Борьба на юге (СИ) - Дорнбург Александр

А над окнами, залитыми светом электричества, на тротуарах и улицах шумела праздная, завистливая, по составу и одеянию, порой чрезвычайно вычурному и фантастическому, пестрая толпа. Все куда то шло, передвигалось, спешило, все жило нервной сутолокой большого города. Весь этот человеческий улей гудел на все лады. В воздухе стоял непрерывный шум от разговоров, восклицаний, смеха, трамвайных звонков, топота лошадей и резких автомобильных сирен. Весьма тут недурно, даже для меня.

Наблюдая эту красочную картину, я размышлял, как такая бессмысленная, глумливая толпа сумела сделать русскую революцию. С другой стороны революция — это не бином Ньютона, тут думать не надо! Вооруженная толпа дезертиров, черни и вообще мерзких подонков общества, науськиваемая на офицеров и других граждан, стоявших за поддержание порядка, начала быстро углублять начатую провокаторами революцию, рукоплеская кровавым ораторам, кровожадно и жестоко уничтожая и сметая все на своем пути. Еще со времен древней Византии толпа оставалась верной самой себе: коленопреклоненная и униженная перед победителем и человеком сильным, она, как лютый зверь, бросилась, мучила и безжалостно терзала всякого низверженного и беззащитного.

Сильно бросалось в глаза обилие офицеров, причем в мундирах, в отличии от меня. Сколько же Вас тут! Не будет ошибочным утверждать, что на каждые 10 человек Киевской массы приходился один офицер. В Киеве в это время осело уже около 35–40 тыс. офицеров, из которых подавляющее количество грядущий большевистский натиск встретило крайне пассивно. В стиле побитых собак!

Да какие это офицеры? Качество людского материала подкачало! Как говорят японцы, самурай без меча подобен самураю с мечом, но только без меча. То есть офицеры-самураи были не те люди, в общении с которыми хамство сходит с рук. Эти же жалкие личности, не достойные названия офицера, состоящие сплошь из бывших лихих бабников, мотов и гуляк, просто какое-то недоразумение! Все они тут имеют что-то от Буратино. Такие же деревянные! Все такие напуганные, что уже не похожи на людей. Изящная «белая кость» старого русского офицерства оказалась весьма далека от того иллюзорного идеала, в который пытались ее облачить эмигранты после 1917 года.

Все оказались сделаны из одного теста — из дерьма. Оторванные при весьма тревожных обстоятельствах от своего привычного дела, оставленные вождями и обществом, отвыкшие думать, привыкшие всегда действовать лишь по приказу свыше, господа офицеры в наиболее критический момент были брошены на произвол судьбы и предоставлены самим себе…

Ума и инициативы они не проявили. Обрести себя в бою не желали. Начались злостные нападки и беспощадная их травля…Они растерялись…

Запуганные и всюду травимые, ставшие ввиду широко развившегося провокаторства крайне подозрительными, они ревниво таили свои планы будущего, стараясь каким-либо хитроумным способом сберечь себя во время наступившего лихолетья и будучи глубоко уверены, что оно скоро пройдет и они вновь понадобятся России. Не понадобятся! Забавно, что многие наивные идиоты верят в то, что открывающееся через месяц 5 января 1918 года в столичном Петрограде Учредительное Собрание, выборы в которое депутатов уже прошли, что-то решит и сразу станет лучше.

Злободневной темой (впрочем, как во все времена) в Киеве была показная украинизация. Она быстро входила в моду, ею увлекались, она захватила видимое большинство и находила отражение даже в мелочах жизни. Все вне этого отодвигалось на задний план. В глухих местах люди диковаты, но особенно самолюбивы. Они телку приласкают, непутевому бычку погрозят, свинью обругают и пожалеют, и каждой твари дают имя человеческое. При этом ощущают себя повелителями Мира. Крушение имперских амбиций вызвало здесь неизбежный рост националистических настроений. Им претит быть в составе Империи. Им хочется лежать на обочине. Пусть в полном ничтожестве, но незалежно и самостийно.

