Александра Давыдова - Ростов. Книга 1. Лабиринт
— Отлично выглядите.
Барышни вспыхнули еще ярче, Макар улыбнулся еще шире... и отправился дальше искать отца.
— Сын! Я здесь.
Макар лихо перескочил через метровую перегородку, разделяющую трибуны на «своих» и «чужих», едва не сбив охранника. Тот было схватил нарушителя за грудки, но сразу же узнал и приложил два пальца ко лбу, приветствуя.
— Привет, па. Как жеребьевка?
— Мы шестые. Фаворит — ангуряновский Артсиви. Черт бы его подрал! Идет по третьей. — Отец нахмурился и тут же напряженно уставился в сторону стартовых боксов.
— Ясно. А сами армяшки где? Что-то не заметил.
— А черт их знает. На конюшнях, может. Тьфу! Вспомни черта, так он и появится. — Шорохов-старший покосился вверх и влево. Еще секунду назад там крутился кто-то из городской администрации, но теперь три лучших места оказались свободными, а вдоль ряда, отодвигая самоструганой палкой ноги сидящих, шествовал сам Торос Ангурян. За ним следом шел его сын Юрий — сорокалетний изможденный человек с повадками сонной гиены. Завершал процессию Роберт. Выглядел он спокойно, но в каждом его шаге, в каждом взгляде чувствовалось напряжение, азарт и злоба.
Старый Торос мазнул взглядом по трибунам. Заметив Шороховых, еле заметно кивнул. Сергей Александрович ответил таким же сдержанным кивком и толкнул сына кулаком в бок. Макар, сглотнув подкатившую к горлу ярость, старательно нагнул голову и едва не взвился, наткнувшись на высокомерный прищур Роберта.
— Вот собака! — взвился Макар, увидев, как многозначительно Бобр трет шею, глядя прямо в глаза врагу. — Па. Армяшек пора кончать.
«Внимание, лошади в боксах!» — рявкнули динамики.
— Не сейчас.
Отец побледнел, нагнулся вперед. А когда лошади вырвались на дорожку, вскочил и, схватившись руками за голову, принялся подпрыгивать, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. Галстук сбился набок, манжет рубашки расстегнулся, дорогая запонка упала на бетонный пол. Макар подобрал запонку и осторожно положил ее в карман отцовского пиджака.
«Впереди кучно. Вперед ушел Артсиви. Замыкает скачку Багет».
— Привет. Я так понимаю, Серегу лучше сейчас не трогать, — подошел сзади Цыбин Иван Иванович — родной Макаров дядька по матери, отцовский названный брат, первый зам и самый надежный соратник.
— Ага. А чего Цыба... Чего Игорь не пришел? — Макар удивленно огляделся в поисках друга.
— Давит на массу. Не добудился с утра жиртреста, — хохотнул Иван Иванович. — Где таскались вчера, черти?
— Да так. Гуляли.
— Ничего себе гуляли. У Гошки треть морды опухла.
— Ого! Ну, проведаю вечером. Скажи тете Оле, пусть пирожков напечет.
— Не до пирожков сейчас. Но ты забегай.
Иван Иванович втиснулся на свободное место. Любитель лошадей, в молодости бывший жокей — это он сосватал Шорохову коня. Своих скакунов Цыбин не держал, тотализатор не жаловал, но азартнее его болельщика не было. Не пропускал ни одного забега, звал конюхов по имени-отчеству и мог на спор перечислить всех чемпионов за последние пятьдесят лет. Но сегодня Иван Иванович, кажется, был взволнован вовсе не скачками. Он даже не смотрел на дорожку, сидел, уставившись тяжелым взглядом себе под ноги и жуя кончик густого уса.
«Участники входят в правый поворот. Вперед вырывается пятый номер — Киргиз. Вторым — Артсиви. Третьим — Вереск. Сразу за ним — Багет».
— Багет! Багет! Давай, милы-ы-ый мой!— не выдержал Шорохов-старший и все-таки завопил, затопал ногами и даже не заметил, как двинул локтем какую-то мадам, разряженную не по погоде в норковый палантин.
Макар засмеялся: он любил, когда отец был такой — по-мальчишески дурной и веселый. Вскочил, сунул в рот два пальца, засвистел громко и заливисто. И почувствовал, как отец одобрительно касается своим плечом его плеча. Шороховы... Макар и Сергей Шороховы — всем бандам банда! И никаким Ангурянам с ними не справиться. Ни за что.
— Дава-а-ай! Дави на газ! Жми, рыжий! Жги! Шевели поршнями!
— Багет! Ба-гет! Ба-а-а-ге-е-ет!
«Пятьсот метров пройдено за тридцать четыре секунды».
«Багет вторым».
«Первым Артсиви».
«Багет обходит Артсиви».
Цыбин все так же сидел, разглядывая что-то у себя под носом, и, казалось, даже не слышал, как ревет ипподром. Как крики радости от близкого успеха сменяются стонами отчаяния и снова переходят в неудержимый восторг. Как дрожат трибуны, не то от топота тысяч ног, не то от самой атмосферы азарта и ожидания победы... или поражения.
