Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны

— Да, знаю, — уныло кивнул Метью.

Некоторое время они брели молча — через заросший высокой травой луг к небольшой рощице. На поляне перед рощей рос могучий дуб, высоченный и неохватный, простоявший здесь не одну сотню лет. В гиганте все еще теплилась жизнь, но он сильно накренился, и с противоположной стороны корни безжизненно торчали из земли.

— Зимние заморозки совсем его прикончат, — сказал Метью.

— Да…

Эйприл подошла к дубу и ненадолго прижалась к его коре. Любуясь ею, Метью снова, как и утром, восхитился ее красотой и незаурядностью.

— Дети любили этот дуб. На него ничего не стоило залезть, даже малышам, а наверху был целый лес веток, так что можно было отлично прятаться в листве. Мы часто приходили сюда: они карабкались все выше и выше, а я следила за ними, задрав голову, то и дело теряя их из виду и слыша только голоса. У меня, разумеется, сердце выскакивало от страха, что они сорвутся, но я знала, что нельзя звать их вниз.

— У вас были только мальчики?

Эйприл кивнула. Она пристально смотрела ему прямо в глаза.

— Пяти, семи и десяти лет. Десятилетнего звали Энди. Ден хотел отправить его в частную школу, но я была против. Единственный раз, насколько я помню, у нас вышла размолвка. Но и тут мы пришли к компромиссу. Мальчик должен был оставаться дома до тринадцати лет.

Метью был уверен, что, слушая подобный рассказ, будет чувствовать себя не в своей тарелке, однако ничего похожего не происходило. Она выкладывала ему все как на духу, с полным доверием, и он понимал, что Эйприл не только исповедуется в любви к тем, кого лишилась, но и прощается с ними.

— Я видел их могилы, — вымолвил он.

— Да. Жизнь разбита на стадии. Иногда еще наваливается тоска, но все реже и реже. Ведь ничего худшего, чем те нескончаемые минуты, когда я засыпала их землей, просто уже не может произойти.

Они зашагали обратно в направлении грота. Рука Эйприл была рядом, и Метью взял ее в свою. Их пальцы переплелись, делясь теплом и состраданием. Она рассказывала о поисках скарба и снеди: теперь им придется отойти подальше, чтобы найти что–то стоящее. Эйприл не выразила этого словами, но у Метью создалось впечатление, что она готова, или почти готова, признать, что цепляться за это место и дальше не имеет смысла.

Стараясь обойтись общими выражениями, он сказал:

— Пока мы собираем мусор, оставшийся от прошлого. Иными словами, там, где было больше людей, легче что–то найти. Однако при этом растет и риск столкновения с мародерами. Мы располагаемся как бы на ничейной земле: она достаточно изолирована, поэтому здесь не очень часты удачные находки, но лежит не слишком далеко от торных путей, чтобы исключить встречи с непрошеными гостями.

— Они не в счет, — откликнулась Эйприл.

— Сомневаюсь, что Арчи согласился бы с вами.

— Мы поступали глупо, храня все яйца в одной корзине. Тут я с вами одного мнения. Но ведь мы уже разобрались с этим. Если нечто похожее случится снова, нам не придется проявлять героизм. Арчи просто отведет их к колодцу.

— Дело ведь не только в этом.

— А в чем же еще?

— Стоило нам опоздать, и…

— Ну же!

Его удивила ее непонятливость.

— Две женщины, — нехотя выдавил он, — из которых одна в высшей степени привлекательная, если не сказать больше… Тут опасность уже не только в утрате припасов…

Эйприл остановилась и уставилась на него. Метью увидел на ее лице выражение недоверчивости и еще чего–то, что он пока не сумел распознать.

— Уж не думаете ли вы, что прибыли как раз вовремя, чтобы помешать им нас изнасиловать?

— Во всяком случае, подобный исход нельзя исключить. Она усмехнулась — или всхлипнула?

— Только этого не случилось? Что же заставило вас в это уверовать — то, что мы ничего не рассказали? А–а, наверное, все дело в том, что они заставили нас снова натянуть брюки! Очень заботливо с их стороны! Впрочем, они к тому времени просто решили поразвлечься с Арчи.

Каждое слово звучало резче предыдущего, и Метью знал, что отчасти ее горечь вызвана его отношением к тому, что ему довелось услышать, — потрясением и даже отвращением, хотя он и старался что было силы прогнать это последнее чувство. Его ужасало не только само событие, но и то, как небрежно и безжалостно Эйприл его описывала.

Стараясь не смотреть на нее, он пробормотал:

— Я не знал… Простите.

— Вы никогда ничего не знаете… Как, по–вашему, должна поступить в наши дни банда мужчин, захватившая беспомощных женщин?

