Колхозное строительство. Дилогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Стоявший с закрытыми глазами Макаревич встрепенулся и принял малахитовое чудо, поставил на стол. Пётр же на всякий случай снова сунул руки под доски. Ничего. Уже хотел ставить доски на место, но что‑то удержало. Интуиция? Ну, может. Лёг на пол и пошарил на всю длину руки, пальцы шоркнули по бумаге. Ещё дальше попробовал руку сунуть. Нет. Не достать. Пришлось идти в ванную, там видел щипцы для белья. Опять лёг и попытался ими достать. С третьего раза получилось. Это была папка. Да не простая. Нет, не золотая. Даже не серебряная. Бумажная, вернее картонная. Только на ней не "Дело" было написано. А красовался на сером фоне чёрный немецкий орёл, держащий в когтях свастику.

Штелле развязал тесёмочку, документы на немецком, фотографии. Нет, тут нужен словарь, а лучше – переводчик. Потом. Будет время. Снова лёг и опять пошарил теперь уже щипцами. В углу они за что‑то зацепились. Попробовал вытащить, но нет, срываются. Вот ведь незадача. Снова прогулялся в ванную. Ничего подходящего. Пришлось, превозмогая приступы тошноты, осмотреть кухню. Покойный пузыри пускать перестал, но запах свежей крови и блювотины, своей же. Ужас. И ничего, чем бы можно подцепить находку. Поискал в прихожей. Нашёл лыжную палку. Одну. Снова к отверстию в полу, палка в щель не лезла длинная. Пришлось загнуть её во что‑то напоминающее кочергу. Попытка удалась. Зацепилась за какая‑то тяжесть. Еле доволок. Оказалось, что это мешок. На четверть чем‑то набитый. На помощь опять пришлось звать Макаревича. Достали, развязали.

Точно не зря мучился. Мешок был набит монетами. Золото, серебро, попадалась и медь, но мало. Австро‑Венгрия, Пруссия, Бавария, Франция. Монеты старинные, века 17 – 18. Килограмм шестьдесят. Сколько же это стоит? Там одного золота больше пятнадцати килограмм. Пётр зачерпнул горсть, любовался тусклым свечением, когда его тронул за плечо Макаревич.

– Пётр Миронович, это…. Это…, – и воздух ртом хватает, как рыба вытащенная из воды.

Штелле посмотрел, небольшое витое колечко, невзрачный камень и на нём накарябыно что‑то по‑еврейски.

– Ваша национальная реликвия? – вернул кольцо Марку Яновичу.

– Реликвия! – чуть не вопит, – Национальная! Ну, да национальная, – потом сел на диван и засмеялся, каким‑то булькающим смехом, – Национальная.

– Да, говорите уж, что такое, – заинтересовался Пётр, даже от монет оторвался.

– Это перстень княгини Елизаветы Воронцовой, который она подарила в Одессе Пушкину. Потом перстень‑талисман Пушкина, которое поэт воспел в нескольких своих стихотворениях. Позже принадлежало Жуковскому, Тургеневу и Полине Виардо. Украдено в 1917 году, сохранились только отпечатки камня на воске и сургуче, – и взгляд горит и усталости и побитости, как не бывало.

Вообще, досталось директору колхоза. Под правым глазом фингал, ещё один на правой же скуле. Левша что ли бил? Ухо, на этот раз левое распухло. И нижняя губа порвана, со следами запёкшейся крови.

– Может, подделка? Уж больно невероятно.

– Конечно, нужно проверить. Кража произошла из кабинета директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея. Укравший перстень "лицейский дядька" сбыл его какому‑то старьёвщику. Пётр Миронович, если оно подлинное, нужно вернуть его Пушкинскому музею.

– Хм‑м, наверное, нужно. Только вот светиться не стоит. И так мы к себе лишку внимания привлекаем. Как‑нибудь инкогнито надо. Стоп. Даже знаю как. Нужно поменять у вашего визави – коллекционера Белякова на картину и оговорить, что он сдаст реликвию государству. Ему известность, почёт, и чем чёрт не шутит, орден, а нам ещё один Поленов или Айвазовский. Как думаете, Марк Янович.

– Думаю, что вы самый еврейский еврей. А план сработает, насколько я понял характер Белякова.

– Вот и замечательно. Есть у него ещё один Поленов?

– Не специалист, но уверен на двести процентов, что даже если и нет, то найдёт, – усмехнулся Макаревич, бережно поглаживая кольцо. Прямо – "Моя прелесть".

Кухню Пётр оставил на потом. Вышел в прихожую, открыл дверцы антресолей. Обычный хлам, газеты старые, валенки. Молоток чуть на голову не свалился. Вот чемодан. Замки заперты. Нужно открыть? Или ладно, один леший, не специалист по предметам культа. Пусть и остаётся запертым. Не раскроется в неподходящий момент.

Осталась папка с облигациями. Пётр церемониться не стал, взял и вывалил всё с полок в шкафу на пол. Папка была на второй снизу полке. Толстенькая. Развязал тесёмочки. Внутри ещё одна папка. Прямо как в сказке о Кощее‑бессмертном. Вынул тонкую папку, под ней оказались Хрущёвские цветные "бумажки". Много и разных годов. Мусор? Хотел ведь поспрашивать осторожно о возможности превращения их в дензнаки. Всё руки не доходят.

