Арсений Миронов - Много шума из никогда
Детина живо нагнулся, и Данька поморщился, заметив в длинной руке дружинника обнаженный кинжал, разом засверкавший в слабом свете печи оранжевыми отблесками по сети поперечных царапин на лезвии.
Даниле повезло. Кинжал был еще на полпути, когда отворилась дверь и в комнату зашел тощий, оборванный бродяга с изъязвленным лицом под шапкой свалявшихся черных волос — худая фигура прокаженного мохлюта лишь на мгновение замерла на пороге. Глаза у бродяги были необычными для мохлютского племени — светло-серые с синевой, с темным ободком по радужке, эти глаза успели заметить только исцарапанный кинжальный клинок, дрожащий острием возле Данькиного горла.
Этого было достаточно. Данила долго жалел потом, что не вполне уследил за фантастическим прыжком мохлютского охотника — с высокого порога из-под притолоки прокаженный сорвался в короткое жесткое сальто — вперед головой, руками об пол и разворот, и обеими ногами — в плечи, в голову рослому детине с кинжалом в руке! Кратким росчерком пламени полумрак расчертил длинный огненный хвост, выбившийся из-под жуткого парика, мелькнули в воздухе стройные коленки — хрустнув позвоночником, роняя холодный кинжал и стукнув челюстями, детина в черной рубахе повалился грудью на распластанного по полу Данилу. Данька дернулся от боли в сдавленных ребрах, в спине, куда чуть не вонзилась ость железного пера, — и почувствовал, как лопнул на запястьях последний виток веревки.
Легкое тело рыжей девчонки перекатилось поверх, задевая Даньку по плечу — сизая исцарапанная коленка мелькнула возле самого носа. Данька отдернул голову — и увидел, что палица уже занесена в воздух — широкий расперенный набалдашник булавы падучей звездой вспыхнул над ним…
Он понял, что через секунду Палица недрогнувшей рукой опустит на Данькину голову веский конец своей булавы, легко и мигом дробя серебряной гирей кости черепа. Данила не хотел убивать породистого бультерьера Палицу. Поэтому, отпуская в краткий полет с окровавленной ладони узкое заостренное перо железного ворона, он засомневался в себе. Поэтому тонкая бритва пера вонзилась не точно в горло, как это происходило ранее с пугающим постоянством. Острый предмет вильнул в воздухе и ушел ниже, впиваясь под ключицу, — бультерьер по-детски охнул, и тяжкая палица сорвалась с фатальной траектории удара. Когда рыжая сестричка, перекатившись раза три по полу, вскочила на ноги, готовясь к новой атаке — на этот раз на своего бывшего начальника, — начальник уже лежал на полу, хрипя и мотая белобрысой головой.
— Братец! — Она метнулась к куче переплетенных тел на полу, с усилием стащила с Даньки тело бесчувственного детины и вцепилась в рубаху, ожесточенно расталкивая: — Братец, скажи хоть слово! Ты живой? Ты цел? Ха-ха-ха, вижу-вижу, что живой! Вставай — бежим-бежим отсюда! На дворе полно дружинников, не ровен час кто в дом зайдет! Ну, вставай, не притворяйся!
— Ха-ха, видишь? Я обещала, что тебя спасу, и спасла. Я умница! — Пыхтя и скользя босыми пятками по полу, она подтащила Даньку к лавке. — Правда, я ловко его завалила? Я умница. А ты ленивый — вставай наконец на ноги, мне же тяжело тебя тащить!
— Люди… Там еще люди в подполе. Старик и девка, — прошептал Данька в огненный ворох волос, прильнувший к лицу, когда сестра, цепко ухватив под мышки, волокла его к скамье.
— Ах! Еще двое наших? — Девка подскочила на месте. — Как же мы уйдем отсюда вчетвером — ты нездоров, еще какой-то старик и девка! Они небось и в седле не усидят!
Едва закончив фразу, обернулась и серым комочком изорванных тряпок подскочила к люку в подполье — тряхнув из-под парика золотистым хвостом, исчезла внизу. Вскоре Данька услышал сосредоточенное пыхтенье Посуха — из люка показалось его побагровевшее лицо с блестящей плешью в обрамлении седых локонов на висках. Бормоча вполголоса и отплевываясь, старик приблизился, задорно глянул на Даньку — но не сказал ничего. Замер, сосредоточенно выбирая из бороды соринки. Спустя какое-то время и светлая головка Бусти высунулась наружу из провала в подпол — следом по ступенькам карабкалась рыжая сестрица, нетерпеливо подталкивая Бустю снизу в мягкий неповоротливый зад.
— Живей-живей! Бежим-бежим! — заторопилась она и запрыгала по комнате из угла в угол, собирая в кучу на столе ворох какого-то оружия и дорожного скарба. — Я выйду на двор, соберу лошадей, подгоню под крыльцо. Заприте за мной дверь и никому не открывайте, никому-никому! Я пролезу в окно… Ах! — Она выглянула наружу сквозь щель между ставнями и всплеснула руками: — Они забрали всех лошадей, осталось только два тощеньких жеребца! Видать, Кречет увел часть дружинников верхами в погоню за Одинок-ханом… что же делать? Мы не сядем вчетвером на двоих коней, кони пойдут слишком тихо! Мы не сможем ускакать от погони!
