Георгий Турьянский - Марки. Филателистическая повесть. Книга 1
Итак, оставленная мужем миссис Бейден-Пауэлл сразу почувствовала в героическом русском кавалеристе родственную близость характеру супруга. Её поразило сходство их темпераментов и судеб. Ведь и её муж, герой Второй Англо-Бурской войны с редкой марки Мафекинга в конце своей настоящей жизни имел должность инспектора кавалерии. Однако в альбоме полковник Бейден-Пауэлл полностью отдался делу своей жизни — африканским операциям и борьбой за установление Британского владычества в Трансваале. Он пропадал годами в Оранжевой Республике и возвращаться назад, на свою страницу не желал ни в какую.
С интересом Семён Михайлович слушал рассказы оставленной супруги о растворившемся в просторах Африки легендарном воине. Недосягаемый в открытом бою Бейден-Пауэлл исчез в мире почтовых марок, как сквозь землю провалился. Вполне можно допустить, что полковник стал жертвой заговора, или же пущенная из укрытия бурская пуля снайпера армии «дядюшки Пауля», мятежного президента Трансвааля Крюгера, настигла его, крадущегося в сапогах на резиновой подошве по тропе войны. Как бы то ни было, солдат Её Величества оставил после себя прекрасную коллекцию армейской одежды.
— Любая женщина падёт перед напором кавалерии, — говорила в романтические минуты Бейден-Пауэлл Семёну Михайловичу, — а русский казак — лучший в мире кавалерист.
Этими словами она накрепко привязала его к себе. Занятый новым знакомством и ставший внезапно обладателем трофейной коллекции Семён Михайлович теперь проводил свой досуг в обществе возлюбленной и возвращался в гостиницу поздно. Вскоре в джентльменском наборе Будённого наметилось пополнение, к пробковому шлему добавилась полная форма полковника колониальных войск. Соломенная вдовушка также была несказанно счастлива, найдя одежде мужа применение. Особенно маршалу понравились прекрасные английские сапоги, специальная прорезиненная обувь разведчика и ремень. Загородная резиденция мисс Бейден-Пауэлл имела огромный участок со свободным выпасом. Лошадник и старый казак Будённый чувствовал себя снова молодым и вольным.
Руководитель лондонской экспедиции относился к похождениям Будённого с иронией.
— Присматриваете себе новое местечко, фельдмаршал? — спрашивал Попов. — Решили променять председательское кресло общества советско-монгольской дружбы на бабью юбку? Представьте и нас с Буревестником вашей даме.
Выходя на улицу в тёплый день, и направляясь к своей возлюбленной, теперь красный маршал надевал полковничий мундир, пробковый шлем и турецкую саблю. Ордена и прочие регалии он не трогал из уважения к бывшему владельцу. Зато револьвер, который он прихватил на всякий случай ещё в самолёте Ляпидевского, всегда сопровождал маршала.
Глава VI, в которой изобретатель радио получает таинственное послание, а Алексей Максимович узнаёт историю появления марки осаждённого Мафекинга
Когда Александр Степанович вошёл в отель, его уже ждал услужливый портье.
— На имя доктора Попова корреспонденция. Вам письмо, господин профессор, — протянул он белоснежный конверт.
Недолго думая, Попов вскрыл его, полагая, что пока он отсутствовал, ему прислали приглашение присутствовать на демонстрации прибора Маркони. «Долгожданный ответ из общества», — мелькнуло в голове. Каково же было удивление изобретателя, когда он прочёл аккуратно выведенные, почти печатные буквы послания:
«ВАМ УГРОЖАЕТ БОЛЬШАЯ ОПАСНОСТЬ. МАРКОНИ НАПАЛ НА ВАШ СЛЕД. ДОБРА ЖЕЛАТЕЛЬ»
Кто мог сюда принести письмо? Попов осмотрелся.
— Почтеннейший, не затруднитесь ли вы описать мне того, кто принёс сюда это письмо? — спросил он стоящего за длинной деревянной конторкой услужливого человека с открытым весёлым лицом и пышными бакенбардами.
— М-м-м, — раздалось в ответ. — Нет. Сюда прибегал мальчишка. Уличный. Том, наш привратник, его, разумеется, не пустил. Он забрал конверт и дал оборванцу пенни. Давайте я позову Тома, он вам сможет в точности описать попрошайку.
Через секунду в холле отеля стоял Том в тяжёлой зелёной ливрее швейцара.
— Письмо привезла дама. Она остановила кэб вон там, напротив, — показал привратник пальцем. — Потом подозвала какого-то грязного мальчонку и дала ему письмо. Потом, когда мальчишка зашёл, кэб тронулся и прошёл до поворота и свернул на Маддокс стрит. Я сделал что-то не так, сэр?