А вот в тонкой папке были облигации 1966 года. Пачками, связанные тесёмочкой. И тоже не мало. Если в пачке по сто штук, то пятьсот двадцатирублёвых облигаций и сто десятирублёвых. Плюсом будет к их тысячам. Под папкой с "бумажками" обнаружился пакет полиэтиленовый. Штелле заглянул. Документы, паспорт, свидетельство об окончании школы восьмилетки. Ещё какие‑то. Потом разберёмся. В отделении для пальто внизу стояла обувная коробка. Пётр открыл. Туфли. Что‑то не так. Тяжёлая коробка. Вот и двойное дно. Разорвал, картон, чтобы не терять время. На палас посыпались немецкие кресты. Ордена? Как там они назывались? Рыцарский крест? Отложим, тоже могут быть не дешёвыми, если это не массовый Железный крест. Нужен специалист. Ну, теперь всё же придётся топать на кухню.

Труп лежал прямо на том месте, куда надо будет двигать плиту. Двигать? Привыкнув к баллонному газу, Пётр и не обратил сразу внимание, что отодвинуть не получится. Газ приходил по железной трубе, и она жёстко скреплялась с плитой. Однако. Чем масквичи лучше краснотурьинцев, что им газ уже провели? Поближе к власти?

Что ж, трудности нас закаляют. Сначала Штелле перекрыл вентиль на трубе. А то и на воздух взлететь можно. Кстати, странное выражение "взлететь на воздух". А куда ещё можно взлететь? На воду? А вот дальше нужен газовый ключ. Рядом с плитой не лежал. Там лежал мужичок больше не пускавший пузыри. Плохо. Пётр пошатал плиту. Степень свободы есть. Может её и не надо отвинчивать. Провернуть прямо всю по резьбе и положить на табуретку. Попробовал. Хрен там. Пришлось идти за помощью.

В пыточной ситуация изменилась. Молдавский бандит сидел за столом, пил водку и писал. Идиллия.

– Описывает преступления "Чёрной армии" и адреса, где можно найти недобитков, – пояснил картину Кошкин.

– Пётр, пойдём, поможешь с плитой, там сила нужна. Одну секунду. Гражданин Бенецяну, у вас нет газового ключа? – ответом только затравленный взгляд, – Нет. Ну, ладно, пишите, не буду больше отвлекать. Пойдём, майор.

Отодвинули дядечку. Приподняли плиту. Провернули. Положили на табурет. Вскрыли дощечку. Достали полиэтиленовый пакет. Разорвали. Ещё один пакет. Разорвали и его. Банковский мешочек для мелочи. В нем сторублёвые пачки. Четыре штуки. И две пачки пятидесяток. Итого, пятьдесят тысяч карбованцев. Не дурно. Восстановили бывший беспорядок. Дядечку только назад двигать не стали.

Оборин ушёл назад, а Пётр вернулся к Макаревичу в комнату. Марк Янович почти вдохновенно перебирал цацки из зелёной шкатулки. Пусть ему. Пётр переворошил кучу тряпья на полу, заглянул на шкаф. Ничего интересного. Есть, правда, шапка из песца, но ношеная с залысинами. Нам чужого не надо!

Своё бы унести. Пока руки перебирали шмотки, голова думала. Теперь в квартире полно отпечатков пальцев его и Марка Яновича. Бугаи перчаток не снимали. И что делать? Ничего лучше пожара голова не выдумала. И правильно. Уже четыре часа утра. Нормальные головы третий сон досматривают, а тут…

Глава 34

Такси вызвали прямо из нехорошей квартиры. Конечно, шофёра потом найдут и опросят. А что он им скажет? А скажет он им, что группа из четырёх человек с вещами поехала в аэропорт Домодедово. Как выглядели? Необычно выглядели. На одном так вообще песцовая шапка. А на других? И на других шапки. Почему? Так, говорят, в Игарку летят, а там холодно. Описать сможете? Смогу. Один здоровый, в шапке. Второй здоровый в шапке. Третий совсем здоровый, в песцовой шапке. А четвёртый? Да, тоже в шапке. Особые приметы были. А как же. Тот, который не здоровый с забинтованным глазом. А усы там, родинки, цвет волос? Странные вы вопросы задаёте, товарищ капитан, какой же у них цвет волос, если они в шапках. А усы? Нет. Не было усов, хотя вот у тех здоровых, что сзади сидели не поручусь. Сумерки ещё были. А они в шапках. Сумею ли опознать? Ну, думаю, что если они в шапках будут, то одного смогу опознать. Он монгол, наверное. Почему? Ну, рожа такая круглая и глаза вытянуты, а ещё он чётки перебирал. Какие вещи? Да, как у всех пассажиров. Чемодан был. Тюк какой‑то. Удочки. Да, обычные удочки. У них там, в Игарке, рыбалка – сказка. Откуда знаю? Да они всю дорогу про рыбалку. И названия то у рыб странные. Какие? Лерка какая‑то. Нерка. Точно, нерка, а вы товарищ капитан были в Игарке? Ещё какие рыбы. Так вы тоже рыбак? Чавича? Или чуть по‑другому? Ленок ещё, вот его запомнил. Как имя у моей жены. Почему милиционеры не видели таких пассажиров в аэропорту? Так ночь. Спали видно милиционеры. А я чё, я ни чё. Вот, вспомнил, товарищ капитан, тот который с перемотанным глазом называл самого здорового, который монгол, Славиком. Не монгольское имя? Ну, татарское. Русское? Тогда бы он его Славой называл. Где расписаться? С моих слов записано верно? Так я же не читал. Теперь прочитал. Только вы неправильно написали. Рядом со мной не забинтованный сидел, а монгол Славик. Вот теперь правильно. До свидания, товарищ капитан.