Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)
Ерунда полная. И главное, вдруг осенившие его несусветные жизненные концепции вроде «Ты должен своей стране ВСЕ, всего себя без остатка» – это ведь явный, безоговорочный бред. Причем он все это понимал. Понимал, что это не его, что это деда Степана, который погиб в бою 70 лет назад и про которого он даже понятия не имеет, где и как он погиб и есть ли у него вообще могила! Неделю назад мысль, что отдать жизнь за Родину – это нормально для мужчины, не просто не приходила в голову – у него вызывало хихиканье стремление некоторых идиотов писать это слово с большой буквы! Родина – это ведь кровь, преступления, позор – так его учили годами! И вдруг дед в его голове не просто убеждает, он реально заставляет поверить, что это не так! Что это еще и потрясающее, невероятное ощущение гордости от сопричастности к великому, громадному, не имеющему себе равных по значимости: построению равного, справедливого общества для трудовых людей! Не оболваниваемых церковью, не унижаемых и не истязаемых буржуями и кулаками, идущих на жертвы, даже на самые тяжелые, добровольно – только чтобы построить новый мир для себя и своих детей!
Игнат остановился прямо на улице, ухватив себя пятерней за середину груди, оттянув мешающую дышать футболку. Его вело в стороны, как после пары крепких сигарет, но он все равно шел и продолжал думать. Самое важное, самое главное, почему все это дошло до его души: дед не стал как-то уговаривать, убеждать, повышать голос. Да и как бы он это смог? Он просто раскрыл, показал ему себя изнутри, со всей искренностью ровесника. «Смотри, внучек, неужели ты этого всего не видишь? Как же ты этого не понимал раньше, птенчик неразумный?» Господи, ему ведь тоже было в 1943 году только 20 лет!
Он обернулся влево, потом вправо, как делал теперь почти все время, не осознавая зачем. На полный оборот шеи. Ага, темноволосый мужчина среднего роста в трех метрах сзади. Тот, кого он чувствовал уже несколько секунд. Игнат шел от выставки на Поклонной Горе обратно к метро, по той широченной выложенной камнем аллее, которая окружена сияющими фонтанами. Вокруг было полно людей, детей с шариками, но мужчина был нацелен на него. Оба остановились, столкнулись взглядами. Пауза была в секунду, потом мужчина попятился, отводя в сторону обе руки, будто собирался прыгать. Игнат смотрел на него, не мигая, выбирая, куда ударить. Он умел бить, и ему приходилось делать это не раз. Ну, давай!..
Мужчина бросился бежать, на бегу обернулся, чуть не налетел на кого-то, шарахнулся и наддал еще. Ну, надо же! Шагнувший было за ним Игнат остановился и пришел в себя, глубоко вздохнув. Вот это да… Сам он не дрался ни разу в жизни все по той же причине: любой его потенциальный соперник в школе сразу мог прыгать с крыши или моста в Москву-реку, папа бы его искалечил прилюдно за любой синяк на сыночке. Более того, и телосложение он имел довольно субтильное. Чего тогда было так пугаться, что такое этот мужичок увидел в его глазах, а? Похоже, здорово они спелись с дедушкой… Тот ходит, даже просто по улице, непрерывно крутя шеей. И готов сразу ударить, точно и тяжело. Зато внук с первого взгляда понимает, что может быть нужно конкретному человечку, пристроившемуся в нескольких метрах за спиной пошатывающегося парнишки. Утомленного то ли солнцепеком, то ли избытком пива в организме, то ли и тем и другим. Ну-ну…
По дороге домой приключений больше не было. Единственное – с большим интересом посмотрел дед Степан на валяющихся в вестибюле метро пьяных бомжей, которых изо всех сил обходили люди. И на которых не обращали никакого внимания «блюстители порядка». Дед подсказывал – подойти, потребовать представиться, спросить у них, какого черта они выдают себя за милиционеров или пусть полицейских? Почему надели чужую форму, куда дели настоящих? Внук посоветовал не связываться, и дед нехотя уступил. После «Парка Победы» он все еще был под впечатлением, и довольно реалистично оценивал советы внука. Без слов они общались все лучше…
* * *Пятый вылет за день дался Степану чуть легче. Будто пришло второе дыхание, как бывает на беговой дорожке или на ринге. Теперь он жег силы, не думая о будущем, не сберегая себя уже ни для чего. Монументальный комплекс Парка Победы в новой Москве потряс его, как не потрясало ничто с начала войны. Он не мог себе даже представить, как это страшно все вместе в целом. Да, он сам воевал уже почти год, и воевал честно и в полную силу, но воевал всегда в своем небольшом кусочке пространства. Собственном, делимым с товарищами, оспариваемым у врагов, но маленьком!