— Не слыхал? Отец с утра в мэрии был?
Макар сообразил, что дядька уже секунд пять дергает его за штанину, пытаясь обратить на себя внимание. Надо же! Он и вправду увлекся скачкой. Конечно, это не стритрейсинг по ночному городу, но тоже бодрит!
— Что? Где? Когда?
— В мэрии. С утра. Насчет стекольного.
— Понятия не имею, но вообще вряд ли. — Макар пожал плечами и тут же забыл обо всем, разглядев, как знакомая морда с белой «редиской» на лбу сровнялась с караковым Артсиви, а потом и обошла его. И еще! И еще! И на полкорпуса... На корпус!
— Баге-е-е-е-ет!
Взревели трибуны. Вряд ли от радости — ставили-то в основном на фаворита. А вот Шорохов-старший, наоборот, вдруг замолчал. Словно понял, что может теперь даже шепотом спугнуть удачу.
«Первым — Багет».
— Ангуряны опять мутят.
— Дядь Вань, не слышу я... Что? Громче!
— Ангуряны, говорю, прут из всех щелей, а батя твой булки мнет! — Иван Иванович привстав, прокричал это прямо Макару на ухо, понимая, что до старшего Шорохова ему не достучаться — как ни старайся. — На прошлой неделе мукомолку увели, сейчас на стекольный нацелились. Про метро молчу.
— Стекольный? Это который в Кобяково?
— Он самый.
Макар присвистнул тихонько. Вот оно, значит, как. Значит, Ангуряны и до городища решили добраться. Но ничего, теперь он им покоя не даст. После того, что он видел сегодняшней ночью, не будь он Макар Шорохов, если не выяснит все до конца. Если не поставит жирную точку в вековой вражде — да так, чтоб Ангуряны этим жиром захлебнулись навсегда. Насмерть.
* * *Про давние неурядицы между семьями Макар знал не так уж и много, но все же достаточно, чтобы ненавидеть Ангурянов с самого детства. Знал он, что закрутилось все в начале двадцатого века, когда прапрадед — тоже, кстати, Макар, — лихой ростовский парень, увлекавшийся модернизацией технологий, чем-то крупно насолил влиятельным армянам. Знал, что потом много лет прапрадед обходил Ангурянов стороной, лишь бы не попасться на глаза старой ведьме Ануш, поклявшейся извести Шорохова во что бы то ни стало. Знал, что прапрадед странным образом пропал в тридцать втором. Вышел, что называется, с утра покурить на завалинку... и поминай, как звали. Ходили слухи, что он утонул в Доне и не по своей воле, только доказать ничего не смогли — у всех Ангурянов было железное алиби, включая Ануш, которая умерла за месяц до исчезновения товарища Шорохова. Но крови армянам тогда попортили немало — Макаровы приятели по ночам ходили бить Ангурянам окна, а крошечную их ремонтную будку, что стояла на углу Садовой, взламывали раз десять — не меньше.
Прадеду Виктору Макаровичу Шорохову исполнилось тогда двадцать, он учился в Вольском летном училище, а его будущее выглядело светлым и большим, как небо над Родиной. Оно таким оставалось до самого тридцать восьмого года. В боях на озере Хасан лейтенанта Шорохова подбили, он дотянул до своих... но машину потерял и сам оказался серьезно ранен. Уже в госпитале случайно познакомился с земляком. Артиллериста звали Вачиком. Вачик Беспалый (у Вачика не хватало мизинца на левой руке и половины среднего на правой). Был он старше Виктора лет на десять, отлично играл в подкидного, любил выпить, побалагурить... И выслушать умел как-то по-особенному. Внимательно. Без соплей и советов. Но лишь тогда, когда прямо из госпиталя Виктора Шорохова забрали в особый отдел, а оттуда сразу под трибунал, летчик — теперь уже бывший — сообразил, что ему отлично знакома фамилия беспалого Вачика — Ангурян.
Прадеду исполнилось тридцать, когда началась Великая Отечественная. Летать ему больше так и не довелось. В штрафбатах не летают. Он вернулся домой в Ростов в сорок четвертом. Без ноги, с гармошкой и сделанной из немецкой гильзы зажигалкой. Первым делом побывал на кладбище у матери, а потом отправился своим ходом в Нахичевань. Там в покосившемся бараке он разыскал семью Вачика Ангуряна — солдатскую вдову... и двух пацанов — восемнадцатилетнего Ваграма и шестилетнего Тороса. Ваграм чинил чей-то примус, вертел его в руках (на правой не было половины среднего пальца, как и у его отца), а Торос крутился рядом.
Виктор Шорохов ушел тогда прочь, ни сказав ни слова. Напился вусмерть и орал «Шар голубой» до тех пор, пока его не забрали в комендатуру до утра. Как знать, сколько бы прожил он, таскаясь на костылях по привокзальным рюмочным, если бы не пригревшая его сердобольная буфетчица Вера.
