Попова Александровна - Пастырь добрый
- Что невероятного видит инквизитор в подобном повороте дела? - с напускной строгостью спросил духовник; он покривился:
- Вы словно сговорились с Бруно. Вам ли не знать, отец, насколько велика вероятность повстречать святого средь рода человеческого и насколько оправданны могут быть подобные ожидания.
- Вот ты это и сказал, - пожал плечами тот и, перехватив его взгляд, кивнул: - Ну-ка, выкладывай. О чем еще ты умолчал?
Курт ответил не сразу; минуту он сидел молча, глядя на Распятие перед собою и вспоминая другое, то, что возвышалось над алтарем в мертвой деревне...
- Я его видел, - произнес он, наконец, тихо. - Когда отец Юрген лежал мертвым, когда мы выходили из церкви... Что-то толкнуло меня обернуться. И я его видел. Он стоял там, у алтаря. Это было не видение, не бред, порожденный всем пережитым - я видел его. И когда я уже решился подойти, убедиться - двери передо мной захлопнулись...
- И?
- Я не стал пытаться открыть их. Не знаю, почему.
Тишина снова снизошла в часовню - снова долгая, глубокая, но теперь первым заговорил духовник.
- Я тоже тебе кое-что расскажу, - сообщил он уже серьезно. - При твоем прошлом расследовании, когда стало известно, что ты внедрен в среду чародеев неизвестной силы, неизвестных способностей - ты помнишь, кто прикрывал тебя с этой стороны?
- Абиссус[225]? - уточнил Курт отстраненно, и наставник погрозил сухим узловатым пальцем:
- Пороли мы вас за такие словечки, да видно, мало... В тех стенах не только отчисленные курсанты томятся, но еще и подвизается братия; не сплошь праведники, как вы поговаривали, однако - именно их моления сохранили тебе жизнь в тот раз. Именно благодаря им ты пережил удар того чародея. Помнишь это?
- Такое не забывают, - согласился он мрачно.
- В этот раз, - тихо продолжил тот, - выслав зондергруппу на поддержку, я снова обратился за помощью к братии. Знал, что ты опять ввязался во что-то серьезное... Но они отказали мне. Не будем молиться, было мне сказано. Все уже решено.
- Ха, - не сдержавшись, выдохнул Курт, и духовник нахмурился. - Быть может, нам с Бруно и вовсе не стоило заходить в ту деревню? Заслать туда одного только святого отца - и все... Простите, - осекся он и, зажмурившись, встряхнул головой, отерев ладонью лицо; наставник осторожно взял его за локоть, отведя руку в сторону, и указал вперед:
- Взгляни. Да, - подтвердил он, когда Курт вновь поднял взгляд к Распятию. - И это было решено. Он знал это. Но если ты полагаешь, что Христос от начала времен знал также, что будет есть вечером накануне Своего двадцать третьего дня рождения, или что в минуту Его распятия происходит на каком-нибудь отдаленном острове...
- Знаю, - не отводя глаз от изваяния перед собою, вздохнул он. - Сам все это говорил Бруно. Все это знаю. Знаю, что в январе будет холодно, но осознание неизбежности и закономерности этого не мешает тому, что этот факт мне не нравится. Мне не нравится, что что-то решено за меня, со мной - а я об этом не знаю. Что пути Господни неисповедимы для Него Самого.
- Что - зазорно служить не всесильному Богу?
- Был бы всесильным - нахрена Ему служители, - возразил Курт и спохватился снова: - Простите, отец. Четверть часа назад я говорил с агентом.
- Интересный, судя по всему, был разговор, - усмехнулся тот, вновь посерьезнев. - Было решено, что ты останешься жить; разве плохо? Что виновный в гибели людских душ будет наказан, что...
- ... тихий провинциальный священник погибнет.
- А откуда тебе знать, что это не было его целью в жизни? - пожал плечами духовник. - Может, он с детства мечтал стать мучеником и всю жизнь искал стоящего повода.
«Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что Господь ведет его по последней стезе» - вспомнились слова понурого служки; и деревянные четки в ладони... «Быть может, вы просто не пробовали»...
- Может быть, - согласился он тихо, и наставник взглянул в его лицо пристально, словно увидя нечто, чего прежде в его духовном сыне не бывало. - Значит, он им стал. И - я знаю, что я видел. Поэтому...
- Да? - поторопил тот, когда Курт замялся, собираясь то ли с духом, то ли со словами. - Намерен написать рекомендацию?
- Намерен, - кивнул он решительно. - По представлению инквизитора процесс беатификации упрощается, я все верно помню? Если то, что он сделал, не чудо, если его деяние - не проявление святости, то что ж еще?.. Уверен, проблем с канонизацией не будет. Уже сейчас можно выслать в Хамельн кого-нибудь для сбора сведений о жизни отца Юргена; потихоньку, не говоря, для чего это делается, дабы никому не пришло в голову приврать.
