Владимир Романовский - Польское Наследство
– Как – жена и дочери? Что ты плетешь! Они в Берестове.
– Нет, в Киеве.
– Это так, – подтвердил Нимрод.
– Молчи, холоп, – сказал Лель.
– Тебе ж и помогаю, болярин. А Гостемил, стало быть, дочь крестить успел? Ну, каков у меня болярин? – гордо сказал Нимрод. – Орел! А вы ее тут в погреб посадили? Это нехорошо, Гостемил рассердится.
– Жискар, посылай гонцов, – сказал князь. – Собираем войско.
– Они же были в Берестове, – растерянно сказал Жискар. – Зачем они поехали в Киев?
– Жискар, не рассуждай, посылай гонцов ко всем окрестным, живо! О войске я сказал тебе три дня назад, но ты почему-то не воспринял мои слова серьезно.
Жискар виновато покачал головой и вышел из занималовки.
– Которые дочери? – спросил Ярослав.
– Элисабет и Анька, – сказал Лель.
– Почему мать их не отослала в Берестово? Почему сама не уехала?
– Они отказались, а ей нужно быть при сыне.
– Зачем?
– Князь, ты как-то велел мне не вмешиваться в твои семейные дела.
– Да.
– А вот Като-старший, несмотря на то, что был он человек семейный, всегда говорил только о главном, – заметил Нимрод.
– Помолчи, холоп, – сказал Лель.
– Ну, что ж, пойдем, освободим дочь Гостемила … как бишь ее? – спросил Ярослав.
– Елена, – сказал Лель.
– Ширин, – сказал Нимрод.
Выйдя из занималовки, князь кивнул дюжине ратников, и вся компания двинулась к четырем землянкам у стены детинца, выполняющим функции острога.
Подбитый глаз Ширин произвел на Леля шокирующее впечатление. Подбитые глаза ассоциировались у него с вороватыми простоватыми подростками, которых он так боялся в детстве.
Глава тридцать первая. Штурм
Киев притих, припорошенный снегом.
Единственная в городе магометанская семья, разветвленная, многочисленная, проживавшая в доме на Пыльном Спуске, почему-то не уехала из города. Не то из-за слишком поверхностного знакомства с местным наречием не поняла, что происходит, не то (как поговаривали злые языки) ждала прихода своих.
В занималовке царила напряженная тишина. Княгиня, с Библией в руках, внимательно рассматривала свои колени, прикрытые богатой константинопольской поневой со слегка стилизованными вышитыми растениями непонятного семейства. Владимир, стоя у прикрытой ставни, смотрел сквозь щель на город. Полководец Вышата с ненавистью глядел Гостемила. Великовозрастная княжна Элисабет, с блудливыми глазами, некогда целовавшаяся с Нестором и спавшая с Лелем, сидела на скаммеле в углу, вытянув длинные пухлые ноги. Анька-перс, тринадцатилетняя, забавлялась киданием кусков жеваной смолы в нарисованную углем на стене рожицу. Остальные дети под присмотром нянек встретили первый снег в Берестово. Владимир, гордый властью, радуясь случаю говорить киевлянам «дети мои», рассудительно отправил в Берестово гонца с повелением задержаться, и хотел вместе с гонцом отправить всех остальных, но княгиня отказалась ехать, а Элисабет и Анька сперва цинично решили, что готовящееся нападение на Киев – просто глупые сплетни, и остались, а теперь было поздно отступать.
– Пустой город, – сказал Владимир. – Зря мы им все рассказали. Вот они и сбежали.
– Многие прячутся, – заметил Гостемил. – И многие, князь, идут в ополчение.
– Ополчение! – презрительно повторил Вышата.
– Да, ополчение, – Гостемил не менее презрительно посмотрел на него. – Никогда не державшие сверд в руках мирные люди пришли защищать город.
– Ох уж мирные. Разбойник на разбойнике.
– Есть и такие. И даже некоторые воины остались. И те, кому нечего терять. И вот Владимир остался.
– А нужно было уехать и переждать, – наставительно заметил, далеко не в первый раз, Вышата. – Враг бы побуйствовал, а потом расслабился. Тут бы мы, собрав настоящее войско, и взяли бы верх.
Владимир давеча, в благородном порыве, объявил о своем окончательном решении остаться в Киеве, о чем теперь жалел, но было поздно. Княгиня тоже осталась – быть с сыном велел ей материнский, христианский, и, наверное, государственный долг. Из священников в городе остались – Илларион и, как ни странно, митрополит Хвеопемпт. Повращав укоризненно глазами, грек объяснил, что «сбежать, как волк, труслив и глуп» не в его правилах, а нужно быть с паствой. Илларион хотел было на это заметить, что не столько паства волнует Хвеопемпта, сколько золото в подвале Десятинной, но промолчал.
Начали прибывать ополченцы один за другим. Возле терема развели костер, у костра встал Гостемил и поочередно, преодолевая брезгливость, беседовал с прибывающими. А прибывающие были не из тех, кого приятно расспрашивать. Еда стала в Киеве труднодоступна, и потенциальные ополченцы, помимо прочих побуждений, надеялись, что их в детинце покормят.
