Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов
— Я лично со двора взял, — не удивился он, показывая небольшой пластиковый пакетик. Я расстроился — по-настоящему. И пробубнил:
— Ну а я-то… где?
— Знаешь… — он внимательно посмотрел на меня. — Возьми моей. Тут на двоих хватит. У нас же один экипаж. И вообще. Родина ведь тоже одна. Ага?
— Давай! — обрадовался я.
Витька улыбнулся. Протянув мне пакетик, тихо сказал:
— Батя тоже взял, когда уходил… Но его привезли и похоронили. Хорошо, что хоть так…
… - Готов?
— Готов, — я проверил страховочный ремень, застёжку шлема (с поднятым забралом), рычаги управления, гнёзда с бутылками с зажигательной смесью… — Готов, — повторил я.
Чах, сказал мотор. Чах-чах-чах… чах-чах-чах-чах-чах… тррр… Дробный звук превратился в ровное посвистывание. Подбросило — несильно. Качнуло — влево-вправо. Темнота побежала рядом, как большой молчаливый пёс.
Толчок. Больше не было качания. Я вдруг увидел — внизу рассыпались огни. Каждый раз на тренировочных полётах в прошлые ночи (и до этого — в аэроклубе) я удивлялся тому, как это бывает — раз — и ты в небе.
Огни становились мельче, но их было всё больше. Мы лезли вверх. На миг — на фоне неба — я увидел смутные тени; выше — "Жало", ниже — "Гриф". Мы выстраивались "этажеркой" — наши "бомбовозы" почти крыло в крыло выше, "Гриф" с его пулемётом — ниже. Чуть накренило вправо; в воронке звукопровода надтреснутый, неузнаваемый голос Витьки:
— Выключаю.
И стало тихо. Сразу. Нет. Не тихо. Пел ветер в растяжках, посвистывал под крыльями, гудел внизу. Эта музыка была дружной и чуть тревожной, как труба. Вивальди… Я не врал Дашке насчёт этой истории. Была она. Вивальди… Интересно — что за музыка? Может быть, если я останусь жив, достать и послушать?
Я прикрыл глаза. Тело ощущало — Барабаш "поймал ветер", и тот сам нас несёт, поддерживает под крылья, как руки друга. Музыка ветра продолжала звучать.
Да, вдруг подумал я. Вот что я сделаю. Я буду воевать. За всё — за Родину, за отца, за друзей… Но ещё — как в средние века — ради Дашки. Я стану самым лучшим бомбардиром сотни. Мы с Витькой изрисуем нашу машину значками разбитой вражеской техники. И потом, когда станет можно, я приду к Дашке. Встану на колено. И скажу: "Смотри, это всё я дарю тебе! Прости и пойми, позволь хотя бы глядеть на тебя…" Можете смеяться, но я так думал, качаясь в небе в ладонях ветра под его музыку.
— Линия фронта.
Я распахнул глаза. Уже?! Я что — уснул?! Но тут же я понял, что не спал. Нет. просто фронт — фронт был близко. Под боком. Рядом с Упорной. Мы скользили вниз, чтобы проскользнуть на бреющем каким-то известным ребятам путём. Кажется, мы пролетели над рекой, хотя я не взялся бы сказать точно…
Фронт спал. Не было привычной днём отдалённой слитной пальбы. Даже часто гремевшая по ночам канонада молчала. Правда, нет-нет, да и вспыхивало что-то внизу, летели огненные точки, трассы, мелькало пламя. Иногда падали в ночь столбы прожекторного света. И всё. Это было так странно, что я ещё долго выворачивал голову, когда мы пролетели над этим странным фронтом. И опомнился только когда понял: мы над чужой землёй!!!
Нет, поправил себя я. Не над чужой. Это наша земля. Только захваченная врагом.
Тут было меньше огней. Вернее — меньше жилых огней — тёплых россыпей в окошках домов, где — керосиновых, кое-где — ещё электрических… Здесь, под нами, виднелись холодные огни — белые, сиреневые, магниевые; упорядоченные, в геометрических порядках. Сволочи, подумал я, когда понял, что это такое. Без затемнения живут! Уверены в своей ПВО, в своей неуязвимости с воздуха… Я вспомнил, старшие говорили: авиации едва-едва хватает на то, чтобы худо-бедно прикрывать небо, на бомбёжки летают вот такие, как мы, парапланщики с минимумом груза, да переделанные из грузовых машин суррогатные бомбардировщики — уязвимые, тихоходные…
Ладно.
Что интересно — мне не было страшно. Нет, на этот раз мне не казалось, что всё окружающее — игра или сон. Просто не было страшно. И всё.
— Колян, до цели две минут лёту, — сказал переговорник.
Я расстелил на колене планшет. Положил на него светокристалл. Синеватое свечение — бледное, но достаточное, чтобы рассмотреть кроку — зажглось на бумаге.
