Лайон де Камп - Да не опустится тьма
Пэдуэя переполняло чувство гордости, когда он разворачивал шуршащие страницы пробного оттиска, и даже обилие опечаток не испортило ему настроения. В заметке о горожанине, смертельно раненном грабителями на Соляной дороге, заурядное наречие превратилось в непристойное слово. Но при тираже в двести пятьдесят экземпляров правку нетрудно внести пером и чернилами.
Мартин вдруг задумался о важности собственной роли в этом мире. Ведь это его могли зарезать на Соляной дороге!.. Тогда не было бы печатного станка, не было бы никаких изобретений, которые еще предстояло сделать, — жди, пока к ним приведет естественный ход неторопливого технического прогресса…
Пэдуэй назвал газету «Римское время» и пустил ее в продажу по десять сестерций. К его удивлению, тираж разошелся мгновенно, а потом еще долго Фритарик отгонял от дверей опоздавших.
Каждый день писцы приносили свежую информацию. Пухлый розовощекий молодой человек вручил Мартину заметку, начинающуюся с крупно выведенного заголовка:
«КРОВЬ НЕВИННОЙ ЖЕРТВЫ НА РУКАХ ЧУДОВИЩНОГО ЗЛОДЕЯ ГОНОРИЯ, НАШЕГО ГОРОДСКОГО ПРАВИТЕЛЯ.
Из достоверных источников стало известно, что Аврелий Гальба, на прошлой неделе распятый за убийство, был мужем женщины, которой давно и безуспешно домогался похотливый козел Гонорий. Во время суда над Гальбой многие отмечали шаткость улик…»
— Эй! — воскликнул Мартин. — Не ты ли автор другой заметки: о Гонории и деве?
— Я, — гордо сказал писец. — Почему ее не опубликовали?
— Интересно, вышел бы тогда следующий номер моей газеты?
— О, признаться, я не подумал…
— Что ж, учти на будущее. Эту историю тоже нельзя использовать. Но ты не огорчайся, она хорошо сделана: хлестко, завлекательно… Откуда у тебя информация?
Писец улыбнулся.
— Прислушиваюсь к тому, что люди говорят. А что не слышу я, слышит моя жена. Женщины обожают поболтать за игрой в триктрак.
— Чертовски жаль, что я не смею вести колонку городских слухов! — посетовал Пэдуэй. — У тебя задатки настоящего газетчика. Как твое имя?
— Георгий Менандрус.
— Грек?
— Мои родители греки; я — римлянин.
— Хорошо, Джордж, надолго не пропадай. Когда-нибудь мне понадобится толковый помощник.
Пэдуэй нанес конфиденциальный визит хозяину сыромятни.
— Когда нужна следующая партия? — спросил дубильщик.
— Через четыре дня.
— Невозможно. К этому времени у меня будет только пятьдесят листов, причем впятеро дороже.
— Почему?! — ахнул Мартин.
— Твой первый заказ практически исчерпал все городские запасы. Все, что было у меня и что я сумел купить. В Риме не осталось шкур и на сто листов. Да и готовить их долго…
— А если расширить твою мастерскую, можно выйти на две тысячи листов в неделю?
Дубильщик покачал головой.
— Перерезать всех коз в Центральной Италии?..
Пэдуэй был вынужден признать свое поражение. Восковку, по сути, делали из отходов сыромятного производства. Крупный заказ попросту взвинтит цены. Хотя в Древнем Риме наука «экономика» была неизвестна, закон спроса и предложения действовал там с такой же неумолимостью.
Значит без бумаги все-таки не обойтись. И, второй выпуск газеты сильно задержится.
Пэдуэй отправился к валяльщику: велел измельчить несколько фунтов белой материи и изготовить самое тонкое полотно, о котором когда-либо слышали. Валяльщик послушно изготовил нечто похожее на исключительно толстую и рыхлую промокашку. Пэдуэй терпеливо настоял на более тщательном измельчении, потребовал прокипятить массу перед валянием и прогладить после. Выходя из мастерской, он заметил, как валяльщик многозначительно постучал себя по лбу. Но в результате неоднократных проб и ошибок получилась бумага столь же годная для письма, как туалетная.
Настал кульминационный момент. Капля чернил разбежалась по бумаге с резвостью туристов, обнаруживших у костра гадюку. Пэдуэй тяжело вздохнул и попросил валяльщика изготовить еще десять полотен, добавляя в варево разные широкораспространенные вещества: мыло, оливковое масло… Тут валяльщик пригрозил бросить дело. Мартину с трудом удалось его уломать — пообещав существенно повысить расценки. Наконец, к огромному облегчению заказчика и мастера, добавки клея решили проблему.