— Поезжайте вы с Посухом, а я останусь с дядькой Данилой! — холодно проговорила Бустя. — Мы закроем дверь, и я буду его лечить. Он отдохнет немножко и всех убьет!
— Мне… надо ехать обратно к Михайлиной избушке. — Данька скрипнул зубами и поднялся с лавки, упираясь побелевшими пальцами в стену. — Встретить Колокира и получить Стати. Здесь нельзя задерживаться…
— Братец! Осторожно, ты еще слабенький! — Рыжая девка подскочила и вцепилась в плечо, подпирая Данькино тело к стене. — Я пойду с тобой. Я дам тебе мои обноски и измажу глиной, тебя никто не узнает… Снаружи уже стемнело — может быть, нас не поймают. Девочка, скажи — много людей на дворе?
— Три… нет, пять… — Бустя просунула носик в щель между ставнями. — На дворе темно, плохо видать. Ах, вот еще один — страшный, с топором!
— Ой… плохо-плохо. Четверым нипочем не выбраться. — Сестрица повесила голову.
— Я могу вывести одного человека, — сказал Посух.
— Что? — Данька не расслышал.
— Что-что… Могу вывести отсюда одного человека — любого.
— Чтоб дружинники не заметили? Как ты это сделаешь?
— А вот сделаю! — Старик расправил на груди бороду. — Умею я, понятно? Возьмем и выйдем, и не приметит никто.
— Так идите вдвоем с братцем! — радостно блеснули серые глазки из-под грязного парика. — Вы, дедушка, такой расчудесный умница — коли не шутите! Берите братца — и прочь! А мы с девочкой как-нибудь потом…
— Так, тихо… — Данька набрал в грудь воздуха и сказал окончательно: — Деда Посух, забирайте Бустю и ступайте к себе на пасеку. Мы с Рутой будем выбираться своими силами — как раз пара лошадей на двоих.
— Я не хочу! — Бустя вдруг всплеснула руками, с размаху хлопнулась задом на лавку и тихо разрыдалась: — Дядька Данила, я с тобо-ой! Ты… прогоняешь, да? Ах, пусть деда Посух с рыжей уходит, я с тобой хочу…
— А ну цыц! — Данька погрозил слабым кулаком. — Делай, что велено… Ступай с дедушкой на пасеку. Я туда попозже приду ночевать — там и свидимся, даже соскучиться не успеешь. Давай, деда Посух, забирай ее. Идите с Богом — только осторожно!
Старик кивнул, повернулся к Даньке спиной, на восток лицом. Постоял с полминуты молча, опустив на грудь плешивую голову. Потом поднял спокойное лицо, подошел к зареванной Бусте, взял за руку — и девчонка как-то сразу затихла, даже носом перестала шмыгать: поднялась с лавки, перебросила на спину толстую косичку — старик повернул голову и что-то быстро сказал ей на ухо. Бустя кивнула головой. Посух шагнул к порогу, потянул Бустю за руку — та поспешно зашлепала вослед босыми подошвами по полу.
Данька поморщился: ему показалось, что входная дверь сама собой растворилась, выпуская наружу старика с девочкой — и тут же, вежливо скрипнув петлями, вновь вернулась на место, плотно прижавшись к косяку.
— Окно! К окну мне… — пробормотал Данька, и сестричка немедленно подставила тощее плечико, охватила рукой за пояс и подтащила его к подоконнику. Сквозь узкий просвет меж ставен Данила сразу увидел посреди двора большое огненное пятно — широкий костер, в свете которого мелькали узкие черные тени дружинников Белой Палицы — даже не шесть, как насчитала Бустя. Гораздо поболе. Дружинники сновали по двору с ведрами и снятыми седлами, рубили дрова и рассыпали овес в широкие корыта — наконец, просто расхаживали медленными шагами от сарая до сарая, поглядывая по сторонам… Два маленьких пятна, белевших во мраке — сгорбленная фигура старика и ровная, выпрямленная спина девочки, — двигались по двору неспешно, отнюдь не пытаясь ускользнуть от чужого взгляда. Посух вел Бустю прямо по тропке, пересекавшей пространство между рыбацкими домиками по направлению к околице — он шел тихо и не оборачиваясь, крепко-накрепко удерживая в ладони мягкие Бустенькины пальчики. В какой-то миг Даньке стало страшно: толстый бородатый дружинник с широким полотнищем обнаженного меча в руке, казалось, обернулся и в упор глянул Посуху в спину, уже почти шагнул за ним следом — но вдруг мотнул головой, точно смутившись, смачно сплюнул и как-то поспешно ушел вбок, в тень.
