Олег Авраменко - Принц Галлии

Гастон с сомнением хмыкнул:

— Так-то оно так, но весь вопрос в том, когда же будет избран папа. А если он и будет избран, то согласится ли он лишить Фернандо права на престол? Вдруг новый папа окажется ставленником иезуитов?

— Такой поворот событий вряд ли возможен, большинство кардиналов Курии не относятся к числу сторонников иезуитов, и тем не менее… — Тут Эрнан тяжело вздохнул. — Я другого боюсь, Гастон. Боюсь, что еще целый год весь католический мир будет жить без папы. Позавчера Филипп получил от нашего архиепископа письмо…

— Вот как! — изумленно вскинул брови д’Альбре. — Но ведь это…

— Да, это незаконно. Во время конклава кардиналам запрещено общаться с внешним миром. Поэтому помалкивай — ни слова никому, ни полслова, иначе нашему архиепископу не поздоровится. Ты понял меня?

— Да, конечно, я буду молчать. Я же не Симон, который… Ну, и что пишет наш архиепископ? Как дела на конклаве?

— Дела неважнецкие. Коллегия раскололась, и яблоком раздора, как и следовало ожидать, стало предполагаемое воссоединение западной и восточной церквей — вернее, не само воссоединение, а те уступки, на которые согласился покойный папа. Из тридцати двух кардиналов тринадцать, чертова дюжина, являются непримиримыми противниками любых уступок греческой церкви, одиннадцать — такими же яростными его приверженцы созыва Объединительного Собора на условиях, согласованных с восточными владыками. Эти одиннадцать кардиналов, в их числе и наш архиепископ, поклялись на Евангелии, что скорее отрекутся от своего сана, чем допустят срыв объединительного процесса, и решили блокировать выборы папы до тех пор, пока восемь колеблющихся кардиналов и, по меньшей мере, трое из тех тринадцати не согласятся проголосовать за одного из них.

— Блокировать выборы? — переспросил Гастон. — Каким образом?

— Их одиннадцать, то есть больше трети. А для того, чтобы папа был избран, его кандидатура должна собрать не менее двух третей голосов от общего числа присутствующих на конклаве кардиналов. Выборы происходят ежедневно, утром и вечером, и всякий раз каждый из этих одиннадцати голосует сам за себя.

— Ага, понятно. Стало быть, в том, что у нас до сих пор нет папы, виновны сторонники объединения?

— Не совсем так. Чертова дюжина яростных противников тоже не лыком шиты. Они и себе поклялись на Евангелии, что будут до конца отстаивать чистоту веры и не допустят соглашательства с ортодоксами. Беда в том, что сама постановка вопроса не оставляет простора для маневров и компромиссов.

— И что же теперь будет, коль скоро обе группировки настроены так непримиримо? Неужели придется ждать, пока часть кардиналов не протянет ноги, обеспечив преимущество одной из сторон?

— Не обязательно, хотя такой исход дела тоже не исключен. Согласно уставу папы Григория Великого конклав не может длиться сколь угодно долго. Если ровно через год после его начала кардиналы так и не придут к согласию, Римский император, как старший сын церкви и первый из рыцарей-защитников веры Христовой, должен предложить на рассмотрение кардиналов кандидатуру, которую он выберет сам. Если его первая кандидатура в результате двух туров голосования не наберет положенных двух третей голосов, на следующий день император должен предложить вторую. Если и вторая кандидатура будет отвергнута, то на третий день император предложит третью, последнюю, — и вот ей достаточно будет простого большинства. Но если кардиналы не поддержат и ее, все они без исключения лишатся своего сана и остаток жизни обязаны будут провести в монастырях, как простые монахи, а папой станет самый старший из епископов, имеющих епархии, но не являющихся кардиналами. Имеется в виду старший не по возрасту, а по длительности пребывания в сане епископа. Он-то и должен в первую очередь назначить новых кардиналов в количестве не менее пятнадцати человек — чтобы в случае его скоропостижной кончины было кому выбирать следующего папу. Правда, за всю историю церкви это положение устава еще ни разу не применялось на практике, и будем надеяться, что и нынешний кризис не зайдет так далеко. Наш архиепископ убежден, что в конце концов часть непримиримых пойдет на попятную — хотя бы потому, что все они преклонного возраста и им будет не под силу выдержать годичное заключение на конклаве, пусть и в относительном комфорте.

— Однако, — заметил Гастон, — вначале ты сказал, что боишься, как бы конклав не продлился целый год.

