Геннадий Марченко - Музыкант. Том 1
— Бери.
И добавил:
— Только я на нем с того года не ездил, нужно, наверное, камеры подкачать. Сейчас вынесу насос.
Так что на следующий день я был более подготовлен. И когда Прокофий Игоревич снова уселся в служебный автомобиль, я взобрался на велосипед и покатил следом, уже не обремененный никакими портфелями, потому что тренировки сегодня не было.
Честно говоря, боялся, что не угонюсь за «Волгой». Но Шапкин, судя по всему, не очень любил быструю езду, вряд ли молодой водитель по своей воле катил с крейсерской скоростью 30–40 км/ч. Но и это для меня стало бы проблемой, потому что сам я развивал скорость чуть ли не в два раза меньше, хотя и мчался по проезжей части, прижавшись к самому ее краю. Выручали светофоры и регулировщики, призывая водителя Шапкина периодически жать на педаль тормоза.
Наша поездка закончилась в районе улицы Горького, которой в будущем вернут название Тверской. «Волга» зарулила в одну из подворотен и остановилось во дворе дома? 25/9. Не элитное, но вполне приличное сооружение сталинской постройки. Я притормозил в подворотне, чтобы лишний раз не «светиться», наблюдая за тем, как Шапкин покидает машину и заходит в средний подъезд.
Подождав, когда машина уедет — а водитель предпочел не задерживаться — я прислонил велик к стене подворотни в надежде, что его не успеют стырить, пока я метнусь до подъезда. Успел услышать, как наверху хлопнула дверь. Примерно третий этаж, максимум четвертый, до пятого Шапкин просто не успел бы подняться за это время. Ну что ж, теперь я знаю, где живет товарищ, а также знаю время, когда он приблизительно должен возвращаться домой. И что дальше? Подкараулить Прокофия Игоревича в подъезде, плюнуть ему в лицо и со словами: «Это тебе за отца!» вонзить в бок заточку? На такое я вряд ли способен. Никогда в жизни ни в кого железяками не тыкал. Дрался по пьянке, а в юности и по-трезвому, это бывало. Но вот чтобы убить… Да тут первым делом начнут выяснять, кому была выгодна смерть Шапкина. Или, может, кто-то захотел за что-то отомстить? Сразу всплывет та давняя история. Ага, а сын-то сгинувшего в лагерях вырос, числится на учете в ПДН, вполне мог и на «мокруху» пойти. Где свидетели, что в то время, как погибал смертью храбрых товарищ Шапкин, этот Мальцев находился в другом месте? Ага, нет алиби, еще одна галочка.
Так что этот вариант меня не очень устраивал со всех сторон. Блин, что же делать?! Как еще можно отомстить за смерть родного человека? В памяти всплыл фильм «Яды, или всемирная история отравлений». Красиво, особенно если яд подействует не сразу. Но, во-первых, где раздобыть такой яд, а, во-вторых, как его подсыпать или подмешать? Да и хотелось бы, чтобы на смертном одре Шапкин знал, за что подыхает.
А может быть, забить на это дело? Поступить, как сказано в Писании: «Прощай — и будешь прощен»? Наверное, я не настолько религиозен. Нет, в храм ходил, случалось, не без того, был даже поп знакомый, не дурак выпить, кстати. Кое-какие заветы, вероятно, я выполнял, но прощение в данном случае в мои планы не входило.
Следующие два дня я подкарауливал Шапкина у его дома, и выяснил, что живет он на 3-м этаже. А встречает его, судя по голосу, женщина, скорее всего жена. Называла она его даже не Проша, а Прокоша, я впервые слышал такое ласкательно-уменьшительное от имени Прокофий. Детских голосов не слышно, может, бездетные, а может быть, дите или дети (сколько их может быть?) в каком-нибудь пионерлагере или у бабушки в деревне.
А вскоре у меня созрел план коварной мести. Проснувшись, я лежал в своей кровати, пялился в покрытый паутиной трещинок потолок и прислушивался к трели какой-то птахи за окном, когда меня словно обухом по голове ударило. Эврика! Это как раз то, что надо. Помереть Шапкин не помрет, черт с ним, пускай и дальше коптит небо, но помнить он будет всю оставшуюся жизнь.
Для реализации плана сначала требовалось переговорить с мамой. Она уже крутилась на кухне, где ей удалось оккупировать одну из конфорок, на которой грелась кастрюля с водой и кусочками мяса, а мама тем временем шинковала капусту. Похоже, на обед будут щи. А нет, борщ, вон же еще свекла лежит.
— О, проснулся, иди умывайся и завтракай. Сырники на столе, на тарелке под полотенцем. Чайник можешь в комнате на электроплитке разогреть.
— Мам, мне нужно с тобой поговорить.
— Что-то серьезное?
Она сразу напряглась, на лбу собрались морщинки.
