Роберт Сойер - Гибриды
Но нет.
Нет, это не то.
Неважно, что говорит ей мозг.
Её разум знает, что этот свет — что-то другое.
Её душа это знает.
Это Мария, мать Иисуса.
А почему нет? подумала Мэри Воган. Только потому, что она здесь, в университете, в лаборатории, внутри испытательной камеры?
Мэри всегда скептически относилась к сообщениям о происходящих в наши дни чудесах, но если чудеса и правда происходят, то, наверное, Дева Мария может появиться где угодно?
Ведь появилась же она в португальской Фатиме.
И во французском Лурде.
И в мексиканском Гуадалупе.
И во вьетнамском Лаванге.
Так почему не в Садбери, Онтарио?
Почему не в капмусе Лаврентийского университета?
И почему не для того, чтобы поговорить с ней?
Нет. Нет, следует воззвать к скромности здесь, в присутствии Богородицы. К скромности, по её примеру.
Но…
Но всё же разве это настолько бессмысленно — что Дева Мария является к Мэри Воган? Мэри побывала в ином мире, мире, не знавшем Бога-Отца, мире, не видевшем Иисуса Сына Божьего, мире, которого не касался Святой Дух. Разумеется, Марии из Назарета любопытно взглянуть на того, кто это совершил!
Чистое и простое присутствие сдвинулось влево от неё. Не прошло, а просто сдвинулось — паря, не касаясь земли.
Нет. Нет, здесь нет никакой земли. Она находится в подвале здания. Здесь нет земли.
Она в лаборатории!
И транскраниальная магнитная стимуляция воздействует на её мозг.
Мэри снова закрыла глаза, зажмурила их изо всех сил, но это ничего не изменило. Божественное присутствие никуда не пропало, она по-прежнему его чувствовала.
Чудесное, чудесное присутствие…
Мэри Воган открыла рот, чтобы заговорить со Святой Девой, и…
И внезапно её не стало.
Но Мэри ощущала подъём, какого не помнила со дня своего первого причастия после конфирмации, когда, в первый и единственный раз в своей жизни, она по-настоящему ощутила, как дух Христа входит в неё.
— Ну как? — спросил женский голос.
Мэри проигнорировала вопрос — грубое, незваное вторжение в её грёзы. Она хотела насладиться этим моментом, продлить его… хотя непередаваемое ощущение рассеивалось, словно сон, который ты пытаешься перевести в область сознательных воспоминаний, прежде чем он окончательно ускользнёт…
— Мэре, — произнёс другой, более низкий голос, — тебе нехорошо?
Она знала этот голос, голос, который она когда-то страстно желала услышать снова, но сейчас, в это самое мгновение, пока это мгновение длится, она хотела лишь тишины.
Но мгновение быстро проходило. Через несколько секунд дверь в камеру распахнулась, и свет — яркий, слепящий, искусственный — проник в неё снаружи. Вошла Вероника Шеннон, за ней следовал Понтер. Женщина сняла шлем с головы Мэри.
Понтер склонился к ней и своим коротким широким пальцем провёл Мэри по щеке. Потом убрал руку от щеки и показал Мэри — палец был мокрым.
— Тебе нехорошо? — повторил он.
Мэри только сейчас осознала, что у неё из глаз текут слёзы.
— Мне хорошо, — сказала она. А потом, осознав, что «хорошо» даже и близко не описывает то, что она чувствует, добавила: — Лучше всех.
— Ты плакала? — сказал Понтер. — Ты… ты что-то почувствовала?
Мэри кивнула.
— Что это было? — спросил Понтер.
Мэри глубоко вдохнула и посмотрела на Веронику. Эта женщина ей уже успела понравиться, однако Мэри не хотелось делиться своими переживаниями с прагматиком и атеистом, которая, конечно же, спишет всё на результат подавления активности её теменной доли.
— Я… — начала Мэри, сглотнула и начала снова: — Вероника, вы построили замечательный прибор.
Вероника расплылась в улыбке.
— Рада слышать. — Она повернулась к Понтеру. — Вы готовы попробовать?
— Конечно, — ответил он. — Если я смогу получить представление о том, что чувствует Мэре…
Вероника протянула шлем Понтеру и немедленно поняла, что имеется проблема. Шлем был рассчитан на нормальную голову Homo sapiens — с высоким лбом, уплощённую в направлении от лица к затылку, с незначительным надбровьем или вовсе без него, голову, содержащую, в общем случае, немного меньший по размеру мозг.
— Похоже, вам он будет тесноват, — сказала Вероника.
— Давайте попробуем, — ответил Понтер. — Он взял шлем, перевернул его и заглянул внутрь, словно оценивая его ёмкость.