Я вспомнил — отчётливо, как на хорошо выученном экзамене — схему в ящике с песком. Околица станицы. Брошенная бензозаправка ЛукОйл. Ряды спиралей колючки. Спичечные коробки — турецкие кунги с продуктами. Вокруг — зенитки, дежурит пара "кобр". Мои цели — слева полосой.
— Колян, минута.
Будут два захода. Первый бутылки. Второй — ракеты по живой силе. Позавчера у Илюшки Лобова ракеты опять заклинили… Могут рвануть. Могут. Я начал выкладывать бутылки на желоба — вправо-влево, головками спичек к себе. Приготовил зажигалку, пригнулся, чтобы не задувал ветер.
Магниевые огни спереди. Я отчётливо видел макет. Точно как Колька сделал. Макет. Откуда тут макет?
Нет, не макет. Всё по-настоящему.
Господи, боже мой. Вот она — ВОЙНА.
Я стал поджигать охотничьи спички. Они загорались сразу и через три-четыре секунды горели все. Слева и справа. Металлически блеснули ряды колючки внизу. Кунги росли.
Пора.
Я рванул заслонки. Бутылки полетели вниз. Молча. Почему-то я так и подумал — "молча". И сразу же внизу стало расплёскиваться тёмное пламя.
Это сделал я? Я поджёг?!
Разворот — мой пилот закладывал его так, что я охнул. Площадка, над которой мы пролетели, горела, и я вдруг услышал гортанные крики, а потом — потом взревели сирены, сразу несколько, мощно и тягуче. В этом вое бежали люди — люди в форме и полураздетые, они выскакивали из других кунгов и явно ничего не понимал.
Я нажал кнопки электроспусков.
* * *
Когда земля толкнулась в колёса, я дёрнулся, как от удара током.
— Прилетели?!
— Прилетели, — Витька обернулся ко мне, снимая шлем.
Нас встречали Ванька Тимкин, Витька Тимко (не путать!) и Захарка Дорош с Сашкой Тасоевым. Мне помогли сойти на землю, сунули кружку с холодной водой, и я выхлебал её всю, потом сел на бетон и стал разуваться. Я чувствовал себя не усталым, а пустым и каким-то холодным. Мне казалось, что я слышу, как просыпаются, шуршат в траве букашки, как шелестит солнце, готовясь вставать из-за горизонта…
Из моих ботинок на бетон просыпалась земля. Наша земля. Моя земля.
— Колька, тебе помочь дойти? — спросил Захарка, трогая меня за плечо. Я помотал головой, поднимаясь. — Как слетали?
Бетон был тёплым и почему-то качался под ногами.
— Всё в ажуре, — ответил я. — Ну ладно. Мы спать. лз мне не казалось, чт овсё окружающее — игра из грузовых машин суррогатные бомбардировщики — уязвимые, ют вот таккие,
Дмитрий Ляляев.
ПРИМИ СВОЙ КРЕСТ, РОССИЯ!
Каменным монстром застыло время,
Всаднику точка опоры — стремя,
Власть облачила брюхо в бронежилет.
Мрак рассекают зигзаги молний,
Крик нарастает в морях безмолвий,
Слово — не пуля, защиты от слова нет.
Сор из избы выметают швабры,
Рыбам немым сушит ветер жабры,
Рты перекошены мукой от лютых бед.
В душах людей полыхает пламень,
Первым Иуда в нас бросил камень,
Ложь стала символом этих позорных лет.
Прими свой крест, Россия,
Неси и не роняй!
Сердца людей босые
Построже охраняй.
Мир тишины до основ развален,
Ветер гуляет среди развалин,
Новое племя забыло родную речь.
Волки лесные ворвались в город,
Чует добычу звериный голод,
Жертвы объяты страхом опасных встреч.
Нынче для нас ничего не свято,
Продано тело, душа распята,
Родину рвут зубами на сто кусков.
Только не выйдет у них, дай сроку —
Будет кому указать дорогу
И вознести Россию до облаков.
Прими свой крест, Россия,
Неси и не роняй!
Сердца людей босые
Построже охраняй.
Напоминаю для иноземцев:
Мы разгромили татар и немцев,
Шведов, французов, хотя и не без труда.
Все, кто врывались сюда с мечами,
Гибли холопами под бичами,
Горько рыдая, что сунулись не туда.
Так берегитесь будить медведя!
Грозен во гневе российский Федя,
Слёзы смывает он водкой и кровью псов.
Будет Иудам тогда награда,
13.
Мы вам раскрутим спирали ада!
Близится утро, слышится бой часов.
Прими свой крест, Россия,
Неси и не роняй!
Сердца людей босые
Построже охраняй.
4. МОЛНИЯ СУВОРОВА
Посвист пуль. Веток хруст.
Штык. Кинжал. Винтовка.
Каждый пень и каждый куст
Бьют фашистов ловко!
Взрывы яростных гранат
Молниями блещут
И сплошной свинцовый град
По убийцам хлещет!