К выходу второго номера газеты Пэдуэй уже не волновался из-за нехватки бумаги. Иная мысль заняла освободившийся было участок мозга, ответственный за беспокойство: что делать, когда разразится Готская война? В его истории она двадцать лет терзала Италию. Каждый мало-мальски значительный город был по крайней мере единожды осажден или захвачен; Рим потерял до половины своих жителей в битвах и эпидемиях. Если повезет выжить, можно стать свидетелем завоевания Италии лангобардами и полного уничтожения римской цивилизации… Все это чудовищно препятствовало его планам.
Несмотря на попытки встряхнуться, Пэдуэем овладела тоска. Возможно, в мрачном настроении виновна была и погода: два дня подряд лил дождь, и все в доме пропиталось влагой. От сырости помог бы огонь — но на улице было слишком жарко. Мартин предался хандре и уныло смотрел в окно на печальный пейзаж.
Из такого состояния его вывел Фритарик, приведший в комнату коллегу Томасуса, Эбенезера-еврея — благодушного, хрупкого на вид старца с длинной белой бородой.
Эбенезер отжал бороду, стянул через голову плащ и спросил:
— Куда его, чтобы не накапать, драгоценный Мартинус? Ах, благодарю! Шел по делу и решил заглянуть, если не возражаешь. Томасус говорил, что у тебя очень интересно.
Пэдуэй был рад возможности отвлечься от мрачных мыслей и с удовольствием показал старику свое хозяйство.
Эбенезер задумчиво посмотрел на Мартина из-под густых бровей.
— Теперь я верю, что ты из чужого края. Из чужого мира даже! Взять хотя бы твою арифметику — она изменила всю систему банковского учета…
— Что?! — воскликнул Пэдуэй. — Откуда тебе известно?..
— Как! — удивился Эбенезер. — Томасус продал секрет мне и Вардану. Разве ты не знаешь?
— Продал?
— За сто пятьдесят солидов с каждого. Разве…
Пэдуэй прорычал страшное латинское ругательство, схватил плащ и шляпу и направился к двери.
— Куда же ты, Мартинус? — встревоженно спросил Эбенезер.
— Сперва я скажу этому бандиту все, что я о нем думаю! — рявкнул Пэдуэй. — А потом…
— Томасус обещал тебе не раскрывать секрет? Не могу поверить, что он нарушил…
Пэдуэй замер на полушаге. Сириец действительно не давал слова молчать. Просто Мартину казалось, что не в его интересах делиться новыми знаниями. Но если Томасусу потребовались наличные, ничто не запрещало ему продать секрет арифметики кому вздумается.
Взяв себя в руки, Пэдуэй признал, что ничего страшного не случилось — ведь он сам хотел как можно шире распространить арабскую систему счета. В сущности, его задело то, что, урвав солидный куш, банкир и не думал с ним делиться. Как и предупреждал Невитта, Томасус — честный человек, но зевать с ним нельзя. Вечером того же дня Пэдуэй отправился к сирийцу. Фритарик нес наполненную золотом коробку.
— Мартинус! — вскричал банкир. — Неужели ты хочешь погасить долг? Откуда у тебя столько денег?
— Возвращаю все целиком, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надоело платить десять процентов, когда можно обойтись семью с половиной.
— Что? Где это ты найдешь такой смехотворно малый интерес?
— У твоего уважаемого коллеги Эбенезера. Он сам мне предложил.
— Ну, не ожидал я от Эбенезера… Если это правда, то и я могу согласиться на такой процент.
— Придется тебе сделать предложение получше — заработав столько на продаже моей арифметики!
— Послушай, Мартинус, я поступил вполне законно…
— Не спорю.
— Ну, хорошо. Должно быть, такова воля Господа нашего. Я предлагаю семь и четыре десятых.
Пэдуэй презрительно рассмеялся.
— Тогда семь. Но это мое последнее слово!
* * *Снова зашел в гости Невитта.
— Поправился, Мартинус? Отлично, я знал, что ты парень крепкий. Не хочешь сходить со мной на бега, поставить солид-другой? А потом ко мне в поместье на денек?
— Я бы с удовольствием, да надо верстать «Время».
— Верстать?.. — переспросил Невитта. Пэдуэй объяснил.
— Ха-ха-ха! А я подумал, что ты забавляешься с подружкой по имени Темпора… Давай тогда завтра к ужину.
— Как мне добраться?
— У тебя есть верховая лошадь? Ладно, пришлю за тобой Германна. Но учти — я не желаю, чтобы он вернулся ко мне на крыльях!
— Это привлекло бы слишком много внимания, — серьезно сказал Пэдуэй.
На следующий день Пэдуэй, в новеньких византийских башмаках из невыделанной кожи, восседал на кобыле, которую вел Германн. Любуясь заботливо ухоженными землями вдоль Фламиниевой дороги, Мартин невольно думал: скоро грядут Темные века, и вся эта красота превратится в бесплодную пустыню…
