — Где, вы говорите, раньше работали?
— То тут, то там понемногу, — сказал я. Трудовую книжку-то я свою не видел, скорее всего, она уже лежала в местном отделе кадров, пусть сама и посмотрит.
Туманный ответ ее, ясное дело, не удовлетворил, и она неприязненно поджала губы.
— Мне не нравится ваше отношение, Василий, — сказала она.
— Иванович.
— Школа — это не балаган, — сказала она. — Это место, где мы закладываем ученикам фундамент их будущей жизни. Сложно переоценить воспитательную роль школы…
— Но тут нет ни одного ученика, — заметил я.
— Тем не менее, вы должны всегда вести себя так, будто они на вас смотрят, — отрезала Надежда Анатольевна. — И блюсти моральный облик советского педагога.
При этом она бросила неодобрительный взгляд еще и на Ирину. Видимо, короткие летние платьица в светлый моральный образ советского педагога тоже не вписывались.