Когда он убивал врага или, по крайней мере, повреждал чужую машину, это что-то меняло в мире на какие-то минуты. Можно было не сомневаться, что если собьют его самого, то ребята сделают работу и сами, без него. И в любом случае страна заполнит образовавшуюся брешь, только стиснет зубы еще крепче. Поставит в строй его подрастающего брата, в конце-то концов! Но вся война целиком состояла именно из этого, из многих миллионов жизней, висящих на тонких, ежесекундно рвущихся ниточках. Оплакиваемых матерями, детьми, братьями по крови и братьями по оружию. Бросаемых в пламя, чтобы позволить выжить детям, чтобы не дать чужакам превратить себя и детей, и внуков в рабов! Как это можно было забыть? Как можно было не понять, что именно разделение великой страны лишает ее народ даже тени шанса отбиться от следующего нашествия, очередного, неизвестно какого по счету?
Степан вел истребитель во главе звена, сформированного заново: он с приклеившимся к нему сержантом Ефимовым и пара сержантов из ополовиненного 3-го звена их эскадрильи сзади. И еще остающийся безымянным внук. Это было ненормально, но жутко интересно. И в целом немного знакомо: будто ты на учебно-тренировочной машине, на спарке показываешь молодому пилоту, как надо управлять истребителем. Тот не лез, не делал лишнего, а то ли впитывал все в себя с самого нуля, то ли на самом деле уже переваривал полученные от него самого навыки. Последнее было больше похоже на правду, потому что как ни старайся на тренажере, а летчиком на нем не станешь.
– «Уголек-3», я «Печка». Займите тридцать пять, курс прежний.
– «Печка», я «Уголек-3», вас понял, выполняю тридцать пять. Дайте общую обстановку.
Внук прыснул – ему показался смешным позывной. Степан и сам улыбнулся. Все же между ними было что-то общее, даже через столько лет. Ну и хорошо. И еще хорошо, кстати, что легко родились слова про «дайте обстановку». Ведущему группы положено, а это позиция переменная. Можно быть командиром звена, как он теперь, а можно и командиром полка в звании майора или даже полковника. Но группу всегда ведет лучший летчик из всех, это закон.
– «Уголек-3», над Ивней видели пару «глистов» на малой высоте, они проштурмовали позиции самоходчиков. Внимательнее там.
Приходько кивнул сам себе про «внимательнее». Пара «Ме-109» на малой высоте – это может быть не так просто, как кажется при взгляде на цифры: самих-то их четыре, да один совсем молод. Фактически как сложилось и у д’Артаньяна!
Это была реплика от внука, вырвавшаяся, похоже, неожиданно для него самого, – и Степан шепотом засмеялся, так это было метко подмечено. И вышло же донести такое, совсем без слов, образом, мелькнувшим даже не перед глазами, а прямо внутри головы!
– Степа, више-спэреди-слэва!
Он крутанул головой, бросив левую руку ближе к сектору нормального газа. Ага, вот они, гады! Надо же, земля прошляпила!
– «Печка», я «Уголек-3», группа бомбардировщиков в пяти километрах западнее Обояни, почти над Пселом!.. Высота около сорока пяти, курс…
«Близко к нулевому», – подсказал внук напряженным, но довольно деловитым голосом.
– Так точно, близко к нулевому… восемнадцать или двадцать машин, похожи на «Ю-88»! Прикрытие…
Он замолчал, потому что увидел.
– «Печка», я «Уголек-3». В непосредственном прикрытии восьмерка «худых», пока держатся выше бомберов. Как поняли, прием?
Земля ответила не сразу, сержанты тоже молчали. Заткнулся и внучек – то ли сбежал, то ли онемел.
– «Уголек-3», вас понял. Приказываю атаковать бомбардировщики. Повторяю, атаковать! Как поняли, прием?
Степан облизал пересохшие губы. Тут-то они все и кончатся. Атаковать превосходящую их числом в два раза группу «мессершмиттов» снизу – это верная гибель.
– К вам идут соседи, поднимаются, скоро будут, тяните время. Не дайте им бомбить прицельно!
И второй, сразу узнанный им голос.
– Слушай меня, «Уголек»! Они идут к эсэсовскому плацдарму, нашим там сейчас очень тяжело. Очень! Что хочешь делай, шахтерская твоя душа, но не дай им прицельно пробомбить нашу артиллерию. Это сразу эсэсманам передышку даст, понял? Понял, я спрашиваю?
– Так точно, «Печка». Я понял.