Эрнан хмуро усмехнулся:

— Ты же знаешь, что по натуре своей я пессимист и привык предполагать самое худшее.

— И кто же тогда станет папой? Кто старейшина среди епископов-некардиналов?

Эрнан вновь усмехнулся, теперь уже хитровато:

— Монсеньор Франциско де ла Пенья.

— Епископ Памплонский?!

— Он самый. И это еще не все. Я забыл упомянуть одну немаловажную деталь. Если через три месяца после начала конклава, то есть аккурат к Рождеству, кардиналы не изберут нового папу, Франциско де ла Пенья станет блюстителем Святого Престола — опять же, согласно уставу Григория Великого. Подобный прецедент уже был, в начале прошлого века, и тогда кардиналы после пяти с половиной месяцев бесплодных дискуссий избрали папой тогдашнего местоблюстителя, епископа Равеннского, который стал Иоанном XXII. Так что у монсеньора Франциско неплохие шансы.

— Вот обрадуется Маргарита! Она просто обожает своего епископа.

— Между прочим, — заметил Эрнан. — Кардиналы-приверженцы воссоединения церквей не имеют ничего против кандидатуры монсеньора Франциско, а девять из них уже сейчас готовы отдать за него голоса. Он всецело поддерживает идею Объединительного Собора и, кроме того, он яростный противник иезуитов.

— Да-а, уж он-то задаст им перцу. Как пить дать отлучит от церкви.

— Но только тогда, когда станет папой. Функции местоблюстителя очень ограничены. Собственно говоря, эта должность была введена Григорием Великим лишь для того, чтобы при любых обстоятельствах католический мир не оставался надолго без своего верховного пастыря.

— Но хоть указ о лишении Фернандо де Уэльвы права на престол местоблюститель сможет утвердить и одобрить от имени церкви?

— Полагаю, что да. Ведь это будет чисто символический акт. Но боюсь… Я снова боюсь, черт возьми! Я боюсь, что к Рождеству Фернандо может стать королем.

— Несмотря на все меры предосторожности, которые принимает дон Альфонсо? Неужели и ты считаешь Инморте всемогущим колдуном?

— Ну, нет, он далеко не всемогущ и вряд ли наделен какими-то сверхъестественными способностями. Однако он могуществен, очень могуществен, и сила его не только в легионах вооруженных до зубов и хорошо обученных воинов, не только в грозных боевых кораблях под черно-красными знаменами, не только в трех областях ордена Сердца Иисусова, но также и в фанатизме его приверженцев. Думаешь, в его распоряжении мало фанатиков, готовых пойти за него в огонь и в воду? Или засунуть голову в петлю — что ближе к теме нашего разговора. Фанатизм, это чертовски опасная штука, Гастон. Я знавал много всяких фанатиков — и христиан, и мусульман, — и, поверь мне, они ничем друг от друга не отличаются. Фанатики-христиане ничуть не лучше своих неверных собратьев, а в некоторых отношениях даже хуже, ибо у мусульман фанатизм — вполне нормальное состояние. Какой-нибудь полоумный доминиканский монах способен по наущению Инморте во время крестного хода вонзить в грудь кастильского короля кинжал, а затем взойти на эшафот с гордо поднятой головой, до последнего момента пребывая в полной уверенности, что совершил богоугодное, чуть ли не святое деяние.

— И что же ты собираешься предпринять? — спросил д’Альбре. — Ведь наверняка у тебя есть что-то на уме.

— Да, есть, — кивнул Эрнан. — Я намерен заставить дона Альфонсо казнить своего брата.

— Но как?

— Я спровоцирую Фернандо на публичное признание в своих грехах. Это признание услышат гвардейцы, а через неделю об этом будет знать вся Кастилия. У королевского дворца станут собираться толпы простонародья, требующие смертной казни для графа де Уэльвы, да и мелкопоместные дворяне и Генеральные Кортесы затянут ту же песенку — ведь и те, и другие недолюбливают Фернандо. Так что волей-неволей королю придется уступить. Vox populi, vox Dei, как говорят римляне. Глас народа — глас Божий.

— А как ты его спровоцируешь? Фернандо вправду глупец, но я все же не думаю, что он настолько глуп, чтобы самому себе подписывать смертный приговор.

— Вот именно, — сказал Шатофьер. — Смертный приговор… — И он вкратце изложил суть своего замысла.

Выслушав его, Гастон вздохнул и покачал головой:

— Ты неисправим, дружище! Филипп совершенно прав, утверждая, что ты жутко охоч до драматических эффектов. Это, безусловно, в твоем репертуаре.