Виталий Корягин - Винг
— Но-но! Где субординация?! — де Шаррон достал из кармана смятый ночной колпак и надел его, погрозил напоследок пальцем и вышел из зала под смех друзей.
— Веселый сэр! — не мог отсмеяться Алан.
— Он и рыцарь очень славный, воины в отряде, говорят, в нем души не чают, и грамотный, ты сам видал, а это уж вообще один из десяти, — Эдвард стал устраиваться на кошме. — Уверен в себе, вот и не боится насмешек. Не то что фон вчерашний. Как оскалился-то на мой смех, не зря его каким-то волком окрестили.
Алан пощелкал пальцем по какой-то хоругви на стене, где смутно проглядывал скорбный лик непонятного святого:
— Пыли-то, пыли! На полу и то чище. Ленивы госпитальеры без меры, нет, чтобы постирать угодника, — достал из мешка плащ, завернулся в него, и опустился на кошму рядом с саксом.
Помолчал, потом сонно пошутил:
— Жалко, девка в Триполи — жидовка! Я бы на такой красотке с ходу женился… Да кто ж обвенчает?
Эдвард молчал. Алан засвистел носом. Сакс лежал и понимал, что друг прав, но не мог себя заставить не думать о Ноэми…
— Ничего у нас с тобой не получится… — вспомнилась песня, и он тоже уснул.
С первыми лучами солнца отряд де Шаррона начал подготовку к маршу. Алан позаимствовал с монастырской кухни пару кусков на завтрак, среди общей суеты друзья вывели и оседлали коней, капитан попросил сенешаля опустить мост, и замок, грозный свидетель былой славы госпитальеров, остался позади.
Почти сразу же их с грохотом обогнали по серпантину гонцы от де Шаррона в Шатель-Блан. Им можно было не щадить лошадей. Замки стояли сравнительно недалеко друг от друга.
Дорога шла под уклон, солнце вставало из-за гор и светило в спину. Кони рысили легко, настроение у друзей было хорошее. Алан запел про королеву Алиенору. Эдвард подхватил балладу. Когда допели, сакс спросил:
— Ал! Правду говорят, что эта песня про мать короля Дика?
— Конечно, правду! Как там поется-то:
Родила я в замужестве двух сыновей,
Старший принц и хорош и пригож,
— Это про Ричарда…
Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей
На урода отца не похож.
— Зато похож на маршала Пемброка. Алиенора от мужа изрядно погуливала, сколько лет за это в башне просидела… Да и он от нее не отставал, даром, что красавец был еще тот.
А другой мой малютка плешив, как отец,
Косоглаз, косолап, кривоног![14]
— Это про Джона! Копия — папаша, покойный король Гарри! Ты, Эд, его встречал, Гарри-то?
— Нет, не довелось. А ты?
— Да видел раз, мы с сэром Мэрдоком в Аквитанию ездили, когда Ричард, тогда еще граф Пуатье, с ним, старым снохачом, из-за невесты, ну, Аделаиды, сцепился. Портрет точный, ни с кем не спутаешь! А Дик после того случая на баб и не глядеть не хочет! Говорят, он то с младшим Сен Полем ночью в палатке спит, то с вашим саксом, с Айвенго.
— Какой же Айвенго сакс?
— А кто же он? Имя то не норманнское…
— Из славян. Его предок приехал с русской герцогиней к Харальду Жестокому, норвежцу. Она стала женой эрла, а тот Айвенго, когда Харальда убили в Англии за два месяца до Гастингса, попал в плен к Гарольду-саксу, а Вильям-норманн Гарольда убил и всех своих, ну, кто от Харальда из норвежцев остался, освободил и взял в вассалы. Имя его, отец говорил, по-русски Ivan Huy, то есть ходок по женской части.
— Но ведь Алиенора и посейчас жива, как же так, ведь поют о предсмертной исповеди, — удивился Эдвард.
— Видать, выздоровела от страха перед таким исповедником. Ха-ха-ха! А Гарри, наоборот, окочурился от злости, — гэл снова засмеялся. — Ну, что, еще споем?
Пели, пока не охрипли. Пришлось остановиться у ручья, немного попоили и лошадей. Алан кулаком врезал вредному Иегудину мерину, упрямо тянувшемуся к воде. Сжевали, что скотт реквизировал с госпитальерской кухни, и поскакали дальше.
К полудню бухта Триполи снова, как и накануне, раскинулась перед ними.
Глава восьмая. Триполи
Тигран и Иегуда в праздничной одежде у ворот встретили вернувшихся гонцов. Сразу стало ясно, что вчера радушие хозяев сдерживалось лишь отсутствием времени у гостей, нынче же решено наверстать упущенное. Всюду царила суета, носились слуги, звенела посуда, с кухни текли вкусные ароматы. Каменные плиты двора влажно блестели, чисто вымытые. Галерею дома украсили яркие цветы. Несомненным было участие женщин в организации торжественной встречи, и Эдвард невольно тщетно искал взглядом красавицу Ноэми.
