Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Точно знаю, что меня ты не встретишь…

Я хотел бы подарить тебе счастье,

То, которое никто не оспорит.

Только сердце часто рвётся на части —

Так как, видимо, я создан для горя…

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Самое ужасно, что я не ощущаю себя виноватым, хотя должен. Не понимаю, как может чувствовать себя невиновным убийца.

Я, Лотар Брюннер, немец, член гитлерюгенда, 15 лет, сегодня утром убил в поединке Хайнца Клемминга, немца, члена гитлерюгенда, 15 лет, в этом мире являвшегося ещё и моим конунгом. Я сделал это не потому, что хотел занять его место — более того, я в ужасе от мысли, что мне придётся это сделать. Мне пришлось убить его, чтобы предотвратить бессмысленную кровавую бойню.

Рано утром около ручья, где мы берём воду, схватились Дидрих и их Алекс. Мы не знаем, из-за чего — и уже не узнаем, потому что Дидрих убил русского ударом барте в шею и умер сам от тяжёлой раны в печень через несколько минут после того, как мы его нашли, так ничего и не успев нам сказать. Хайнц сказал, что надо идти мстить. Не помню, что я ощущал — совершенно не помню. Знаю только, что я отказался в этом участвовать. Ещё знаю, что большинство ребят тоже сказали, что не хотят драться, что надо сперва разобраться, кто был виноват, и что даже если виноват русский, то виноват ОН, а не ОНИ.

Я даже изумился, но особо изумляться было некогда. У Хайнца даже губы побелели. Он сказал мне — не крикнул, а именно сказал — что я предатель и русский провокатор, что мы все клялись ему в верности. Это была правда. Но я всё равно не хотел выполнять этот приказ… Тогда Хайнц засмеялся и сказал, что ему всё ясно и что я просто хочу занять его место — и, если это так, я могу попробовать.

Я, наверное, виноват в том, что даже не попытался его отговорить. Хайнц сказал остальным, что они выполнят любой приказ победителя, и все поклялись на оружии.

Что ещё сказать? Мы дрались барте. Недолго. Он разрубил мне левое бедро, я сейчас хожу с костылём, который сделали ребята. Разрубил, а на отскоке я достал его верхним краем полотна между ключиц. Он умер через несколько секунд после того, как упал.

Я думал, что Мюссе или Ранольф бросятся на меня. Но все молчали, и я сказал, что драться с русскими не будем, что надо наоборот — заключить союз. Мне сделали костыль, перевязали, и я пошёл в лагерь русских, но встретил троих их ребят возле того ручья. Туда же пришли и все наши, и их, там мы и говорили, что делать дальше.

Их место лагеря лучше, чем наше. Сейчас я пишу у их — нет, нашего, общего теперь, костра.

Спи спокойно, Хайнц. Я молю богов, чтобы ты был последним белым, которого мне пришлось убить здесь.

* * *

— Слушай, а ты помнишь, что завтра Новый Год?

Мы лежали на песке, и Танюшка задала этот вопрос, чуть задрав голову — она устроилась у меня на животе.

— Забыл, — признался я. — Это какой же?.. А, да, девяностый… Два с половиной года мы

здесь…

— Отмечать-то будем? — допытывалась Танюшка. Я пожал плечами:

— Да почему нет? Давай отметим всем назло. Правда, торт, кажется, печь не из чего?

— Ну, это как сказать, — загадочно произнесла Танька. Я заинтересовался:

— Что значит "как сказать"?

— А то и значит, — отрезала она. — Олег, смотри! — она резко села, словно в ней распрямилась пружина.

Я тоже сел.

Примерно на половине расстояния между нашим островом и Сан-Мигелом двигался корабль. Расстояние было большим, но солнце светило вовсю, и я увидел белый яркий парус с каким-то рисунком, различил узкий корпус драккара северной постройки…

— Лаури? — спросила Танюшка нейтральным тоном. Я вгляделся:

— Нет, у Лаури на парусе алый крест, а тут что-то сложное нарисовано… Идёт на восток, наверное, из Америки… Помнишь, Лаури говорил, что знает ещё около двадцати таких, которые на драккарах плавают?

Танюшка кивнула и ничего не стала говорить. Мы молча сидели на песке и провожали корабль взглядами до тех пор, пока даже парус не перестал светиться ослепительным язычком белого пламени.

— А всё-таки интересно, что же там, в Америке? — сказала Танюшка, скрестив ноги и берясь за их большие пальцы.

— Статуи Свободы там точно нет, — уверенно сказал я.

— А помнишь, — вздохнула Танюшка, — мы хотели посмотреть весь-весь мир?

— Помню, — отрезал я, поднимаясь и широко шагая к шалашу.

Я достал из ножен палаш и тщательно осмотрел клинок. Вытянул перед собой руку, несколько раз качнул оружием. Нет, слабее я не стал. И рука ещё не отвыкла… Я подцепил перевязь, отошёл в сторону. Выпустил палаш (он вонзился в песок) и, достав ножи, метнул их один за другим. Они воткнулись впритык в ствол пальмы, росшей в двадцати шагах.