Какие-то слабоумные гайдамаки с явной патологией головного мозга (народец все больше ушлый и политически подкованный), в смешных синих жупанах таскались по Киеву с лестницами, снимая вывески на русском языке или закрашивая их… Неукраинское, как отжившее и несовременное, всячески преследовалось. Это коснулось и меня, так как нельзя было, например, получить комнату, не доказав своей лояльности к Украине и не исхлопотав предварительно соответствующего удостоверения в комендатуре. Когда я вчера вселялся в гостиницу, то наврал, что скоро принесу такое. Теперь же я вынужден был посетить местную жовто-блавкитную комендатуру.

Зайдя в комендантское управление, я стал наводить справки о том, каким путем скорее и без особых процедур можно получить нужные мне удостоверения, чтобы не попасть в категорию неблагонадежных. Оказывается, одним тут не отделаешься.

Внутри было жутко накурено, густой табачный дым нахально стлался под потолком помещения сплошной сивушной пеленой, медленно кружась вокруг старинной люстры. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что во главе наиболее важных отделов этой комендатуры стоят хорошие знакомые и даже друзья моего персонажа — Полякова. Хотя встретить в текущей тревожной обстановке знакомых я и не надеялся и не хотел. Но знаете, как это бывает? Вы приезжаете в незнакомый город, испытывая жажду, и первый, с кем сталкиваетесь в ближайшей рюмочной, оказывается вашим школьным приятелем. Думаю, это работа провидения.

Со всех сторон раздались приветливые отклики, на которые я вынужден был откликаться с показной улыбкой и деланной радостью. Сейчас нельзя доверять ни своим, ни чужим. Благодаря знакомствам и старым друзьям, ставшими почему-то теперь ярыми и щирыми украинцами, мне легко удалось преодолеть все предварительные формальности, но далее дело не двигалось. Встретив одного из фронтовых знакомых, мы оба довольно искренно обрадовались и первые мои слова были:

— Да разве ты украинец? Когда это ты стал таковым?

Увидев, что мы одни в комнате, он, смеясь, искренно признался мне, передавая свой чувственный опыт:

— Я такой же украинец, как ты негр, суди сам: совершенно случайно я очутился в Киеве, есть что-то надо, а денег нет. Искал себе службу и нашел ее здесь, но должен изображать из себя ярого украинца, вот я и играю на публику. А так для меня украинский — как язык собак.

У знакомого было круглое близорукое лицо, говорившее о пронырливости и веселом нраве. При каждом слове, он подмигивал почему-то одним глазом, как бы стараясь дать понять, что он знает о чем-то больше других, и при этом скалил без причины зубы, из-за чего мне остро захотелось дать ему в морду.

Такая вот, бесхитростная, ничем не прикрытая голая правда. Такие вот дела. Впрочем, потратив немного денег я тоже, согласно полученных справок, стал ярым украинским патриотом. Но, не скажу, что подобные порядки мне понравились. Надо бы пристрелить парочку ширых украинских патриотических негодяев, чтобы подобная гнусная погань не размножалась!

Вернувшись в номер, я подумал, что деньги у меня так же конечны, и надо как-то их зарабатывать. К тому же время сейчас горячее. Пока существует первоначальный бедлам можно проскользнуть куда угодно и многое сделать, но далее все это станет невозможным. В конце концов, именно сейчас я пока могу проскользнуть на Дон, оттуда в Астрахань или Баку, а оттуда уже в нейтральную Персию. Беженцев из России в Иране будет несчетное количество. А там, прощай война и можно жить в свое удовольствие. Впрочем, в Баку турки войдут, как я помнил из трагической судьбы бакинских комиссаров. Но, это все мелочи.

Проснувшись на следующее утро, я уже имел в голове очередную порцию информации. Немного все устаканилось, кусочки пазла сложились в целую картину. Я вспомнил такого исторического персонажа как Поляков, когда-то мне пришлось читать его мемуары. Большой плюс в том, что этот человек в горниле гражданской войны уцелел. Он благополучно добрался до Новочеркасска, и там стал одним из руководителей штаба в армии Каледина. После чего этот человек решил стать рекордсменом среди болванов.