Друзей проводили в приготовленные для них комнаты, изящно и удобно обставленные. В доме нагида Иегуды явно не слышали об экономной экономике.
Слуги помогли усталым путникам снять доспехи и отвели в баню, такую же роскошную, как и все в доме. Там друзей принял сын хозяина, Бенони, вместе с ними разоблачился и дал команду здоровенному молодому банщику приступить к делу. Британцев повлекли сначала в парильню, потом в мыльню, и снова в парильню, а затем банщик их отмассировал с яростью, больше подходящей для небольшой битвы с врагом, невзирая на протесты непривычных к таким гигиеническим процедурам северян. Бенони только громко смеялся в ответ на стоны пытаемых и аргументировано объяснял пользу турецкой бани и ее происхождение от римских терм. Полностью деморализованных и изможденных друзей спихнули в мраморный бассейн с прохладной проточной водой, быстро восстановившей угасавшие силы. Куда-то подевалась и усталость от четырехдневной скачки.
Алан, влезая в роскошный халат, хихикнул:
— Басурмане-то, турки, басурмане, а какую хорошую штуку придумали. Я как в волшебном источнике фей искупался…
В комнатах друзей ждала новая богатая европейская одежда. Прежнюю Бенони отправил почистить и починить. Когда они, облачившись, встретились у Эдварда, Алан, обычно не склонный к комплиментам, заявил, что сакс самый красивый оруженосец среди крестоносцев, что ему не стоит сегодня выходить на улицу, опасаясь сорок, и что король Дик, о равнодушии которого к прекрасному полу ходили упорные слухи, наверняка даст ему рыцарство, такому пригожему, без всяких подвигов. Зубоскальство гэла прервал брадобрей, посягнувший на его рыжую щетину.
Эдвард, оставшись один, поглядел на себя в серебряное зеркало, висевшее на стене, рыжей щетины, да и вообще никакой, по молодости не нашел и решил, что гэл прав, смотрелся он неплохо. В походном мешке юноши хранилась всего одна драгоценность, тонкий золотой обруч-диадема, подаренный ему в Англии в час расставания с первой любовью. Эдвард надел его на еще влажные волосы, вспомнил далекую родину и загрустил.
И невольно сравнил комфорт, что его сейчас окружал, и суровый, скорее даже скудный, полувоенный быт, к которому привык с детства.
Он, конечно, видывал и богатые замки в Англии и Аквитании, но там деньги в основном использовались для создания стратегической мощи, либо лежали под спудом у скупцов. А здесь: удобства, чистота, прохладный свежий воздух в жару. А здесь: красивые, приятные на взгляд и на ощупь диван и кресла, разные мелочи, облегчающие жизнь, вплоть до проточной воды в благоухающем нужнике.
Сакс прикинул: все это стоило огромных денег. Да, при штурме Акры солдаты грабили при нем купеческие дома с подобными удобствами, рубили и жгли изящную мебель, рвали дорогие ткани на портянки, но одно дело врываться в дом захватчиком, другое — входить желанным гостем. И, поняв, как умно здесь золото служит человеку, Эдвард немного по-иному стал относиться к людям, еще вчера презираемым просто за национальность.
Приглашение на обед застало его еще во власти воспоминаний и размышлений, с ними молодой оруженосец и вошел в трапезную, где собрались вся семья Иегуды бен Элиазида.
И тут былое и думы сразу вышибло из головы сквайра — подойдя, Ноэми склонилась перед ним в изящном реверансе. В ответ он судорожно дернул головой, будто конь, ужаленный оводом. Плавным движением руки девушка пригласила Эдварда за стол, но он замер и молчал, словно проглотив язык. В голове аж звенело от усилий найти нужные слова при полном отсутствии мыслей. Сколько бы еще продлился этот столбняк, один Бог знает… Ноэми с растерянной улыбкой обернулась к родным, но тут подоспевший сзади из коридора Алан выручил великого молчальника, ткнув кулаком под ребра, и обойдя его, заслонил собой. Пока гэл раскланивался и расшаркивался, демонстрируя в вежливой улыбке все свои крепкие, неровные зубы, юноша вспомнил минимум слов, чтобы поздороваться.
Пока друзья шли к столу, Алан шепотом отквалифицировал светскость сакса одним емким словом:
— Пентюх!
Этот комплимент окончательно привел Эдварда в состояние, пригодное к застольному употреблению в качестве собеседника.
Обед прошел непринужденно. Единственный раз Алан мгновенно заморозил улыбки, публично и, по обыкновению, громогласно признавшись в пылкой любви к милой свинине.