— Попробуем?

Я оглянулся. Танюшка стояла позади с кордой в руке, широко расставив ноги.

— Давай, — я взялся за рукоять палаша. — С этого и начнём празднование Нового Года. Досрочно…

…Мы дрались "для красоты", вполушутку. Такие схватки хорошо смотрятся со стороны, восхищая и ужасая несведущих зрителей, а на самом деле — акробатика пополам со спортивным фехтованием. Можно, например, как в китайских кино, присеть красиво на отставленной в сторону ноге, обеими руками держа поднятый клинком вверх палаш… Красиво, только глупо, потому что у китайца туловище к ногам относится как 1:1, а у белого — как 1:1,5, а значит, в такой стойке у белого центр равновесия начисто разбалансирован. Зачем при этом так держать оружие — не знают даже сами китайцы.

Но красиво. Сколько я своих отучал от таких поз…

…Ооопп! Избегая Танюшкиного удара, я кувыркнулся с опорой на левую руку, и Татьяна даже захлопала в ладоши, хотя кувыркаться учила меня как раз она сама. И так же, хлопая, плавным перекатом ушла от моего выпада.

— Красиво, — оценил я, отдавая честь палашом и вонзая его в песок. — Поборемся?

— Давай лучше сразу, — предложила девчонка, так же вонзая свою корду.

— Что сразу? — не понял я.

— То, чем кончится наш спарринг. Чего тянуть?

— Татьяна Бурцева, вы испорченная девчонка, — покачал я головой. — Ну Тань, я серьёзно, просто хочу кое-что припомнить!

— Ну… — она усмехнулась, — н-на!

Я еле уклонился от страшного — без преувеличения! — хлёста ногой в голову. В самбо и боксе, которыми мы занимались, ничего подобного не было, но Танюшка во время наших нескольких "сеансов" общения с французскими компаниями усердно училась у них саватту, что в сочетании с навыками гимнастки давало сокрушающий эффект. В следующую секунду, подпрыгнув, я спасся от обманчиво-плавного низкого удара в голень.

— Ого…

Танька, опершись на ладонь, выкинула вверх — мне в голову — левую ногу. Я нырнул под неё, подсёк ей другую ногу и опорную руку своей ногой, но она не упала, а ловко перекатилась через плечо — и на ноги. На губах у неё была усмешка.

— Продолжим сеанс?

— Ты для меня слишком ловкая, — ответил я, любуясь её собранными движениями. — Но попадёшься мне в руки — берегись!

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Девушка из Северной Страны —

Голубоглазая жрица весны,

Но куда же скрылась ты?

То ли в легенды, то ли в мечты?

Через тьму веков, сквозь мечи врагов

Светит мне твой взгляд, о Дочь Богов!

Через тьму веков — звуки старых слов…

Я иду к тебе, в страну волхвов…

У тебя так много имён —

Ты — Богиня Арийских племён.

Где же вновь разведёшь ты огонь?

Где услышу твой голос родной?

Никогда в жизни не писал стихов. Первый раз и, по-моему, нескладно. Мы сидели с Татьяной над берегом Волги, и я читал ей эти стихи по-немецки, не глядя на неё, а потом посмотрел и увидел, что у неё в глазах звёзды. И звёзды эти дрожали, как во взволнованных озёрах…

— У тебя была любимая? — спросила она.

Я ответил правду и рассказал про Эльзу. Странно, но её тень не легла между нами. Ведь, если подумать, я-то у Эльзы так и остался… И там мы с Татьяной едва ли могли бы испытывать друг к другу хоть что-нибудь, кроме ненависти. Неделю назад мы узнали, что наши войска уже два месяца как вошли в Россию.

До сих пор мороз по коже, как вспомню, чего мне стоило не допустить схватки. Хорошо ещё, не все похватались за оружие…

Нет, не хочу об этом.

Потом мы целовались. Она сперва начала меня отталкивать и, по-моему, сильно испугалась. А целоваться она не умела вообще… Кусочек радости в мире, по-моему, не слишком-то радостном. Моя девушка из Северной Страны.

* * *

Коза, которую я подстрелил, сорвалась с откоса. Я был уверен, что она упала в море, но, для очистки совести осторожно подойдя к краю обрыва, увидел, что она лежит метрах в двадцати внизу, в мелкой прозрачной воде заливчика.

Я плюнул. Высоты я боялся ничуть не меньше, чем раньше, но вид добычи меня раздражал, кроме того, чуть правее того места, где я стоял, скалы вроде бы позволяли спуститься вниз без особого риска… и даже подняться обратно с добычей… А лучше даже не так. Я снял с плеча моток верёвки и, закрепив её за надёжный камень, сбросил вниз. Хмыкнул — хватило за глаза — и, примерившись, полез вниз.