— Нет-нет, всё так. Не могли бы вы описать даму?
— Трудно описать, сэр. Дама вся в чёрном. Лицо спрятано под вуалью.
«Час от часу не легче», — подумал Попов. Какая-то дама. Что означает её письмо? Угроза расправы? Он поднялся в номер. И остановился, поражённый. Дверь была разворочена — как видно, огнестрельными выстрелами. Замок не тронут. Попов вошёл в номер, осмотрел дверь. Она стояла твёрдо, как стена, лишь щепки на полу и крошка извести свидетельствовали о попытке взлома.
Тогда петербургский постоялец заперся и бросил перчатки на диван. Сел, устало прикрыв глаза. За окном шёл дождь. Накрахмаленный воротничок за целый день сегодняшних скитаний по городу посерел и натирал шею. За это воротничок и поплатился: был стянут и вышвырнут в угол.
Александр Степанович внимательно оглядел свою комнату и письменный стол. Вне всякого сомнения, обыск имел место.
На столе он заметил небольшие чёрные и совсем маленькие коричневые крупинки. Чёрные напоминали угольные, зато коричневые, величиной не больше миллиметра, вовсе не походили на уголь. Первым желанием было сбросить мусор со стола на пол, петербургский профессор уже занёс было руку, но замешкался. Каким образом крупинки оказались на столе и откуда они здесь взялись? Никаких следов, кроме этих подозрительных крупинок, обнаружить не удалось. Затем профессор вышел в коридор и занялся внимательным исследованием устройства «Лэнгхема» изнутри. Через час, весьма довольный результатами, он вернулся к себе.
Час проходил за часом. От греха подальше Попов проверил ставни и устроился в кресле, подальше от окна, свет он зажигать побоялся. Лишь ближе к полуночи раздался стук в дверь.
— Войдите, — крикнул Попов, заняв позицию позади двери. В руке профессор из предосторожности сжимал бронзовый подсвечник. Сердце стучало. Сейчас ему очень не хватало рядом кого-то из своих. Пусть даже и Будённого. Но седовласого маршала и след простыл.
Дверь отворилась, и на цыпочках в комнату вошла высокая, сутулившаяся фигура.
— Что вы света не зажигаете? — раздался в темноте бас Горького, и вошедший принялся отыскивать спички.
— А почему вы так поздно являетесь ко мне? — вопросом на вопрос встретил его Попов, выходя из-за укрытия и переводя дыхание. — Держите свечи, давайте посидим сегодня без электричества.
Через минуту свеча загорелась, комната наполнилась слабым светом и многочисленными тенями, гулявшими по стенам. От тусклого света приходилось напрягать глаза. Тем не менее, Попов рассмотрел Горького. Писатель стоял посередине комнаты возбуждённый, с винными пятнами на манишке и, размахивая длинными руками, громко рассказывал об увиденном им Хрустальном дворце Гайд-Парка.
— Что за чудо, колоссальное здание, стекло и бетон, архитектура будущего! И название какое — Хрустальный дворец! Так и просится на бумагу!
Изобретатель радио слушал нетерпеливо, бросая взгляд то на окно, то на дверь:
— Что вас туда несёт в этот парк? Чего вы там не видели?
— Мне там всё нравится, — оправдывался писатель. — Я нашёл замечательное место, где честные люди с трибуны говорят правду о жизни.
— Значит, пока я готовлюсь к встрече с Маркони, вы проводите всё своё время, слушая «честных рабочих людей». Пьянство — покушение на свою жизнь, потом, бывает, на чужую. Бунт — сразу на чужую! Мы за этим сюда ехали?
— Послушать интересных собеседников всегда не мешает, — вяло бормотал Горький, рассматривая пол.
— Вы бросили меня здесь одного, предоставив мне самому выкручиваться. Даже не соблаговолите сообщать мне, куда уходите. Кстати, где наш достопочтенный колонель?
Горький отрицательно замотал головой. Попов продолжал наседать:
— Послушайте, Буревестник. Если дальше так пойдёт, мы провалим всю нашу операцию по дискредитации Маркони.
— Но…
— Мне приходится отдуваться одному. Что за манеры, пить бургундское прямо в парке на лавке? Вытравите из себя это босячество. Неужели вы не понимаете, что настолько, насколько мы заинтересованы в неудаче Маркони, настолько Маркони заинтересован в том, чтобы досадить нам.
Пролетарский писатель сидел, раздавленный доводами великого учёного, его ясной манерой выражать мысли, интеллектом и непреложностью фактов. Ему стало стыдно.
— Обещаю вам, дорогой вы мой человек — принялся оправдываться он, — в ближайшее время предпринять…