– Кто таков?
– Щепин, с Демички, – отвечал кривой детина, тараща глаза.
– Что делать умеешь, Щепин?
– Сплевывать наискось умею.
И показал, как именно.
– Христианин?
– Отродясь не было.
– Садись у костра, грейся.
– А кормить будут, болярин?
– Будут. Терпение, друг мой. А тебя как звать?
– Блудко.
Одноглазый Блудко стоял перед Гостемилом, опираясь на костыль и улыбаясь. Во рту желтел одинокий зуб.
– Чем занимаешься, Блудко?
– Побираюсь на улицах.
– Ремесло знаешь?
– Знаю военное. Десять лет назад ногу мне отрезали в Литве, когда ходили мы туда с Ярославом. С тех пор ни к чему не пригоден. Жена с детьми ушла к пекарю.
– Каким же образом думаешь ты оказаться мне полезен, Блудко?
– Стреляю неплохо.
– Давно последний раз стрелял?
– А вот в том походе и стрелял, болярин.
– Иди домой.
– А нету у меня дома, болярин.
– Ладно. Садись вон там, у костра.
– А обед когда?
– Скоро. А ты кто такой?
– Кузя.
– Сколько тебе лет, Кузя?
– Тридцать.
– Не плотник ли ты?
– Плотник.
– Стрелы умеешь делать?
– Да.
– Ну, хоть один полезный человек нашелся. Христианин?
– Нет.
– Иди в мастерскую. Это вон там. Там уже двое делают стрелы, правда, очень скверно. А стрел нам не хватает.
– Я и по кузнечному делу…
– Железяки у нас есть. Иди, иди. А ты что же пришла, красавица?
Толстая матрона улыбнулась ему сладко.
– А врагов поколотить охота, болярин.
– Чем же ты будешь их колотить, скалкой?
– Топором. Я, болярин, с тех пор как мужа в войско взяли, а обратно не вернули, всему научена.
– Христианка ты?
– Не без того.
– Иди пока что на службу, вон церква открыта.
– Как же, – испугалась матрона, – мне, да в Десятинную? Мы люди-то, болярин, невеликие.
– Сегодня туда всех пускают. Э! А ты кто такой, и почему от тебя так пахнет гадостно?
– Уживчик Ухо я, болярин. А пахнет потому, что обосрался с перепою, а помыться некогда было.
– Пошел отсюда.
– Э, болярин…
– Пошел! А ты?
– Я-то?
– Да.
– Воруно, печенег.
– Вижу, что печенег. Так пристало ли тебе, печенегу, в киевское ополчение поступать?
– Что ж тут такого? Я в Киеве родился. И, болярин, ты вот бабу эту в церковь отправил, так мне бы тоже туда, к причастию.
– Ты что, христианин?
– Да.
– Хмм … Какие слова Господа Нашего Иисуса Христа нравятся тебе больше всего?
Воруно задумался.
– Э … Слова?
– Ладно, иди в церковь.
– О! – вспомнил Воруно. – Вот это больше всего нравится … Постой, постой…
Гостемил нетерпеливо смотрел на Воруно. Сейчас понесет околесицу.
– «Я пришел в мир, дабы каждый, в меня верящий, не жил во тьме», – процитировал по памяти Воруно.
– Потрясающе, – совершенно искренне сказал Гостемил. – Хорошо, иди в церковь, Воруно. Старец, ты зачем здесь?
– Мне, болярин, только бы топор или сверд дали бы.
– И что же тогда будет?
– Я бы тогда пошел и женушку свою, змеюку отравную, зарубил бы в хвиту, до того она меня, болярин, довела. А в благодарность я буду защищать город. А еды мне не надо, я ем мало.
– Ладно. Дадим тебе топор. А ты кто?
– Питух Милуся.
– Ростовчанин, что ли?
– Ага.
– Куда ж твои земляки-то все подевались, Питух?
– Сбёгли, – весело сообщил Питух. – Добро свое закопали да сбёгли. Я бы тоже сбёг, но я был в состоянии охвоения от потребления и мордобиения, и забыл, что бежать надо ночью, а теперь из всех земляков остался я в городе один. А один я не побегу.
– Боишься?
– Нет. А скучно одному-то. Уж я лучше с ковшами этими буду. Защищать.
– Христианин?
– Склонность имею.
– Иди в церкву.
– Иду.
Подошел мальчишка лет двенадцати.
– Ты кто такой?
– Я – подзаборная мразь, – сказал мальчишка.
– Это кто тебе сказал?
– Это мне все говорят.
– Родители есть?
– Нет.
– С кем живешь?
– Раньше с дядей жил, но дядя женился и уехал в Новгород.
– Что умеешь?
– Рогатки мастерить.
– А стрелы?
– Пробовал.
– Получается?
– Не очень.
– Иди к плотникам, вон туда, в мастерскую.