— Да нет, ничего такого… Просто мы с Му… с Витькой заходили в училище, нам сказали, что к 1 сентября нужно написать сочинение о работе родителей. Ну я и хотел напроситься к тебе в больницу, посмотреть, чем ты занимаешься.
— Ох ты ж, сыночка, ну чем я там могу заниматься?! Обычная медсестра в хирургическом отделении. Ну если так надо, то я поговорю со старшей медсестрой, Любовь Павловна женщина строгая, но отзывчивая, может быть, пойдет навстречу.
Вот так я и попал в Городскую клиническую больницу имени С. П. Боткина. Приехал к 8 утра вместе с мамой, мне в ординаторской вручили порядком вылинявший халат моего размера, и при помощи химического карандаша я стал с серьезным видом конспектировать в ученической тетради, что приходилось делать дежурной медсестре в хирургии.
В отделении было 18 палат, в которых обитали как ходячие, так и лежачие, но это в основном послеоперационные. Шесть из восемнадцати палат мамины, помимо нее в эту смену дежурили еще две медсестры — одна совсем молодая, тонкая, словно тростиночка, а вторая ее полная противоположность: оплывшая настолько, что, казалось, халат на ней вот-вот разойдется по швам, и еще с отвратительной бородавкой на подбородке, сразу переходящем в плечи. Ну и старшая медсестра Любовь Павловна, благодаря которой я и смог попасть в больницу. Немолодая, то и дело мявшая в пальцах «беломорину», выкурить которую можно было только за пределами отделения, при моем появлении подмигнула мне и выдала:
— Ничего не болит, аппендикс не тревожит? А то мигом вырежем.
И сама же хрипло расхохоталась своей шутке, от которой мне немного поплохело. Несмотря на тут же всплывший в памяти эпизод из «Покровских ворот»: «Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов!» Но в целом женщина оказалась нормальная и, как мне поведала мама, всю войну отъездила на санитарном поезде.
В 9 утра начался обход с заведующим отделением Платоновым. Мама в числе лечащих врачей и санитарок сопровождала врача по палатам, записывая его указания. Заведующий покосился на меня, спросил, что здесь делает этот молодой человек, маме пришлось объясняться.
— Ну пусть и про работу врача упомянет, — усмехнулся обладатель чеховской бородки и очков в роговой оправе.
Час спустя нужно было подать больного в операционную, тот кое-как взгромоздился на каталку. Помог маме довезти пациента до операционной. Затем еще троих неходячих больных возили на рентген. Потом мама развозила обед, раздавала таблетки, ставила уколы и капельницы… Перекусить у нее получилось только урывками, в три захода, а меня усадила за стол в ординаторской и велела есть спокойно захваченную из дома еду. Мне только этого и надо было. В один из моментов, оставшись один, я разогнутой скрепкой вскрыл простейший замок медицинского шкафчика и стащил из него пузырек с хлороформом, который тут же оказался в недрах моего заранее принесенного портфеля. Надеюсь, пропажа обнаружится не сразу.
В 20.00 мама наконец засобиралась домой, сегодня ей никого не пришлось подменять, оставаясь в ночную. По графику она снова выйдет уже завтра вечером, будет дежурить до послезавтрашнего утра.
До дома мы добирались на метро, по пути успев заглянуть в магазин и купить хлеба на ужин. Едва переступив порог жилища — Катька где-то гуляла — мама позволила себе скинуть туфли и себе рухнуть на кровать, пролежав так неподвижно несколько минут.
«А ведь мама еще вполне не старая женщина, как же ей, наверное, тяжело приходится без мужа», - подумал я.
— Мам, давай я про больницу песню спою, а ты пока полежи, отдохни и послушай.
— Про больницу? — приподнялась она на локте. — И что это за песня?
— Называется «История болезни», недавно сочинил.
Опять пришлось врать, приписывая себе авторство песни Высоцкого. Но вот захотелось маме сделать приятное, а особо-то песен про больницы я и не знал, в памяти всплыла только эта.
Взяв гитару, я ударил по струнам и захрипел, не очень убедительно подражая Владимиру Семеновичу:
Я был здоров, здоров как бык, здоров как два быкаЛюбому встречному в час пик я мог намять бока,Идешь, бывало, и поешь — общаешься с людьми,И вдруг — на стол тебя, под нож — допелся, черт возьми…
Песня маме понравилась, обещала рассказать коллегам. А я на следующий день ближе к вечеру поджидал Шапкина в его подъезде с пузырьком хлороформа, куском марли и набором для татуажа. То есть с иголкой, кончик которой был обмотан нитью, оставляя голым самое острие, и пузырьком туши. Именно так мы делали в детстве друг другу наколки, на память о тех годах у меня на том теле остался уже не очень четкий рисунок якоря — помню, что мечтал одно время стать моряком. Спросите, зачем мне все это?