Сам стыдясь своего вопроса, но не в силах с собой справиться, он спросил:

— Это случалось и раньше?

— Смотрите на меня! — крикнула она. Ее лицо сделалось злым. — Хотите, расскажу, как это было в первый раз? Это случилось на следующий день после того, как я встретила Лоренса, и через два дня после того, как я зарыла могилы. Я первой увидела их и окликнула, потому что мне тогда казалось, что важнее всего, чтобы выжившие нашли друг друга. Дура: тешила себя иллюзией, что если люди и изменились, то к лучшему, в сторону большей гуманности, а не к худшему. Я не могла поверить собственным глазам, когда они бросились на меня. Я, конечно, сопротивлялась. Я еще не поняла тогда, как это глупо — сопротивляться. Тогда мне было больно, потом — нет.

— А Лоренс?

— Мы разошлись, потому что хотели захватить при поисках площадь побольше. Он мог бы услышать крик, но я, борясь с ними, не кричала. Их было двое, оба силачи, моложе тридцати лет. Если бы он прибежал, досталось бы и ему — только и всего. Когда меня оставили в покое, я уползла и нашла его. Это, знаете ли, связывает — когда мужчина утешает женщину, которую поколотили и изнасиловали двое здоровяков.

— Я уже сказал, что очень сожалею. Вы вовсе не обязаны об этом распространяться.

— Не обязана? Вы уверены? А ведь Лоренс меня не только утешил: в его кабинете были внутриматочные контрацептивы; мы откопали их, и он оснастил меня этой штучкой. Знаете, такой стальной завиток со смешными нейлоновыми усиками. Очень хитроумное приспособление. Лоренс и Сибил с Кэти ими одарил, когда они к нам прибились.

Метью старался скрыть охватившую его панику, но Эйприл не сводила с него взгляда.

— Да, Кэти! Это оказалось очень своевременно, потому что дня два спустя то же самое случилось и с ней. Тогда наших мужчин заставили смотреть на происходящее. Те, с которыми вам довелось иметь дело, оказались хороши хотя бы тем, что не тронули Кэти. Трое занимались мной, а остальные двое — Сибил. Я вообще пользуюсь популярностью. Один насильник заставил меня сопровождать его до самого Саутгемптона — ему, видите ли, понравился мой акцент, когда я сдуру с ним заговорила. Ночью я сбежала и вернулась сюда.

— Если вам от этого легче… — пролепетал Метью.

— Но все это — еще цветочки, — не унималась она. — Я еще не рассказала вам самого интересного. Помните того, которого я пнула — с тяжелым ранением? Помните?

Метью растерянно кивнул.

— В самый ответственный момент он плюнул мне в лицо. Вы имеете хотя бы отдаленное представление, каково это и как после этого я должна относиться к самой себе и к мужчинам?

— Ни малейшего.

— Я сбилась со счета, сколько мужчин перебывало со мной — порой один и тот же терзал меня по два раза. Тут вся штука в том, чтобы помогать насильнику — тогда получается быстрее и не так… отвратительно. В качестве дополнительной страховки вдобавок к тем штуковинам у нас есть тампоны. В целом немногим хуже, чем визит к дантисту. Главное — соответствующий настрой; зачатие же почти исключено. Хотя «почти» — не то же самое, что «совсем». Вы только вообразите, Метью, что значит забеременеть в этих условиях от двуногого зверя, который попользовался тобой, подобно кобелю, залезшему на суку. Еще одна неприятность — опасность венерических заболеваний. Тут мы застрахованы не так надежно. Правда, пока везло. По крайней мере надеюсь. После последнего эпизода прошло слишком мало времени, чтобы утверждать наверняка.

Метью почувствовал, что настало время прервать горестный и безжалостный поток, хлещущий из ее уст. Он крепко схватил Эйприл за руку, так что хрустнули суставы.

— Я не знал! — в который раз повторил он. — Хотя должен был знать. Очень глупо с моей стороны.

— Не это глупо, — прошептала она, отвернувшись. — Глупым был ваш вид, когда до вас наконец дошло.

— Что было, то было. Всему дурному наступает конец, как и хорошему. Придет время, и вы обо всем забудете. В счет идет только то, что делаете вы сами, а не то, что делают с вами.

Она не спускала с него взгляд, полный муки.

— Вы все еще ничего не знаете. У меня был единственный мужчина — мой муж. Я гордилась своим телом, потому что он любил его. А теперь… Лоренс возжелал меня, и я отдалась ему. Это значило вовсе не так много, как изнасилование, — скорее, столь же мало. Я испытывала к нему жалость и презрение.