— Может быть, если ты будешь думать о чём-нибудь маленьком… — сказал Хак, компаньон Понтера, через внешний динамик. Понтер бросил на левое предплечье сердитый взгляд, но Мэри рассмеялась. Идея о том, что «от мыслей голова пухнет», похоже, родилась не только на этой Земле.
Наконец, Понтер всё же решил попытаться. Он снова перевернул шлем, водрузил его себе на голову и начал тянуть его вниз, протискивая в него череп. Он действительно сидел очень плотно, но внутри была мягкая подкладка, так что последним усилием Понтер умял поролон достаточно, чтобы освободить место для затылочного бугра.
Вероника стояла перед Понтером, осматривая его, словно клерк «LensCrafters»[19], подбирающий клиенту очки, потом немного поправила шлем.
— Вот так хорошо, — сказала она, наконец. — Теперь повторю то, что уже говорила Мэри: это не больно, и если вы захотите прервать опыт, просто скажите об этом.
Понтер кивнул, и тут же поморщился: задний край шлема врезался ему в затылок.
Вероника повернулась к стойке с аппаратурой. Она понаблюдала за дисплеем осциллоскопа, потом что-то подправила на панели управления.
— Какие-то помехи, — сказала она.
Понтер на мгновение растерялся, потом сказал:
— А, должно быть мои кохлеарные импланты. Через них компаньон может общаться со мной без звука, если есть необходимость.
— Вы можете их отключить?
— Да, — ответил Понтер. Он откинул крышку компаньона и что-то сделал с открывшимися под ними управляющими штырьками.
Вероника кивнула.
— То, что надо — помехи исчезли. — Она посмотрела на Понтера и ободряюще улыбнулась. — Ну, Понтер, садитесь.
Мэри убралась с дороги, и Понтер уселся в кресло спиной к ней.
Вероника вышла из испытательной камеры и жестом пригласила наружу Мэри. Камера закрывалась массивной металлической дверью, и Веронике пришлось налечь на неё всем телом, чтобы закрыть; Мэри заметила, что кто-то прикрепил к двери бумажку с надписью «Чулан Вероники». Закрыв дверь, Вероника прошла к своему компьютеру и принялась двигать мышкой и щёлкать клавишами. Мэри следила за ней с любопытством, и через некоторое время спросила:
— Ну как? Он что-нибудь чувствует?
Вероника слегка пожала своими узкими плечами.
— Это невозможно узнать, если только он сам не скажет. — Она указала на подключённые к компьютеру колонки. — Его микрофон включён.
Мэри посмотрела на закрытую дверь камеры. Часть её надеялась, что Понтер почувствует в точности то же, что и она. Даже если он отбросит это всё как иллюзию — а он без сомнения сделает именно это — по крайней мере, он будет способен понять, что происходит с теми многими, кто чувствовал присутствие чего-то сверхъестественного на протяжении всей истории Homo sapiens.
Конечно, он может ощутить присутствие пришельца. Кстати, странно: они с Понтером говорили о стольких вещах, но вот вопрос о том, верит ли он в инопланетян, как-то ни разу не возникал. Может быть, Понтеру, как неандертальцу, идея о жизни на других планетах так же чужда, как идея бога. В конце концов, какие бы то ни было свидетельства существования внеземной жизни полностью отсутствуют, по крайней мере, в версии реальности, в которой живёт Мэри. Народ Понтера поэтому мог бы заявить, что вера в подобное — это ещё одно нелепое суеверие…
Мэри продолжала смотреть на закрытую дверь. И всё же, наверное же религия — это нечто большее, чем просто проделки нейронов, микроэлектрический самообман. Наверняка ведь…
— Ну, всё, — сказала Вероника. — Отключаю питание. — Она подошла к стальной двери и с усилием открыла её. — Можете выходить.
Первым делом Понтер начал стягивать с себя тесный шлем. Он обхватил себя руками за голову и мощно потянул шлем вверх. Устройство соскочило с головы, и он протянул его Веронике, а потом начал массировать надбровье, словно пытаясь восстановить в нём нормальное кровообращение.
— Ну и? — спросила Мэри, сгорая от любопытства.
Понтер открыл крышку Хака и что-то переключил, по-видимому, снова активируя кохлеарные импланты.
— Так как? — не отставала Мэри.
Понтер покачал головой, и на какое-то мгновение у Мэри вспыхнула надежда, что это тоже была попытка восстановить кровообращение.
— Ничего, — сказал он.
Мэри сама удивилась, насколько огорчило её это единственное слово.
— Ничего? — повторила Вероника, которая, наоборот, обрадовалась заявлению Понтера. — Вы уверены?