- Рим упрется, - предупредил наставник, и он передернул плечами, отмахнувшись:
- Довольно пока того, чтобы он стал местночтимым, а там доберемся и до Рима. А сейчас - пусть добрые жители Хамельна в добровольном, разумеется, порядке скинутся на приличную часовню, посвященную святому мученику. Кроме прочего, местный священник, зачисленный в святые и принявший мучения ради спасения двух инквизиторов, несколько исправит отношение обитателей этого городишки к Конгрегации.
- Ты повзрослел, - вдруг тихо заметил тот, и Курт умолк, глядя в сторону, но чувствуя на себе пристальный взгляд духовника.
- Очерствел? - спустя мгновение тишины уточнил он с мрачной усмешкой, по-прежнему не встречаясь с наставником взглядом.
- Изменился, - возразил отец Бенедикт мягко. - Конечно, от шрамов грубеет кожа, от этого некуда деться, а их в твоей душе прибавилось... Но я не опасаюсь, что покров твоей души станет вовсе непроницаем. Пока я вижу лишь, что ты научаешься думать, делать и решать - сам, и наши беседы все более теряют свой прежний смысл.
- Вы... - он вскинул взгляд, и голос на мгновение осекся, - вы хотите... отказаться от меня? Передать другому духовнику? Я настолько не оправдал ваших надежд? Или...
- Нет-нет, - поспешно прервал тот, улыбнувшись, - ты меня понял неверно. Я сказал, что они теряют прежний смысл, когда в беседах наших ты искал ответов, когда ждал совета, когда пытался выставить собственную душу на мой суд - вот чего становится все меньше. Я от тебя не отрекаюсь, я тобой по-прежнему горжусь, но теперь наши беседы все меньше и на исповедь-то становятся похожи, а более - на рабочее совещание с увещеванием, причем не мною... Это, ad vocem[226], намек, майстер инквизитор: на исповедь не помешало бы, учитывая, что я тут успел услышать о твоей внеслужебной жизни... Куда же я от вас денусь, - усмехнулся наставник. - Вы все мой тяжкий крест до смертной доски, и захочу избавиться - не смогу.
- Если я сейчас, - медленно произнес он вдруг, - попрошу вас перечислить имена всех курсантов последнего выпуска - ведь вспомните каждое, отец?
- И имена, и биографию, - согласился тот с наигранно тяжелым вздохом, постучав ребром морщинистой сухой ладони под подбородком. - Вот где вы все у меня.
- Не в первый раз замечу - когда академия создавалась, не последним аргументом к использованию таких, как я, было - «да и кто это отребье станет жалеть, случись что»... Верно?
- Ну, я-то таких иллюзий не питал. Слишком стар, слишком много видел и понял, чтобы полагать, будто возможно вложить душу и не страдать; кусочки души, они ведь с тем, что во мне еще осталось, перекликаются, тянутся друг к другу.
- Неужели без этого - нельзя? - спросил Курт тихо. - Чтобы не вкладывать, чтобы не тянулись, чтобы... Я старался. Выходит скверно.
- Несправедливо это, майстер инквизитор, - заметил наставник укоризненно. - Причиняя другим боль, сами желаете от нее спастись? Не выйдет. Не получится не вкладывать, не тянуться... не получится так, чтобы части твоей души не болели. Таких и подобных этим потерь в жизни будет еще много, и сделать так, чтобы ты сумел остаться к ним равнодушным, невозможно, мальчик мой. Конечно, окружать тебя будут всякие люди, и близкие, и не очень, не все будут для тебя равноценны; не должен я так говорить, однако - даже помня имя каждого из вас, не всякого я одинаково держу у сердца. Скверно это, конечно, но куда от этого деться... Думаешь, я к каждому вот так, за половину Германии, стану таскать свои старые кости?
- Спасибо, - пробормотал Курт смущенно, снова отведя взгляд, и помрачнел вновь. - При создании академии стоило обратиться к иудеям за помощью. Големы друзей не имеют, семью не заводят, и духовники о них не страдают...
- А посохом по шее? - вопросил наставник строго. - Распустился вдали от крепкой руки. И, коли уж зашла речь о твоем вольномыслии... Уж по всему Кельну разнес весть о том, что тебя переводят отсюда. Я, если память мне не изменяет, такового решения не выносил.
- Вынесете, - убежденно отозвался Курт. - Я был уверен, что так. И сейчас уверен. Ведь вы говорили сегодня с Густавом - сами поймите, оставаться здесь мне не следует. Я не хочу раздражать сослуживцев, не хочу раздражаться сам; и пусть время лечит - все равно это останется, и теперь, случись серьезная работа, никто из нас не сможет быть уверенным в том, что другой с ним откровенен. А к прочему, боюсь, рано или поздно Густав может сорваться и проболтаться Марте о том, как все было на самом деле. Или, что хуже, сорвусь и проболтаюсь я сам. На сей раз пережить все произошедшее, не убегая от него, как вы мне советовали в ситуации с Бруно, невозможно. Слишком опасно для слишком многих, а в первую очередь - для дела.
